Страница 82 из 101
— Все пути ведут в Рим — так у нас говорят. Сами римляне, конечно.
— Вот это и наводит на размышления. Скажи, друг, мне показалось или сотовые зерцала действительно напоминают кое-что, виденное мною здесь, у вас?
— Напоминают? Да один к одному! Если бы торгаш не уверял, что это индийское изобретение, я бы заподозрил, что кто-то из моих соотечественников уже осчастливил ваш мир своим посещением.
— И что ты можешь сказать об этом сотовом чуде?
— Ну что… очень удобная вещь. Настолько удобная, что многие к ней привыкают и уже не могут расстаться. Молодежь особенно подвержена сотовой заразе — это предмет ее мечтаний, предмет гордости и постоянного любования, предмет зависти и частенько, подозреваю, предел мечтаний.
— Скажи, мой друг, а это техническое чудо меняет образ мыслей?
— Не то слово. Как и всякая новинка…
— Вот об этом я и подумал, — печально вздохнул Наум.
— В нашем мире волшебники стараются создавать только то, что соответствует образу мыслей, а не перекраивает его под новые нужды.
— У нас это назвали бы консерватизмом и реакционерством.
— Боюсь, этих страшных слов я не понял, — сознался Наум. — Но звучат они как ругательства.
— В определенном смысле так оно и есть.
— Разве у вас считается, что ломка мышления — это благо? Впрочем, почему я спрашиваю: в мире, где под сомнение ставится решительно все, иначе и быть не может.
— Ну, это вопрос развития! Человек не должен останавливаться на месте, ему надлежит всегда идти вперед.
— Идти — а не мчаться как оглашенному, не разбирая дороги. А у вас, куда ни посмотри, всюду говорят о повышении скоростей… Впрочем, извини, не мне ругать ваш мир. Всяк сверчок хвалит свой шесток.
— Да нет, ты во многом прав.
— И при этом завидую. Любой из наших волшебников был бы счастлив изобрести хоть какое-то подобие ваших чудес.
Собеседник Наума сказал с улыбкой:
— Позволь повторить твои же слова: все еще впереди.
— Да, — кивнул Наум. — Это и радует, и тревожит. Я не хочу, чтобы в Словени, да и в любой другой земле люди ставили все под сомнение. Поэтому меня так беспокоят новинки нынешней ярмарки.
— А по-моему, если не считать сотовых зерцал, ничего страшного там нет.
— Не скажи. Взять хотя бы очки-духовиды. По счастью, мне кое-что известно о них, хотя это волшебство довольно секретное. Персидские маги изготавливают такие очки только для судебных нужд. Но, похоже, кто-то из волшебников решил нажиться и создал — как это у вас говорят? — левую партию товара. У каждого народа своя Правда богов, свои судебные обряды, и в редкой земле суды не польстятся на чужое новшество. Остается продавать очки простым людям как дорогую, но полезную диковинку, и желательно подальше от своего дома.
— Этот маг поступил нехорошо, но разве диковинка получилась не полезная?
— О, да! Если не вспоминать о том, что очки слепы в отношении искренности, добра, любви, милосердия — они показывают только неправду! Представь, что ты носишь их — уже через год ты будешь убежден, что на свете живут исключительно лжецы, только некоторые из них пока не успели открыть рот.
— Ломка мышления! — понял собеседник Наума. — Твоя зоркость восхищает меня, мой друг.
— Пора проявить зоркость после того, как много времени блистал одной слепотой! — горько воскликнул Наум. — Однако что же с Упрямом? Послушай, ты не мог бы еще раз приподнять завесу?
— Боюсь, я слишком устал. Мы ведь довольно подробно наблюдали ярмарку и даже уловили многое из разговора твоего ученика с волхвом.
— Мне кажется, они близки к разгадке. До многого додумались — и вдруг куда-то ушли. Я опасаюсь, не случилась ли какая-то беда?
— Я попробую, — сказал собеседник Наума, втайне очень гордый своим неожиданно качественным (он добился не только четкого звука, но даже цвета) контактом с «небывшим прошлым». — Но гарантии дать не могу.
