Генерал Алексеев

Каждый день он выезжал на позиции и останавливался в роще, недалеко от «корниловской» фермы. Интересные воспоминания сохранил по этому поводу Богданов. Он писал: «Мне кажется, что генерал Алексеев немного завидовал Корнилову в его боевой деятельности. Он приезжал каждый день на ферму (где располагался штаб Корнилова. — В.Ц.) и оставался целыми часами под обстрелом, не желая уезжать с фермы; там же в роще и завтракал, и пил чай. Накануне смерти Корнилова мы сидели в роще, над которой поминутно рвались шрапнели и наконец я начал уговаривать генерала Алексеева уехать с фермы и напрасно не рисковать. Михаил Васильевич посмотрел вверх и, дуя на блюдечко с чаем, сказал: “нет, ничего, они стали стрелять немного левее”». Впрочем, «обстрелянного» еще с Русско-турецкой войны генерала вряд ли могли смутить шрапнельные разрывы.

Последовательные удары на укрепленные позиции Екатеринодара, однако, не давали результатов. Армия несла серьезные потери, и многие командиры начали заявлять о необходимости отступления. На состоявшемся 30 марта военном совете Алексеев поддержал план последней, решительной атаки, лишь высказав пожелание дать войскам хотя бы кратковременный, суточный отдых.

В оперативном отношении перед Добрармией стояло только два выхода: либо взять город штурмом и восстановить здесь центр антибольшевистского сопротивления, либо отступить обратно в степи, с неизбежным риском быть окруженной и уничтоженной многократно превосходящими ее отрядами красной гвардии. Алексеев прекрасно понимал это и не видел иных путей выхода из создавшегося положения. Штурм был назначен на 1 апреля, однако он не состоялся{110}.

Утром 31 марта от разрыва артиллерийской гранаты погиб генерал Корнилов. Алексеев проводил его в последний путь. Командир Партизанского полка, будущий донской атаман А.П. Богаевский так вспоминал об этом: «Тело Корнилова положили на повозку… Генерал Алексеев подошел к нему, перекрестился, отдал земной поклон праху, поцеловал холодный лоб покойника и долго в задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба -^ глубокие патриоты, глубоко любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же великому делу, — не подходили друг другу по личным свойствам своих характеров. Много грустных сцен приходилось видеть окружавшим при их служебных встречах». Алексеев распорядился обрядить тело Корнилова, приготовить цинковый гроб и обязательно отслужить заупокойные службы.

Теперь нужно было не только оперативно решить вопрос о преемнике погибшего командарма, но и постараться спасти остатки армии. Среди добровольцев, измученных тяжелыми боями, появились настроения отчаяния, безысходности. Смерть вождя могла подорвать, сломить их дух. И снова, как и при утверждении Корнилова, авторитет основателя Добровольческой армии оказался непоколебимым: «Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!» — такими словами напутствовал Алексеев Деникина на принятие должности Командующего Добровольческой армией. По совету генерала Романовского был составлен приказ-обращение, первый параграф которого сообщал войскам о гибели Командарма: «Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести се позора. Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине… Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабеет воля к дальнейшей борьбе. Каждому — продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем лепту на алтарь Отечества».

Второй параграф был краток: «В командование Армией вступить генералу Деникину». Приказ был подписан «генералом от инфантерии Алексеевым», без указания его должности и статуса. Как сказал генерал Романовский: «Подпишите: «генерал от инфантерии Алексеев» — и больше ничего, Армия знает, кто такой Алексеев»{111}.

