Город чудес

4

На примыкавших к территории выставки пустошах вырос целый барачный поселок; в этом скопище нищеты жили тысячи иммигрантов. Одному Богу известно, кто выстроил бараки таким образом, что они образовали улицы, и кто спланировал пересечение этих улиц под прямым углом. Перед входом в некоторые бараки стояли деревянные ящики с кроликами и курами; наружную стенку ящиков заменяли металлической сеткой, и можно было видеть, как в клетках, сбившись в кучу, копошилась живность; около других бараков дремали голодные собаки; иногда по их спинам пробегала судорога и они открывали мутные, полные тоски глаза. У одной из этих дверей остановился автомобиль, и из него вышли Онофре Боувила и Мария Бельталь. Собака тихо зарычала, потом успокоилась и снова положила морду на лапы. Заслышав шум автомобиля, хозяйка барака – одетое в лохмотья существо с всклокоченными волосами – откинула прикрепленную к притолоке рогожку. Барак был сооружен из четырех деревянных щитов, стоявших на земляном полу; через крышу, устланную тростником и сухими ветвями пальмы, проникал утренний свет. Когда Онофре с Марией вошли в барак, хозяйка опустила рогожку на место и тупо уставилась на гостей. Видимо, перед их приходом она крепко спала и сейчас плохо соображала.

– Где твой муж? – спросил Онофре. – Почему его нет дома?

Женщина уперлась руками в бока и откинула голову, но в этой позе не ощущалось ни агрессии, ни дерзкого вызова.

– Он ушел вчера днем и еще не вернулся, – ответила она с таким видом, будто собиралась презрительно расхохотаться. – Наверняка где-нибудь пьет: все твои деньги он тратит на водку и подзаборных шлюх, – прибавила она, искоса поглядывая на Марию Бельталь.

– Это дела семейные, сами разбирайтесь, – ответил Онофре, не обращая внимания на ее многозначительные взгляды. – Я здесь не для того, чтобы следить, как тратит деньги твой муженек.

Заменявшая дверь рогожка задрожала – это вошла собака. Она приблизилась к Марии Бельталь, обнюхала ее ботинки и шумно чихнула.

– Ладно. Так чего мы ждем?

Он повернулся к Марии, которую продолжал крепко держать за руку. Женщина опустилась на колени и стала ребром ладони разгребать землю, пока под ней не показался люк, потом отогнала от него собаку и, схватившись за кольцо, тяжело подняла крышку. Вниз вели земляные ступени. Онофре вынул из кармана несколько монет и протянул их хозяйке.

– Спрячь их подальше от мужа, – посоветовал он. Женщина криво усмехнулась.

– Разве тут можно что-нибудь спрятать? – спросила она, окинув взглядом свое убогое жилище.

Онофре не удостоил ее ответом: он начал спускаться по земляным ступенькам, осторожно ведя за собой Марию. Луч фонаря высветил узкий проход длиной около ста метров; пройдя по нему, они уткнулись в такие же, как наверху, земляные ступени, за которыми находился еще один люк. Онофре ручкой фонаря стукнул по крышке три раза, люк открылся, и они очутились в сводчатом зале, сооруженном из железобетонных конструкций. По виду он представлял собой точную копию шатра, еще недавно кипевшего жизнью, а теперь одиноко стоявшего в саду поместья, охраняя пустоту и безмолвие. Но в отличие от шатра сводчатый зал не имел ни окон, ни дверей, и в него можно было попасть только через подземный ход. Люк открыл немолодой уже человек с румяным лицом в белом, как у хирурга, халате, накинутом поверх обычной одежды. Увидев Онофре, он нахмурил брови и ткнул указательным пальцем в циферблат своих часов, как бы говоря: «И это вы называете точностью?» Онофре познакомился с ним во время мировой войны; тогда он считался высококлассным военным инженером, одним из лучших специалистов по баллистике. Разгром империи оставил его без работы, и он существовал за счет преподавания физики и геометрии в Тюбингене в колледже братства Святой Марии. За этим занятием в начале 1928 года его и застало письмо Онофре Боувилы, в котором он предлагал инженеру переселиться в Барселону, чтобы участвовать в проекте, имеющем непосредственное отношение к Вашей специальности. Далее в письме говорилось, что он перечислит в один из банков Тюбингена деньги на билет и расходы, связанные с путешествием. Сожалею, но не могу предоставить Вам более точные сведения ввиду секретного характера работ и некоторых других весьма весомых обстоятельств. Язык Онофре напомнил прусскому инженеру старые добрые времена. Он сел на поезд и прибыл в Барселону ровно через четыре дня и пять ночей безостановочного пути. Однако по мере того как инженер все глубже погружался в работу над проектом, его и без того дурной нрав становился все более раздражительным. Когда Онофре впервые посвятил его в конечные цели задуманного предприятия, показал чертежи и объяснил, что именно от него требовалось, пруссак швырнул очки на пол библиотеки, где состоялось совещание, и раздавил их ногой.