— Не надо никаких поручительств…
Принц не впечатлял. Хотя красавчик был — девчонки на такого не то, что неровно дышать, задыхаться должны. Копна черных как вороново крыло волос, перехваченная на лбу тонким серебряным обручем, падала на широкие плечи. Сильные руки открыты только наполовину, но и под короткими рукавами легкой рубахи видно, как мышцы перекатываются. Стан точеный, гибкий — вязанты назвали бы его атлетическим. Осанка величавая, но не заносчивая. Волевой подбородок с ямочкой, красиво очерченные скулы, смоляные росчерки бровей, правильный нос. Губы тонкие, но улыбчивые. А глаза под длинными ресницами — большие, синие, подернутые мечтательной поволокой. Даже бледность у него была изящной, не поганочной.
Невдогад так и подумал: «Ну, не поганка, и ладно…»
Слышно было, как ахают красны девицы и томно вздымают женщины постарше, почтенные матушки — видно, молодость вспоминают. При которой неказистый муж топчется — глянут на него и снова вздыхают, но уже не томно.
Мужики смотрели на принца вендов снисходительно, а вот молодые парни — нарочито свысока, старательно расправляя плечи, играя бровями и кривя губы. В общем, неосознанно желая показать, что они ничуть не хуже. Только красны девицы им не верили и не отводили взоров от Лоуха.
Невдогад народных волнений не разделял. Проталкиваясь поближе к пышному поезду, он с неудовольствием размышлял: да что они в нем нашли? Ну, не урод. Внешне. Так все равно же ничего особенного. Чего же девки-то стараются, на глаза ему лезут? Только что из черевичек не выпрыгивают…
Потом он подумал: нет, что-то не так. Хоть и в мужском теле, но я ведь тоже девушка! Однако мысли в голову шли исключительно мужские. Колкие, ехидные. Но, в отличие от многих парней в толпе, ничуть не завистливые. Единственный проблеск девичьего сознания привел к тому, что Невдогад вспомнил собственную внешность и пришел к убеждению, что сам выглядит гораздо лучше.
Венды ехали до того довольные, точно в красоте Лоуха была заслуга каждого.
Лицо князя казалось бесстрастным. Василиса, отца наизусть знавшая, непременно догадалась бы, что его тяготит какая-то дума. А Невдогад, не только знавший князя, но и открывший для себя мир мужских мыслей, с первого взгляда отчетливо понял: жалеет Велислав дочь. Любит до смерти, но понимает, что не может ради нее державой пожертвовать. Хочет — да так, что Невдогаду страшно стало, но не может.
Велиславу Радивоичу Лоух тоже не нравился.
И чего это венды такие счастливые? Ведь слова хватит чтобы их через одного в поруб кинуть, а прочих выгнать из Словени поганой метлой.
Под приветствия толпы — самые общие, поскольку об истинной причине прибытия принца в городе до сих пор точно ничего не знали, хотя, пожалуй, уже и догадывались, — поезд доехал до холма и начал подъем к кремлю. Народ расходился. «Пора и мне, — решил Невдогад. — А то, чего доброго, совсем обмужичусь». Он уже ловил на себе взоры поблескивавших, задорных глазок дивнинских девушек. И его пугало, что сердце все отчетливей отзывалось сладкой радостью.
Он вспомнил Упряма, представил, что должен был чувствовать бойкий ученик чародея… и Василиса в глубине души отчего-то обиделась. А сам Невдогад чему-то ухмыльнулся.
Все, домой, домой! Пока с ума не сошел… не сошла.
Не сошло?
Частая дробь копыт вплелась в рокот поезда: от ворот, разгоняя прохожих криками, мчался дружинник. Невдогад узнал его — это был Ослух. Что-то в башне?
— Расступись!
Князь обернулся и дал знак, чтобы дружинника пропустили. Но, когда Ослух осадил перед ним коня, жестом велел ему молчать, пока не въехали в ворота. Невдогад не раздумывая помчался прочь, ко вторым воротам — через главные сейчас не пропустят.
— Кто таков? — остановили стражники.