Экипажи готовить надо

- Вы даже не удосужились поставить меня в известность, что сорок человек ведете на подножный корм, - сердито заговорила Анна Петровна. - Это же додуматься надо!.. Мне и в голову не могло прийти, что вы решили без продуктов… Да я бы ни за что не позволила вам такое издевательство над детьми. Ни за что!

"Вот и отлично, что я тебя не поставил в известность".

- Вы только руководите, Анна Петровна, девочки станут вам помогать.

- Боже, боже, - Анна Петровна уставилась в одну точку и долго молчала.

- Ну, Анна Петровна, вы же видели, сколько грузов мы несли. Как бы еще и продукты эти уволокли?

- Так объяснить мне можно было? Как-то посоветоваться? Ведь я не посторонний человек. Ох, Иван Ильич, Иван Ильич… Идем без разрешения начальника, без продуктов, у меня в голове не укладывается, как так можно!..

- Да все отлично будет, вот увидите… Вы только возглавьте поваров, лучше же вас никто не приготовит.

- Польщена, - деланно рассмеялась Анна Петровна. - Хоть в этой области вы признали за мной кое-какие способности… - И отвернулась от Ивана, стала развязывать рюкзак.

- Так как же, Анна Петровна?

- Ну, если вы уверены, что будет из чего…

Иван потоптался, потоптался и пошел прочь. А не хотелось. Вот ведь впервые, пожалуй, она высказалась откровенно, тут бы ему подхватить и тоже - откровенно, чтобы не было этой натянутости отношений между ними, чтобы - по душам. Но опять не вышло! Отвернулась. Не извиняться же, не просить прощения?

"А почему бы, собственно, и не попросить прощения? - вдруг подумал он. - Если честно, то действительно я…"

Подумал бы, отчего это застывшее лицо, эти однозначные "да", "нет", "хорошо"?.. Ни разу не вступила в спор, просьбы его выполняла, все молча, все с тем же непроницаемым лицом, все с той же внешней невозмутимостью.

"И ты привык к этому, забыл, что она живой человек, а значит - и самолюбие, и ранимость… Как же об этом не помнить каждую минуту? Какой ты, к черту, воспитатель тогда? Она, может быть, все это время страдала? Ведь, разобраться если, неглупая же она тетка…"

Задумавшись шел Иван по лагерю и не заметил, как перед ним появился Гена Муханов, а с ним и его бригада. Рюкзаки их были пусты. С виноватым видом Гена протянул Ивану горстку червивых грибочков.

"Одно к одному", - подумал Иван.

- Ты хорошо искал? - спросил он, хотя мог бы и не спрашивать, знал, что если уж Мухолов ничего не нашел, значит грибов действительно нет. Этот под землей бы увидел…

- Да-а… - протянул Юрий Павлович за спиной у Ивана.

- Вот что, Гена, - невесело сказал Иван, - начинай-ка заготовку корней. Помнишь, мы пробовали на вкус корни рогоза в заливе?

Гена кивнул.

- Ну вот. Закатайте штаны, и - пошел. Не теряйте ни секундочки. А мы с тобой, Юрий Павлович, идем к вязальщицам.

Девочки под руководством Ирины раскладывали на траве ярко-зеленые прутья лозы и переплетали их шпагатом.

- Слушай, ты можешь объяснить, что они делают? - спросил старший.

- Жельё, Юрий Павлович, жельё… Это, понимаешь, дедовский метод. Вот наплетут они желья, и мы перегородим им речку. Частокол видел? Ну, нечто похожее. Вода будет процеживаться сквозь жельё, а рыбе куда? А рыба пойдет возле стенки искать обход и найдет щель. Через эту щель и попадет в ловушку, в котец. Котец тоже из желья, такая загородка…

- Как же из котца?

- Сачком.

- А ты уверен, - не унимался Юрий Павлович, - что рыба в этих краях так наивна, что полезет в… котцы?

- Полезет, Юрий Павлович, полезет. Рыба - она во всех краях наивна. Только бы засветло наплести желья, рыбой завалимся, я же рыбачил, знаю. А дед говорил, помню, что эти самые котцы многих спасли здесь в Сибири… - И, обращаясь к вязальщицам: - Девочки, плотнее вяжите, прутик к прутику, туже. Как я показывал. Ровненько, потуже, чтоб только самая маленькая рыбешка проходила между прутьями.

- Взял бы да и показал еще раз, - тихонько пробормотала Ирина, не отрываясь от своего занятия.

