Страница 22 из 164
– Поедешь в Дом офицеров, найдёшь там прапорщика Денисенко. Скажешь, кто ты есть, он найдёт, куда тебя пристроить до утра. Вопросы есть?
Денисенко привёл меня к местному художнику, поручив тому приютить до утра. Парня звали Лёхой, оказалось, что он к тому же из Ленинграда, считай, земляк. Дело уже шло к вечеру, я выгреб из карманов всю наличность, Леха, в свою очередь, извлёк из-за портрета какого-то военачальника пару трояков. Отсутствовал он недолго, и результатом явилась полуторалитровая бутыль железнодорожного «шила». От авиационного оно отличалось желтоватым цветом и запахом то ли масла, то ли керосина, уже не упомню… От Лехи я и услышал тогда эту историю.
С новым пополнением к нам прибыли двое музыкантов. Лева и Вова (прям, как Лещенко и Винокур). Музыкантов настоящих. Лева, маленький носатый еврей, закончил институт культуры имени Крупской по классу хорового дирижирования, Вова вылетел из музучилища, где обучался игре на духовых и ударных инструментах. Причём, вылетел с последнего курса. Естественно, директор Дома офицеров был несказанно рад этому приобретению, потому что музыкантов, как таковых, в его распоряжении не было. Были бойцы, умеющие играть, что им покажут, нот, естественно, никто не знал, и три марша, не считая похоронного, которыми «Жмуркоманда» услаждала слух личного состава, навязли в ушах у всех. Посему, появление профессионалов от музыки очень обрадовало директора подполковника Трубина (Труба). Начпо, полковник Пилипенко (Пила), послушав оркестр, выразил недоумение репертуаром:
– Трубин! Вот, я тут уже пять лет, а музыка всё та же. Твои музыканты больше играть ничего не умеют, что ли?!
– Товарищ полковник! У меня сейчас с новым призывом два профессионала пришли! Консерваторию Ленинградскую закончили. Будем менять репертуар!
– Это хорошо! К 7 ноября надо какой-нибудь новый марш исполнить. Успеешь?
– Так точно!
– Пятого в 10 утра приду слушать.
Начпо ушёл, Трубин вызвал Леву и Вову:
– Короче, нам поставлена задача к 7 ноября разучить и исполнить на параде новый марш. Вы из Ленинграда, образование у вас есть. Репетируйте хоть круглые сутки, но чтобы к пятому числу марш был готов!
Лева и Вова блестяще справились с поставленной задачей. Начпо, явившийся на прослушивание, был очень доволен. Музыканты играли слаженно, даже с каким-то подъёмом. Пилипенко поинтересовался:
– А как называется марш?
– Марш подводников, товарищ полковник!
– Хм… Подводников… Ну, ладно! Главное, музыка хорошая. Хоть мы и не подводники, нехай будет!
7 ноября серые шеренги дружно печатали шаг под новый марш. Гремела медь, гулко ухал барабан. Довольные командиры, взяв под козырёк, приветствовали марширующие роты. Хотелось расправить плечи и грянуть строевым, подпевая старательно гремящему оркестру:
Beatles – forever!!!
Бегемот Художник
Уссурийск, Смоляниново,1983 г.
– Ну, давай ещё по чуть-чуть!
– Леха! Где ты его берёшь? Дрянь несусветная!
– У дефектоскопистов!
– ???
– Ну, это тележка такая .Её по рельсам катят ,там приборы, их «шилом» заправляют. В конце смены «шило» сливают. Не на землю, естественно…
– Ну, давай за твой скорый дембель! Дай Бог, чтобы не в декабре!
– Я уйду первым! Самым первым!…
– Нереально! У тебя, что, папа округом командует?
– Нет! Но уйду первым. Потому что знаю свой дембельский аккорд. А его я закончу через неделю после приказа!
Признаться, Лехе я не поверил. Самая первая партия дембелей всегда уходила, как минимум, месяца через полтора. Весь разговор происходил в Доме офицеров гарнизона Смоляниново, где Леха трудился художником и куда нас с Макарычем отправили за наглядной агитацией. Агитация сохла, Макарыч по обыкновению проводил время за бутылкой у кого-то из многочисленных знакомых, снабдив меня сухпаем и отправив в Дом офицеров, где и пристроили до завтрашнего утра. Художник Леха был классный! За плечами имел худграф института им. Герцена в Ленинграде. Выполненные им портреты всяческих военачальников и героев во множестве украшали фойе Дома офицеров. Леху, как талантливого художника, ценили, жил он, как у Христа за пазухой, в части появлялся крайне редко, но, против обыкновения, сослуживцы относились к нему неплохо. Кроме умения рисовать Леха был разрядником по самбо, посему наезжать на него желающих не находилось, к тому же разрисованный Лёхой дембельский альбом очень и очень ценился в гарнизоне. Правда, чести этой удостаивались единицы, входившие в число друзей и земляков. Лехиными рисунками гордились, как работами известных мастеров. При всем этом я очень сильно сомневался, чтобы его отпустили самым первым ,причем сразу после приказа.
– Лёха! Ну нереально это! Ты художник классный, потому первым и не уйдёшь, пока всё что можно не разрисуешь!
– Спорим! Если уйду, поставишь мне литр, когда в Питере будешь! Коньяка!!! Не «шила!»
– Да уж! Такой отравы там не найти! Из чего его делают?! Судя по запаху, из квашеных галош!
Лёха нацарапал мне свой питерский телефон на открытке со знаменитой картины «Ленин в октябре», кажется, где Ильич в окружении солдат и матросов произносил какую-то речь.
– Вот тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто больше изобразить нечего!
Вопрос о «шиле» можно было не задавать. Если Лёха разрисовывает клуб железнодорожников, значит, там он им и разжился.
– А аккорд какой будет?
– Новая офицерская столовая. На 100 процентов уверен!
– Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдёшь. Найдут ещё чем нагрузить!
– Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдёт!
Лёха, действительно, уволился самым первым. Когда я через неделю после приказа позвонил в Смолянку, Лёхи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьёт водку дома. Ничего не оставалось, как восхищённо выматериться…
По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер. Прошло полгода, но Лёха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфоресцирующим составом. Ошибиться было нельзя, и я уверенно постучал. Дверь распахнулась, волосатый и усатый Лёха, радостно матерясь, облапил меня и потащил внутрь. На столе исходила паром кастрюля картошки, тут же присутствовал кусок сала, банка маринованных огурцов, буханка хлеба, две гранёные стопки и бутылка «Столичной». Я вытащил из карманов коньяк.
– Армянский. Ты выиграл!
Лёха жизнерадостно захохотал:
– Блин! Помнишь ведь! Ну давай, наливай тогда, водку на потом оставим!
Бутылка «Столичной» перекочевала в междуоконное пространство, где у Лёхи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом. Лёха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, с родителями не живёт, подрабатывает дворником, посему живёт в ведомственной квартире. После первой бутылки я не выдержал. Любопытство распирало:
– Лёха! Ну как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил недели через полторы после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!
Оказалось, Лёха был помимо художника ещё и неплохим психологом. Краем уха услышал ,что комдив, бывший родом из Ленинграда, как-то обмолвился при своём водителе, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Лёха догадался, о каком дворе идёт речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лёхе труда не составило. И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем, полыхающий осенним багрянцем клёнов до боли знакомый питерский дворик.