Страница 67 из 133
– Старушка? – в форме вопроса предложил я. – Вкупе с блокнотом Троепольской?
– Да мы уже говорили с тобой, – досадливо закусил губу Стас. – Слабовато, все слабовато. Уже видно ведь: не дурак. Выкрутится, обязательно выкрутится!
– Лангуева? – продолжал я перечислять варианты.
– Что Лангуева? Будет себе стоять на своем – ей-то что! Зацепка нужна, хоть какая-нибудь зацепка! И ведь оба врут – и Овсов, и Лангуева, я это чувствую! А зацепиться не за что…
Северин нетерпеливо стучал кулаком по ладони и все приговаривал: “Зацепку, дайте малюсенькую зацепку!” Тихо вошедший за минуту до этого Балакин сказал:
– А может, мы и с Лангуевой увлеклись? Почему она обязательно врет? Да, конечно, бабушка-старушка носила книги именно ей, и Джима с Лошадью Троепольская подслушала в ее магазине. Но согласитесь, ни одного прямого доказательства, что Лангуева лично знакома с Овсовым, у нас нет! Вдруг это он приходил в квартиру после убийства? Может, стоит еще раз внимательно на фоторобот поглядеть?
Он открыл ящик стола и выложил две увеличенные карточки – одна с усами и щетиной, другая – на случай возможного маскарада – без них.
– Ничего общего, – пробормотал Северин, вертя их так и этак. – И вообще, извините, даже если бы было, это тоже не ахти какое доказательство. Мало ли кто может быть похож на фоторобот. Вот этот, например, без усов – вылитый Невмянов.
Я обиделся.
– Неужто у меня правда рожа такая противная?
– А что, – засмеялся Балакин, – действительно похож. Я вгляделся внимательней. И, еще не очень веря себе, робко полез во внутренний карман за остатками полученных утром фотографий. Положил их рядом с фотороботом. Северин с Балакиным молча разглядывали этот вернисаж. Кажется, они еще не понимали того, что уже понял я.
Куда смотрела Лангуева, описывая Стасу незваного визитера? Поверх моей головы? Если она лгала, то для того, чтобы не путаться, ей нужна была натура. Она рисовала портрет с меня.
15
На коротком совещании было решено в ближайшие наши планы начальство не посвящать, действовать на свой страх и риск. Я, правда, заикнулся про то, что, если у нас опять будет прокол, нам это припомнят вдвойне, но Северин сказал:
– Пожалуйста, только сейчас докладывать, какие мы болваны, пойдешь сам.
Сломив таким образом мое слабое сопротивление, он пододвинул к себе телефон, снял трубку, взвесил ее на ладони, как гранату перед броском, шумно выдохнул и стал набирать номер.
– Театр одного киноактера... – недовольно пробормотал он себе под нос, слушая длинные гудки, но едва на том конце подошли к аппарату, голос его сделался бодрым, деловым, слегка по-солдатски простодушным: – Нина Ефимовна, здравствуйте, Северин из МУРа беспокоит. Помните такого? Ага, очень хорошо! Вот-вот, как раз по этому поводу и звоню. Задержали тут одного типчика, похож по приметам. Если мы сейчас за вами машину пришлем, а? Ну и хорошо, ну и ладушки! Минут через двадцать спускайтесь.
Он аккуратно положил трубку на место и посмотрел на нас.
– Что, ребятки, развалим мы их сейчас или нет?
Ибо разработанный нами план состоял в постановке небольшого, но, как мы надеялись, драматического спектакля, конечной целью которого был сакраментальный “момент истины”. Режиссерский замысел ясен, роли распределены, билеты проданы. Осталось только ждать.
Через зарешеченное окно я видел, как к отделению подкатил патрульный “уазик”. Открылась задняя дверца, и в воздухе показалась, ища опоры, суховатая ножка в не слишком изящной стоптанной туфле. Рядом возник Северин. Лангуева спрыгнула на землю и немедленно принялась отряхивать пепел с юбки. В углу рта у нее торчала сигарета. Северин сделал приглашающий жест рукой, и они стали подниматься по ступенькам.
