Город чудес

– В этом павильоне наше предприятие предполагает выставить свое оборудование и изделия мануфактуры, – сказала дама. – Также мы хотим установить деревянные панели с раздвижными дверями, на которых покажем посетителям схему организации нашего предприятия, – добавила она.

Чиновник ответил отказом:

– Иностранные предприятия могут участвовать в выставке только в рамках экспозиций своих стран. Если мы выдадим разрешение одному предприятию, – втолковывал он, – то вслед за этим нам придется выдать разрешение всем, кто его попросит; организация Всемирной выставки – дело чрезвычайной сложности и не допускает исключений или привилегий, – закончил он.

Дабы его красноречие не пропало даром, он указал на книгу, лежавшую на столе, – это был каталог участников выставки, насчитывавший 984 страницы. Кабальеро взял книгу в руки и без видимых усилий разорвал ее на части, меж тем как дама сопровождала его действия словами:

– Я уверена, в конце концов мы преодолеем эти трудности.

Одну руку она запустила себе в бороду и стала нервно вырывать из нее волоски, а другой открывала и закрывала принесенную с собой большую черную сумку. Увидев, что сумка доверху набита кредитными билетами, чиновник счел за благо промолчать. В результате никому не известное предприятие начало монтаж своего павильона на строительной площадке, выделенной по плану под Павильон миссий, который бесцеремонно отодвинули в сторону. По мере того как продвигалось строительство, павильон все больше напоминал шатер цирка. Теперь он стоял на площади Универсо, как раз около проспекта Риуса-и-Таулета. Место было прекрасное, потому что позволяло незаметно входить и выходить через задние двери с той стороны, где недавно вырубили лес (сегодня это улица Лерида), и соблюдать максимальную секретность. С этой же целью вокруг павильона день и ночь рыскали какие-то субъекты с мрачными физиономиями: их задача состояла в том, чтобы не подпускать к нему никого на пушечный выстрел, отпугивать своим диким видом любопытных и отбивать у инспекторов и контролеров всякое желание исполнять свой долг. Информация о незаконном строительстве каким-то образом обошла стороной маркиза де Ута – может, он и вправду ничего об этом не знал, а может, о чем-то догадывался, но не связывал это ни с именем Онофре Боувилы, ни с его визитом на стройку. Обо всем этом и размышлял Онофре, спрятавшись за стволом дерева. «Все непременно получится, и получится именно так, как я запланировал, – убеждал он себя. – Невозможно, чтобы из-за какого-нибудь сбоя все мои планы, которые я рассчитал до мелочей, пошли коту под хвост; для этого она слишком красива, а я слишком смышлен и могуществен. Боже мой! Сколько изящества в каждом движении! Сколько природного достоинства! Она рождена быть королевой. Да, да, все пойдет как по маслу, по-другому и быть не может». Так думал Онофре, а сам то и дело искоса посматривал на небо: несмотря на свой оптимизм, он все время ожидал, что вот-вот этот синий без единого пятнышка небосвод разверзнется и грозный глас небесного судьи отпустит несколько язвительных замечаний по поводу его безумных надежд.

И действительно, все, казалось, вело к тому, что дело кончится крахом. В январе 1929 года ущерб, причиненный Всемирной выставкой Барселоне, достиг 140 000 000 песет; барон де Вивер увидел у себя под ногами бездонную пропасть. «Ситуация толкает меня на отчаянный шаг!» – воскликнул он, облил свой кабинет керосином и собирался уже зажечь спичку, когда вдруг широко распахнулись двери и в кабинет ворвались святая Эулалия, святая Инес, святая Маргарита и святая Екатерина. На этот раз святые сбежали с романского иконостаса, который в настоящее время можно увидеть в епархиальном музее Сольсоны; все четверо умерли жестокой смертью и знали толк в этих вещах: они выхватили у страдальца спички и привели его в чувство. Святая Инес пришла в сопровождении агнца, а святая Маргарита заявилась с ручным драконом. Они выбили из головы алькальда абсурдные идеи: после самоубийства он вынашивал планы поднять народное восстание, не давая себе труда подумать над тем, что одно исключает другое.

– Дни Примо де Риверы сочтены, – сообщили они ему. – Эта шумиха вокруг выставки есть предсмертный хрип зверя, – доказывали они алькальду и напомнили притчу про самодовольную жабу: она так надулась, что лопнула. – Кроме того, мятежи имеют одну особенность: все знают, как их начать, но никто не знает, как их кончить, – наставляла его святая Маргарита, чей праздник отмечается 20 июля. – Садись у входа в свой дом и жди; скоро ты увидишь, как мимо пронесут труп твоего врага, – предсказывала святая Инес, чей праздник отмечается 21 января.