Новый Командарм решил, что продолжение штурма Екатеринодара в сложившихся после гибели Корнилова условиях бесперспективно и опасно для сохранения армии. «Нужно отступить от Екатеринодара, если это удастся», — говорил Михаил Васильевич. В ночь на 2 апреля поредевшие полки отступили от города. С большим трудом добровольцам удалось прорваться из «кольца» железных дорог, разгромить преграждавший отход красный бронепоезд (подвиг генерала Маркова) и уйти в степи Задонья на границе Донской области и Кубанского края. Здесь Добровольческая армия встретила праздник Светлого Христова Воскресения, Святую Пасху 1918 года. «Старик вывел», — записал в своем дневнике Б. Суворин…

По воспоминаниям Кискевича, сразу после гибели Корнилова «армия пала духом. Последующие планы — движение на Новоктиторовку, Гначбау, Медведскую — еще усугубляли это настроение. Даже лихо отбитые под Медведской два поезда со снарядами мало помогли делу.

И вновь мы услышали:

— Я выведу вас. Выведу в спокойное место, где мы отдохнем недели две и получим подкрепления.

Смертельно уставшие, больные, немытые, как мы ждали этих слов. Они вливали в нас, пошатнувшихся под непосильной ношей, новые силы и новую веру.

С Дядьковской началось выздоровление армии. Оно закончилось в Бейсуге. Армия двигалась на восток. В Ильинской были получены сведения о восстании на Дону. Армия поспешила на выручку некогда приютившим ее Донцам.

Генерал Алексеев продолжал свою работу: сносился с дипломатическими агентами, рассылал своих представителей за подкреплениями.

Находились связи, и к армии вновь хлынул приток свежих сил…»

В станице Егорлыкской, в большом храме, прошли торжественные Пасхальные богослужения. Пасха в 1918 году была поздняя — 21 апреля. Алексеев исповедался и причастился Святых Христовых Тайн. Его дочь вспоминала: «Отец не надеялся, что придется ему встретить Великий Праздник в храме Божием. Для оставшихся в живых добровольцев Чудом Божиим представлялись те маленькие радости жизни, которые в повседневной, мирской суете являлись привычными и незаметными»{112}.

19 апреля, вернувшись после окончания «Ледяного похода» в Задонье, Алексеев из станицы Мечетинской отправил письмо в Новочеркасск, к семье. В нем он изложил свои душевные переживания, отразил свои надежды и снова подчеркнул необходимость веры в Волю Божию: «Как тяжелый камень, свалившись с души моей, облегчил ее, утолил безысходную печаль, обратил мысль со словами благодарности к Богу… Все мы живы и здоровы, живы и здоровы находящиеся при мне. А по теперешнему времени — это и чудо, и милость Господня. Я не искал смерти, но не считал достойным прятаться от нее… Побуждения нравственные толкали меня вперед и заставляли спокойно относиться к вопросу о переходе в другой мир. Устал я думой бесконечно, полное неведение о Тебе, детях, нескончаемая поэтому тревога, никогда меня не покидавшая. Устал и телом, ослабел, так как плохая вода… полная неаккуратность в моих болезненных делах расшатали меня. Но приходится пока дух поставить выше тела. Теперь и в армии, вернее — в отряде, живется легче, с Деникиным полное согласие и совместное решение вопросов на пользу общую».

Во время «Ледяного похода» и после его окончания в истории южнорусского Белого движения утвердился «военно-полевой» период, характерной чертой которого стало отсутствие сколько-нибудь определенной территории и каких-либо сформировавшихся структур военно-политического управления. Армия «бродила по степям», тыла фактически не было, и вся внутренняя и внешняя политика легко определялась из ее полевого штаба. Именно в это время окончательно оформилась тенденция создания политической власти на основе военного командования.

Казалось бы, ничто не мешало установлению неограниченной военной диктатуры. Теперь уже «военная» система управления не ставилась в равноправное положение с «гражданским» управлением, как это практиковалось во время Первой мировой войны, и при этом она не зависела от воли и пожеланий политиков, как это происходило в печально знаменитые дни послефевральской, 1917 г., России и даже в первые месяцы формирования Добровольческой армии на Дону. Теперь армия сама становилась источником власти, источником создания новой системы управления.