Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 121



Тридцатилетний бородатый здоровяк, больше похожий на кооператора, чем на санитара из морга, натягивал на волосатые ноги джинсы–варенку.

— Ошиблись дверью, господин, — строго, но без хамства предупредил он следователя, остановившегося на пороге.

— Вы Чердынцев?

— Чердынцев. Михаил Ульянович. — Спокойный, уверенный в себе человек, совсем не похожий на спившегося Кирпичникова. Да еще краснощекий.

Фризе вошел в комнату, плотно закрыл за собой дверь, сел на большую железную скамью и только после этого представился.

Никакие чувства не отразились на лице санитара. Он слегка поднял брови, не торопясь надел джинсовую куртку на меху и, застегнув многочисленные «молнии», сел напротив Фризе.

— Вы знаете о смерти Уткина?

— Знаю.

— От кого?!

— Я, гражданин прокурор, не люблю в прятки играть. Вас интересует, не продал ли я Уткину баночное пиво? Не продал. И сам он без моего разрешения не брал.

Чердынцев встал, подошел к ряду давно не крашеных, облезлых шкафчиков, нашел в связке нужный ключ и открыл дверцу. Там висела пара белоснежных халатов и какое‑то белье. На верхней полке стояли несколько банок «Туборга».

— Сколько? — спросил Фризе.

— Шесть. Позавчера я купил десять. Четыре выпил.

— Где покупали?

— На проспекте, в кооперативном киоске.

— Своих приятелей не угощали пивом?

— Хотите спросить, не травил ли? Не травил и не угощал. И приятелей у меня здесь нет. Сослуживцы.

— Значит, не угощали.

— Продавать — продавал, — уточнил Чердынцев. — Но очень давно. В декабре. Всего две банки. У такой шпаны, как «Кирпич», даже большие деньги не держатся! А Уткин жмется, на красивую подругу все тратит.

Фризе усмехнулся — кличка «Кирпич», хотя ее происхождение было очевидно, как нельзя точно соответствовала облику санитара, с которым он только что беседовал.

— Пустые банки от этой партии куда выбросили? — Фризе кивнул на шкафчик.

Чердынцев в ответ только хмыкнул, дескать, что за вопрос?

— Куда? — повторил следователь.

— За моргом свалка.

Фризе подумал, что на всякий случай надо будет попросить оперативников еще раз поискать пустые банки. А вдруг?

— У вас еще вопросы? — поинтересовался Чердынцев. Он достал из кармана куртки часы с браслетом и мельком взглянул на циферблат, надевая их на руку.

— Вопросов нет, а банки с пивом придется изъять на исследование. Вы уж извините.

— Извините?! — впервые за весь разговор в голосе Михаила Ульяновича послышалось живое человеческое чувство — раздражение. — Пиво‑то денег стоит. А вы одним махом кучу денег из кармана вынимаете.

— Из кармана вы сами вынули, когда пиво покупали, — миролюбиво сказал Фризе. — Да не беспокойтесь, мы все банки откупоривать не станем. Пару откроем, остальные вернем. Я вам телефон оставлю. Позвоните завтра. Может быть, и из этих двух в кувшинчик перельем, придете, выпьете.

Но Чердынцев так расстроился, что даже не заметил иронии.

— Расписку напишете?

— Конечно. Сейчас найду понятых и все оформим.

Отправляясь на розыск понятых, Фризе заглянул в комнату заведующего, предупредить Кирпичникова, чтобы ждал, но санитара в комнате не оказалось. Не было его и около морга. И никто не смог сказать, куда он подевался.

После того, как в присутствии понятых Фризе оформил изъятие на анализ шести банок пива «Туборг», он взял у заведующего домашний телефон Кирпичникова и набрал номер.



— Але, — откликнулся детский голос, но тут же трубку взяла женщина и сердито спросила:

— Кого надо?

— Аркадия.

— Кто его спрашивает?

— Товарищ.

— Не приходил с работы, — сердито отрезала женщина и бросила трубку.

— С какой‑нибудь длинноногой завихрился, — прокомментировал заведующий. — Они ребята вольные и при деньгах.

— Что значит «вольные»?

— А то и значит! Сутки отдежурил и трое — гуляй. Никакая жена не проконтролирует, если деньжата в кармане водятся, да колеса в наличии.