Иван присел рядом и, отобрав у нее концы шпагата, стал показывать.

- И на какую же рыбу ты рассчитываешь, Иван Ильич? - спросил опять старший. - Камбала, щука или, может быть, форель?

Тут вязальщицы посмотрели на Ивана - интересно, правда, что за рыба поймается?

- Я вижу, Юрий Павлович о рыбе имеет представление лишь по консервным банкам, - рассмеялся Иван.

- Оно, знаешь, надежнее как-то, из банок-то…

- Гольян и пескарь, - ответил Иван, а сам вязал и вязал. Пальцы его как бы вспоминали привычные когда-то движения, когда еще "Ваньша" с дедом… - Рыба, конечно, тьфу! Мелюзга. Так называемая "непромысловая", но все-таки рыба. И в таких вот глухих речушках, омутах и озерах, как здесь, ее бывает густо. Много пищи для нее… И чем еще хороши гольяшки и пескарики, так это тем, что в ухе развариваются вплоть до косточек. Бери и всю сразу…

- Э-эх! - сглотнула слюнки Мария Стюарт.

Вязальщицы рассмеялись, а Иван заверил:

- Ничего, девочки, свяжете каждая метр, всего лишь метр, и мы перегородим речку. А завтра сварганим такую уху, что… - отдал Ирине шпагат и решил пойти поторопить с лозой: ее явно не хватало.

Солнце, между тем, угрожающе красное, висело уже над самыми камышами. Тальники наполнялись сумраком.

Пришлось бросить на заготовку лозы бригаду строителей и всю кухонную команду. И началось состязание со временем. Усталые, голодные мальчишки, путаясь в зарослях лозы, остервенело рубили ее, резали, таскали охапками и сваливали там, где сплеталось жельё.

Бригада Гены Муханова, тем временем, возилась в камышах, выдирая из тины корни рогоза.

И никогда мы не умрем, пока

Качаются светила над снастями! -

катилась над островами песня вязальщиц, затеянная Марией Стюарт.

Глава 26

Ночь накрыла омуты, лагерь; затихли камыши, вода в речке стала черной. Последние метры желья довязывали в темноте, надежда поставить ловушку засветло рушилась. Иван видел, что работают все из последних сил; труднейший переход по жаре измотал, к тому же одни сухари… Он сам уже зверски проголодался, а что говорить о мальчишках! Неприятное сосущее чувство тревоги и сомнения все усиливалось. На ужин только корни, ну и чай еще…

Корни рогоза лежали у костра, как гора диковинных бананов. И как на бананы набросилась на них проголодавшаяся гвардия.

Стараясь прогнать невеселые мысли, Иван раздирал зубами мучнистые волокна и разъяснял Юрию Павловичу, который брезгливо ковырялся в куче корней:

- Это же, Юрий Павлович, не просто камыш. У нас в деревне эту вот мякоть называют мукой. Помню, уйдем с ребятами на дальнее озеро и - целый день загораем, купаемся, а потом надерем муки́, лежим на солнышке, едим, хорошо!

- Слушай, - Юрий Павлович запустил-таки зубы в белую сердцевину корня, - так они и по вкусу напоминают банан.

- А я тебе о чем? - обрадовался Иван.

Теперь у всех, кто уселся вокруг костра: у вожатых и пионеров - рты были набиты белейшей мучнистой мякотью, зубы работали вовсю, жевали сосредоточенно, молча, энергично; жевал и угрюмый физрук Филимонов, и даже Анна Петровна незаметно от других съела один корешок. Сморщилась, но съела.

"До чего докатились!" - вдруг подумал Иван и чуть было не рассмеялся, так поднялось настроение от вида набитых ртов, оттого, что прочитал это - "до чего докатились" - на лице у Анны Петровны, которая попросила Люсю Иванову передать еще одну такую "штуковину".

А когда наелись и напились чаю, осовели, стали засыпать прямо тут, у огня. Тогда Иван, оставив бригадиров, велел отряду укладываться спать. Прогонять никого не пришлось, все молча разбрелись по своим палаткам.

Оставшимся предстояло самое трудное - поставить котцы.

Иван смотрел на притихших и сонно глядящих в огонь бригадиров и думал, что подняться сейчас от костра и полезть в темень, в воду, в комарье для этих мальчишек будет подвигом. Уж коль его самого развезло, коль у него у самого от зевоты сводит скулы…