Генерал Алексеев

В Ростове сидят искусители фон Лрмы, фон Кнеруэры и предлагают Алексееву снаряды, патроны. Только измени союзникам.

В Новочеркасске донской атаман Краснов патетически восклицает на Круге:

— Где они — эти союзники?

В донском штабе того времени самонадеянный генерал Денисов посмеивается над Добровольческой армией:

— Странствующие музыканты,

Посол гетмана Скоропадского смеется еще злее:

— Блуждающая почка.

Генерал Алексеев числится за контрразведкой.

И все-таки он обходит все скалы и рифы, и армия хранит политическую добродетель.

Дипломатический паркет особенно скользок, однако Алексеев, ходивший за славой пешком в солдатских сапогах, уводит армию от немецких соблазнителей, дьяволов, у которых соблазняющее яблоко зовется ориентацией.

Он умер, не дожил. Он сам говорил:

— Добровольческая армия — мое последнее дело на земле. Но и это дело заставило бы бухгалтера времен — историка

открыть ему текущий счет внимания и почтения».

В этой статье Севский, несколько утрируя демократичное происхождение и поведение Алексеева, в главном, безусловно, справедлив. Для Алексеева создание Добровольческой армии, как преемницы Русской армии, начало Белого движения являлось абсолютно естественным поступком. Он ни секунды не колебался в выборе «политических приоритетов», не задавался вопросом — «к кому идти», «за кем правда», оставаться ли «нейтральным». А формирование новой Русской армии в ноябре 1917 г. многим представлялось совершенно безнадежным делом. Когда в свое время императрица Александра Федоровна упрекала в переписке с супругом Алексеева за недостаток «души» во многих его поступках, то в создании Добровольческой армии, конечно, было именно проявление «души». Это был выбор от сердца, а не от ума. Хотя и без рассудка, без жесткой логики, без «бухгалтерского расчета» (в хорошем смысле слова) создавать новую армию — дело далеко не самое перспективное. Это — очевидно{106}.

Накануне выступления из Новочеркасска Алексеев решил распорядиться в отношении своей семьи. Генерал, видя всю неустроенность и опасность пребывания семьи вместе с ним, сожалел, что не оставил их в Смоленске или не перевез в Москву или Тверь, к своей родне. И все же теперь они вместе делили тяготы первых месяцев Добровольческой армии. Сын Николай, штаб-ротмистр гвардейских улан, вместе с ротмистром Шанроном дю Ларрэ состоял при генерале в качестве адъютанта. Лина Николаевна и дочери Клавдия и Вера работали в больнице «Белого Креста» и военном лазарете в Новочеркасске, помогая врачам-хирургам оперировать многочисленных раненых добровольцев. В середине января они выехали в станицу Мелиховскую, куда, по совету брата хозяев их съемной квартиры в городе, они отправились с фальшивыми паспортами. Предполагалось, что они останутся там до тех пор, как минует угроза со стороны красногвардейских отрядов. Однако вскоре они были вынуждены вернуться в Новочеркасск, где в небольшом доме на окраине прожили до начала казачьих восстаний на Дону (апрель 1918 г.) и возвращения Добровольческой армии{107}.

Перед отправкой на Кубань сын Алексеева приобрел для отца повозку-тачанку. На ней генерал перевозил часть добровольческой казны. Остальные деньги были распределены между «деньгоношами» — адъютантами, каждый из которых перевозил на груди специальные пакеты с бумажными купюрами. Примечательно, что одним из «деньгонош» был военнопленный немец из Дрездена, которому Алексеев полностью доверял. В воспоминаниях Деникина сохранилась яркая зарисовка первого дня похода: «Вот приехал ко мне на телеге генерал Алексеев, при нем — небольшой чемодан. В чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя — “деньгонош” — вся наша тощая казна, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Бывший Верховный сам лично собирает и распределяет крохи армейского содержания. Не раз он со скорбной улыбкой говорил мне: — Плохо, Антон Иванович, не знаю, дотянем ли до конца похода».

Исход армии — от Ростова, у станицы Аксайской, — начал Алексеев. По воспоминаниям Деникина, он пошел впереди армии, «пешком, опираясь на палку, и ею как бы ощупывая крепость льда, перешел Дон». Конвой генерала составляли бойцы из бывших пленных чехов и несколько доброволиц из расформированного женского ударного батальона. Чехи входили также в состав комендантского взвода{108}.