— У Кирпичникова есть машина? — перебил Фризе велеречивого собеседника.

— Есть. «Жигули».

Фризе сразу вспомнил испитое невыразительное лицо санитара.

— Как же он ездит? Он ведь с напарником на каждом дежурстве водку пьет! И помногу.

Заведующий нахмурился и стал похож на обиженного боксера:

— Про дежурства у меня сведений нет, а клиенты не жалуются. Я имею в виду родных и близких, — тут же поправился он. Потом секунду помолчал, поиграл брелоками и улыбнулся доброй улыбкой: — Вы разве не знаете, товарищ следователь, сколько пьяных за руль садится?!

— Номер его машины помните? — на всякий случай спросил Фризе.

— Помню. Двадцать два двенадцать. В «Иллюзионе» однажды кинокомедия под таким названием шла. «Машина 22–12». Не смотрели? Очень старая.

— И не слышал. Буквы на номере не помните?

— Буквы не помню. А цвет — красный.

«Ну, что ж, — подумал Фризе, — можно и покинуть эту гнусную обитель смерти».

Несколько раз в течение дня Фризе звонил домой Кирпичникову, но Аркадий Васильевич так и не появлялся. Мать, — следователь выяснил, что женщина, каждый раз снимавшая трубку, мать санитара, — то ли понятия не имела, где обретается ее сын, то ли не хотела говорить. «Да кто его знает, где он?! — меланхолично твердила она. — Небось, на работе».

Не появился Кирпичников дома и вечером. Фризе не мог себе простить, что так ошибся в парне. С первого взгляда санитар показался ему недалеким пьянчужкой, затюканным жизнью парией, а он — владелец «Жигулей», денежный, весьма состоятельный человек. И следователя не побоялся ослушаться ради какой‑то — если верить заведующему моргом — длинноногой прелестницы.

ВЫСТРЕЛ ДУПЛЕТОМ

Алина Максимовна, как только открыла дверь, сразу почувствовала, что в доме не все в порядке: обычно, когда она входила с мороза в прихожую, ее захлестывала волна теплого, еще хранящего аромат любимых «мажи» воздуха, и от этого делалось на душе легко и спокойно. А сейчас в лицо ей ударил ледяной сквозняк. И едва ощутимый запах дешевых сигарет.

«Боже, что случилось?! — с тревогой подумала Алина Максимовна и в нерешительности остановилась на пороге. — Неужели воры?»

Первым побуждением было желание броситься в дом посмотреть — что они там натворили? Но она удержалась. Чутко прислушалась, затаив дыхание. В доме стояла тишина. Лишь в кухне неразборчиво бубнило радио.

Маврина не была трусихой — только осторожной и, как большинство неглупых женщин, расчетливой. И эта расчетливость подсказала ей — если, разбив окно, залезли воры, они могут быть еще в доме. Алина Максимовна осторожно отступила назад, стараясь не допустить щелчка, повернула ключ в замке и бегом побежала к калитке.

Через полчаса дачу осматривал наряд милиции.

— Что же вы, хозяюшка, сигнализацию не включили? — попенял Мавриной молодой худенький капитан, осматривая распахнутое настежь окно в «гостевой» комнате. Воры просто выдавили стекло и открыли шпингалеты. Ветер уже успел нанести на синий вьетнамский ковер снежные холмики. Алина Максимовна промолчала, ей и в голову не пришло думать в такой день о сигнализации. Капитан понял неуместность своего вопроса и сказал:

— Извините.

Осмотр он провел быстро и толково — снял отпечатки следов на паркете, нашел два чинарика от «Примы». Один — на кухне, другой — на снегу, перед окном. Алину Максимовну он попросил внимательно осмотреть дом и постараться установить, что пропало. Но посмотрев, как она собирает в спальне вываленное из шкафа на пол белье и платья, махнул рукой:

— Вы, хозяюшка, не торопитесь. Утро вечера мудренее — мы уйдем, а вы завтра утречком не спеша все проверите. И принесете нам список пропавшего, со всеми приметами.

Алина Максимовна улыбнулась. Эта «хозяюшка», да и вся манера говорить — участливо–снисходительно — явно были с «чужого плеча» и никак не соответствовали всему облику капитана, скорее похожего на пианиста, чем на милиционера из пригородного отделения.