– Глуп сам проект, глуп тот человек, который его придумал, а вы глупее всех, вместе взятых. Глупее вас я не знал никого в жизни!

Онофре Боувила усмехнулся и дал ему выпустить пар. Он знал, что жизнь военного инженера в Тюбингене была горше крестного пути на Голгофу: студенты колледжа дразнили его «генерал Бум-бум» и делали объектом самых злых шуток. Однако именно благодаря ему бредовые идеи Сантьяго Бельталя получили научное обоснование. С легкой руки инженера-экспериментатора гениальные теоретические изыски обрели конкретную форму летательного аппарата. Онофре Боувила вынужден был пускать в ход все свое терпение и влияние, чтобы гасить ожесточенные споры, постоянно возникавшие между каталонским изобретателем и прусским инженером, и только ему одному было по плечу превратить вражду в плодотворное сотрудничество. Сейчас результат этого сотрудничества, покрытый строительными лесами, словно кружевной мантильей, стоял посреди павильона.

– Уникальная машина – другой такой нет! – воскликнул он. – Великолепно!

Инженер тяжело вздохнул: ему было невыносимо больно видеть, что огромный талант, неимоверный труд и масса денег ушли на создание безделицы для увеселения толстосума. Онофре Боувила прекрасно понимал причины этой удрученности, но отмахивался от инженера: сейчас не время вдаваться в академические дискуссии. Снаружи раздался грохот канонады, приветствовавшей прибытие на выставку короля и королевы.

– Пора! – проговорил он.

По павильону сновали люди в синих спецовках, перепачканных смазочным маслом; каждый выполнял порученное ему дело, не вникая в то, чем занимались другие; никто не болтал, не прерывал работу, чтобы выкурить сигаретку или опрокинуть стаканчик для бодрости, – пруссак приучил свою команду к железной дисциплине. А команда состояла из элиты рабочего класса, квалифицированных техников, которые ни на минуту не отрывали глаз от приборов и инструментов, даже когда мимо них прошла Мария Бельталь. В какой-то момент Мария поняла, зачем ее сюда привезли, и попыталась ускользнуть, но Онофре твердой рукой, не прибегая однако к грубости, повел ее за собой к аппарату. Когда они поднялись на борт, в глазах девушки появился ужас. «Мария не верит в изобретение своего отца – мелькнуло у него в голове, – а меня принимает за сумасшедшего. Может, она не так уж далека от истины. Кто знает?» Он посмотрел вниз: у его ног лежала вся территория выставки. «Как странно! – думал он. – Отсюда все кажется ирреальным. Бедная Дельфина была права: мир не существует на самом деле, и наша жизнь – это всего лишь иллюзия. Спущусь-ка я пониже посмотреть на лица людей», – подумал он немного погодя. Поменяв позицию рычагов на пульте управления, он снизился. Толпа успокоилась и пристально наблюдала за маневрами машины в воздухе. Когда расстояние между аппаратом и стоявшими внизу людьми уменьшилось настолько, что стало возможным разглядеть экипаж, раздались удивленные возгласы:

– Посмотрите! Нет, вы только гляньте – ведь это же Онофре Боувила! – Люди толкали друг друга в бока, радостно перемигивались. – Это он, это он! А кто эта девушка рядом с ним? Молоденькая и, кажется, красотка, но юбка – смотрите, как оголила лытки! Бесстыдница!