Во время движения Алексеев стремился не отдаляться от походных колонн. В каждой из станиц, где останавливались добровольцы, Корнилов и Алексеев выступали на станичных сходах, разъясняя казакам цели и задачи Добровольческой армии. По воспоминаниям добровольца Е.А. Кискевича, бывшего рядом с генералом во время похода, «Алексеев… не принимал участия в разрешении мелких тактических вопросов, участвуя лишь время от времени в военных советах, решавших крупные политические задачи, или в моменты, когда вырабатывались стратегические планы. Кроме того, у генерала была своя особенная работа. Как совершал тяжело больной генерал М.В. Алексеев этот поход? Берегся ли, принимал какие-нибудь меры предосторожности? Нисколько.

Мне вспоминаются ежедневные встречи с генералом, рассказы о его полном пренебрежении ко всяким опасностям.

Вот бой под Средним Егорлыком (Лежанкой). Еще только начинают обходить противника слева — Корниловским полком, справа — конницей, еще наша артиллерия осыпает “красную армию” снарядами, а генерал Алексеев давно впереди и вступает по пятам бегущих большевиков, за передовыми цепями генерала Маркова, в деревню. По дороге то и дело попадаются перебегающие большевики, и ординарцам генерала приходится, взявшись за маузеры, вступать в перестрелку.

Так и ходит, большей частью, один; или стороной, или далеко впереди, опираясь на палку и подобрав полы шинели, наподобие французских военных капотов, чтобы не пачкались в непролазной грязи».

Как вспоминал другой активный участник южнорусского Белого движения, председатель Главного комитета Союза земельных собственников Н.Н. Львов, генерал «то шел в сопровождении ротмистра Шапрона… то один, опираясь на палку… Он шел стороной, вдали от других. Он не мог командовать армией, не мог нести на себе тяжкое бремя боевых распоряжений на поле сражения. Физические, уже слабеющие, силы не позволяли ему ехать верхом. Он ехал в коляске, в обозе». Обозная колонна шла параллельно армейской и нередко попадала под обстрел. Недалеко от станицы Кореновской обоз был обстрелян шрапнелью, и был смертельно ранен возница на тачанке генерала — студент из пленных австрийцев.

Формально так и не получив определенного статуса в армейской иерархии, Алексеев, несмотря на это, не казался «лишним в походе». «Одним своим присутствием среди нас этот больной старик, как бы уже отошедший от земли, придавал всему тот глубокий нравственный смысл, в котором и заключается вся ценность того, что совершается людьми». Молитвенный настрой, глубокая вера и надежда на благополучный исход похода не оставляли генерала. «Судьба послала нам, — вспоминал Львов, — в лице генерала Алексеева самый возвышенный образ русского военного и русского человека. Он все отдал. Последние дни своей жизни он шел вместе с нами… В молитве находил он укрепление своих слабых сил?» «Господь не оставит нас Своей милостью», — повторял Михаил Васильевич в самые тяжелые дни «Ледяного похода». Оставить своих добровольцев Алексеев не мог. Психологически не мог «спрятаться» в обозе человек, всю свою жизнь отдавший армии и фронту. Возможно, и здесь, во время «Ледяного похода», он оставался в душе все тем же ротным командиром, заботливым, душевно переживающим за своих солдат. Не честолюбивое стремление к власти, а стремление быть на передовой, несмотря на тяжелые болезни, отличало Михаила Васильевича. Но понять это могли не все…

По воспоминаниям Суворина, «генерал Корнилов, по природе своей человек железной воли и решимости, не мог терпеть и намека на двоевластие, и генералу Алексееву на походе было отведено почетное место советника. В будущем ему предназначалась (очевидно, по планам Корнилова. — В. Ц.) роль руководителя политического, так как Корнилов не считал себя в силах воевать и управлять. Между обоими штабами было известное недоброжелательство, так как Алексеев немедленно уступил власть Корнилову видя его популярность вождя в войсках, а в штабе генерала Корнилова все как-то побаивались “старика” (Алексеева. — В.Ц.), как его называли, что слишком часто подчеркивал генерал Романовский, кстати, никогда не пользовавшийся симпатиями в армии.