Алькальд пообещал ждать и больше не совершать глупостей – самое разумное в такой ситуации поведение. Уже никто не верил в корпоративное государство, которое хотел насадить диктатор, и никто не желал самой диктатуры, грозившей перерасти сначала в хаос, а потом в революцию. Общественные работы кончились безудержной инфляцией, и песета катилась вниз, хотя, казалось, дальше уже некуда было падать. И только отсутствие другого генерала с такими же, как у Примо де Риверы, амбициями удерживало страну от нового государственного переворота. Кроме того, 6 февраля, за три месяца до открытия Всемирной выставки, умерла от грудной жабы королева Мария-Кристина. В 1888 году она, будучи регентшей, открыла выставку, которую все теперь вспоминали с ностальгией; ее смерть расценили как дурной знак. В Мадриде поговаривали, что на смертном одре королева посоветовала сыну как можно быстрее отделаться от Примо де Риверы, и это якобы нашло отклик в его душе – по крайней мере так думали люди. Атмосфера накалялась, и день открытия выставки был уже не за горами.

3

– Вам бы пойти поспать, отец. Завтра у нас будет хлопотный день и вам понадобятся силы, – говорила Мария Бельталь.

Изобретатель поднялся. После ужина он немного отдохнул и, сидя в удобном кресле, выкурил трубку, поэтому, вместо того чтобы последовать совету дочери и удалиться в спальню, пошел к двери.

– Отец! Ну куда же вы? – крикнула вдогонку Мария.

Сантьяго Бельталь не ответил и вышел из охотничьего домика. В том, что в этот вечер изобретатель был особенно рассеян и погружен в себя, Мария не видела ничего странного, но все-таки решила на всякий случай проследить за отцом: за многие годы тесного общения у нее выработалась привычка всегда держать его в поле зрения. Она побежала за шалью. В саду было промозгло, порывы насыщенного влагой ветра гнали по небу дождевые облака. Мария увидела, как отец машинально повернул к шатру; ноги сами несли его по знакомой, столько раз хоженной тропинке, поскольку не было вечера, чтобы он не зашел в шатер перед тем, как лечь спать. И каждый вечер Марии приходилось вытаскивать его оттуда чуть ли не силой, долго укорять и уговаривать вернуться в охотничий домик, поскольку, если бы не ее настойчивость, он проводил бы в шатре ночи напролет. Но на этот раз изобретатель зашел в лабораторию чисто символически: все оборудование, топливо и сам аппарат, полностью готовый к демонстрации, были уже отправлены в павильон на Монжуик. По инерции или из-за излишней предосторожности у входа в шатер все еще дежурил охранник. Завидев изобретателя, он почтительно с ним поздоровался:

– Доброй ночи, профессор Сантьяго.

Тот машинально ответил. Охранник, помешкав, прибавил:

– Завтра великий день, не правда ли, профессор?

Изобретатель вскинул голову:

– Что вы сказали?

Охранник опустил мушкет прикладом вниз и, опершись на него, улыбнулся.

– Великий день! – повторил он с воодушевлением и тихо добавил: – Помоги нам, Господи!

Изобретатель кивнул в знак согласия. «Любопытно, – подумал он, входя в шатер, – все нервничают, все понимают, что находятся на пороге великого события, и чувствуют свою причастность, даже этот головорез, имеющий весьма отдаленное отношение к самому предприятию, не говоря уж о его научном аспекте. Меж тем он ведет себя так, будто от завтрашнего успеха зависят его жизнь и счастье». Охранник тоже мысленно продолжил свой монолог: «Конечно, характер у него не сахар, но он человек ученый, это сразу видно, и нет ничего удивительного в том, что он немножко не в себе; а дочка – до чего же хороша!» Внутри шатра остались только разбросанные по полу инструменты, разбитая тара и пустые ящики, в которые была упакована аппаратура, под ногами хрустела стружка – все, что осталось от девяноста двух тонн, привезенных сюда, чтобы предохранять тончайшие приборы от случайных ударов или падения. Разгром и запустение, огромное пространство шатра, зиявшее пустотой, производили на изобретателя гнетущее впечатление. «Наконец исполнилась мечта всей моей жизни, но отчего мне так тоскливо и страшно? Откуда эта тревога?» – думал Сантьяго Бельталь. Окружавшее его безмолвие только усиливало тяжелые предчувствия и в полной мере отражало его душевное состояние. Годы лишения и борьбы казались ему теперь самым счастливым периодом. «Тогда я жил иллюзиями, – подумал он и тут же пришел к выводу, что нет ничего более страшного и обманчивого, чем иллюзии. – Ради них я пожертвовал всей моей жизнью, – сказал он себе и тут же задал вопрос: – А стоила ли моя мечта такой жертвы?» Его размышления прервал голос охранника.