Я не один наблюдала окно за этой сценой. В эти самые секунды Балакин выводил из соседнего кабинета и неторопливо вел по коридору Алика Овсова. Он двигался с таким расчетом, чтобы буквально нос к носу столкнуться с Севериным и Лангуевой именно в том месте, где длинный милицейский коридор делает крутой поворот на девяносто градусов. Столкнуться – и тут же разминуться, свернуть за угол, потерять друг друга из виду. За последние сорок минут мы трижды или четырежды репетировали этот проход, рассчитывая время, приноравливаясь к ритму.
Стоя у окна, я мог только гадать, как все идет. Мне была отведена молчаливая, но важная роль – что-то вроде статуи командора. Дверь за моей спиной открылась.
– Проходите, – услышал я сухой, казенный голос Стаса. – Сюда, к столу, пожалуйста. Вот фоторобот, составленный по вашему описанию...
При этих словах я повернулся.
– А это, так сказать, оригинал, – закончил фразу Северин и спросил протокольным гоном: – Узнаете?
Но Лангуева смотрела не на карточки и даже не на меня. Взгляд ее был прикован к аккуратно разложенным на столе книгам из коллекции профессора Адриана Николаевича Горбатенького.
Признаюсь, я не ждал, что наша вобла зарыдает, забьется в истерике, станет рвать на себе волосы. Но и той реакции, которая последовала, я не предполагал. Вернее – отсутствия реакции.
Лангуева кончиком тонкого пальца откинула обложку одной из книжек, убедилась – то самое, и захлопнула обратно. Потом уселась на стул, высоко закинув ногу на ногу, щелкнула сумочкой, извлекла сигарету, прикурила. И, только выпустив первую струю дыма, хмыкнула себе под нос и пробормотала что-то вроде:
– Можно было ожидать...
– Чего ожидать? – склонился к ней Северин.
– Имейте в виду, – сказала Лангуева, обводя стол скрюченными пальцами с зажатой в них сигаретой. – Я к этому отношения не имею.
Но я заметил, что сигарета подрагивает в ее руке.
– В каком смысле? – заглянул ей в лицо Стас.
– А в таком смысле, что книжек я не брала, даже в комнату не входила. И ничего с этого иметь не должна была. Просто примчался ко мне этот идиот с выпученными глазами... – Нина Ефимовна скривилась то ли от дыма, то ли от неприятного воспоминания, – кричит: “Такой случай! Никто не узнает!” Подонок...
Пепел покатился ей на юбку.
– Ну я ему сказала: делай что хочешь, а я ни при чем. Наврать, когда придут, могу чего-нибудь, по старой памяти, так и быть, но я ни при чем, – твердо повторила она.
“А зачем милицию вызывала?” – чуть было не спросил я злорадно и осекся за мгновение до быстрого предупреждающего взгляда Северина. Действительно, если Нина Ефимовна Лангуева хочет пока думать, что может вот таким детским способом сухой выскочить из воды, пусть думает. Пока.
– Отлично, – воскликнул Северин, усаживаясь за стол напротив нас и доставая стопку бланков. Тон его из протокольного сделался почти что дружелюбным. – У меня от следователя прокуратуры имеется отдельное поручение официально допросить вас по этому эпизоду. Не возражаете?
– Валяйте, – согласилась Лангуева, зажигая новую сигарету.
Когда допрос подошел к концу, я взял у Балакина ключи и сходил за Овсовым. Пардон за каламбур, вид у Лошади был загнанный. Время, проведенное наедине с собой после мимолетной встречи в коридоре, не прошло для него бесследно. Пока я конвоировал его от кабинета к кабинету, он то и дело нервно утирал платком шею и красное разгоряченное лицо. А зрелище окутанной дымом Лангуевой перед столом с протоколом допроса, кажется, доконало его окончательно.
– Вон он, голубчик, – зло и торжествующе приветствовала Алика вобла, которая к концу допроса стала почти такая же разговорчивая, как при нашей первой встрече, только, так сказать, с обратным знаком. – А вы знаете, – удивленно повернулась она к Северину – я вот вам тут все рассказывала-рассказывала, а сейчас вдруг подумала: может, он и мне тогда наврал, а? Может, он сам ее и убил?
С Аликом при этих словах случилось что-то ужасное. Он из красного сделался белым, пошатнулся, оперся на стену и стал медленно сползать вниз. Я еле успел подхватить его под мышки. На глазах у него набухали крупные слезы, они слепили его, он тряс головой, часто-часто мигал, но, по-моему, не видел вокруг ничего.