Страница 10 из 116
Этот молодой парень, бывший учитель английского языка, все больше нравился Андрею. Вальку уже успели в шутку прозвать «две трети от Шмелева». Действительно, он был такой же плотный и широкоплечий, как Андрей, с таким же, но только чуть более суровым лицом и копной совсем желтых перепутанных волос. Ростом Валька был даже ниже плеча Андрея, и потому кличка «две трети от Шмелева» была до смешного точна.
Нравился Валька Андрею не столько своими «сыщицкими» способностями, сколько своей воинствующей принципиальностью. Валька был строптив и непреклонен. Никакие авторитеты не существовали для него, если они отходили вдруг от тех наших партийных принципов, которых Валька неуклонно придерживался.
Именно Валька сказал как-то Филину в лицо, что он «ходячий анахронизм», когда тот попытался было командовать месткомом. Слова эти, несмотря на их ученость, потом долго повторялись всеми в таможне.
Валька был влюблен в Жгутина. Это, однако, не помешало ему однажды заявить во всеуслышанье, что указание Жгутина не составлять акта на железнодорожников за плохое хранение какого-то груза является поступком антигосударственным.
Словом, Валька всегда называл вещи своими именами, не признавая никакой дипломатии, и в первое время нажил себе этим немало врагов.
Иногда Вальку, правда, «заносило».
Все же постепенно и незаметно Валька Дубинин, сам того не желая, стал вдруг для окружающих своеобразным эталоном принципиальности и чистоты. И в то же время это был самый обычный, ничем внешне не, примечательный, скромный парень, с некоторыми не очень приятными чертами — он был вспыльчив и порой резок. Ко всему этому надо было сначала привыкнуть, чтобы потом разглядеть и другие стороны Валькиного характера.
Андрей привык к ним быстро, даже не привык, а сразу как-то принял их.
Двигаясь вслед за Валькой по вагону экспресса Берлин—Москва, Андрей с тревогой думал о шутнике англичанине из второго купе. Вдруг тот острит и хохочет лишь для отвода глаз, вдруг он крупный контрабандист и Вальке на этот раз изменила его интуиция?
В этот момент лакированная дверь очередного купе откатилась в сторону, и Андрей, стоя за Валькиной спиной, увидел сидящего у окна пассажира. Очень крупный и важный, с седым ежиком волос, в очках с золотой оправой — всеми этими деталями человек был знаком Андрею. Но кто он, где его встречал Андрей, этого он не мог вспомнить. Лишь чувство настороженности и неприязни, которое он сразу ощутил при взгляде на этого человека, показались Андрею знакомыми.
Человек грузно приподнялся и протянул Вальке свою «декларацию». И тут вдруг Андрей заметил, что левая рука у него забинтована от кисти почти до локтя и пиджак с этой стороны лишь накинут на плечо. Передавая «декларацию», человек слегка задел больной рукой столик у окна и болезненно поморщился.
Как ни странно, но именно эта забинтованная рука, так не вязавшаяся со всем обликом этого человека, вдруг как будто смахнула в памяти у Андрея какую-то завесу. Он неожиданно вспомнил ресторан гостиницы «Буг», свой завтрак там на следующий день после приезда в Брест и памятной ночной встречи с Надей, вспомнил столик, за которым она сидела в то утро с двумя мужчинами, вспомнил и одного из этих мужчин, того самого, который сейчас сидел перед ним в уютном, сверкающем полированными панелями и зеркалами купе экспресса Берлин—Москва. И уже по какой-то инерции памяти Андрей вспомнил даже слова, долетевшие до него с того столика: «Главная установка… на экспресс Москва—Берлин… и обратно». Тот самый экспресс, в котором они сейчас находятся!
Андрей через Валькино плечо посмотрел «декларацию» этого человека. Фамилия Засохо, зовут Артур Филиппович, дальше следовали сведения о провозимых через границу вещах. Ничего недозволенного Засохо, судя по «декларации», не вез.
Андрей снова посмотрел на спокойно сидевшего у окна человека, скользнул взглядом по неумело и очень толсто забинтованной руке, которую тот бережно держал на колене. В этот момент он услышал рядом с собой голос:
— Извините, конечно. Как бы мне пробраться мимо вас?
Андрей оглянулся. Рядом, добродушно улыбаясь, стоял тот самый усатый проводник, с которым только что его познакомил Валька.
Андрею вдруг пришла в голову беспокойная мысль, и, решившись, он спросил:
— Кажется, Ануфрием Федоровичем вас зовут?
— Он самый.
— А на одну минуту можно вас в сторонку, Ануфрий Федорович?
— Отчего же, пожалуйста. Может, в купе к нам пройдем?
— Еще лучше.
Они прошли в служебное купе, и Ануфрий Федорович, пропустив Андрея вперед, плотно задвинул за собой дверь.
— Слушаю, дорогой товарищ.
— Вот какое дело, Ануфрий Федорович, — медленно начал Андрей, подбирая слова. — Заметили вы того пассажира из четвертого купе, седой такой, в очках, рука еще у него перевязана?
— Это который же? Вроде у нас такого… Ах, да! Ну, как же, как же, само собой — заметил. Насчет руки, верно, запамятовал. Так ведь, как сел, здоровая была. Это недавно чего-то приключилось, — словоохотливо стал рассказывать усатый проводник. — А вообще вполне прилично едут.
Проводник вопросительно поглядел на Андрея: что, мол, его еще интересует. Но Андрей молчал. В самом деле, а что он, собственно, ожидал услышать? Ведь не такой же дурак этот Засохо да и не мальчишка, чтобы на глазах у проводника совершать что-то недозволенное или даже подозрительное. Едет себе «вполне прилично», и все тут. Иди придерись. Андрей пробормотал благодарность и вышел из купе.
Да, видно, не так-то просто распознать эту проклятую контрабанду. Везет и он ее, допустим, где-то на себе, даже в бумажнике, если это валюта, и все. Правда, Засохо валюту в бумажнике не везет, он его вынимал и доставал «декларацию», но он свободно может спрятать ее просто в кармане, или зашить под подкладку, или даже под этот бинт на руке запрятать. Для этого, может быть, он себе повязку и соорудил. Ведь перед самой границей забинтовал. Но как тут проверишь? Бикт снять с него нельзя. Во всяком случае, здесь, в вагоне.
Андрей забеспокоился. Он живо представил себе, как Засохо, запершись в туалете, поспешно укладывает на руке кредитки, а потом, придерживая зубами конец бинта, начинает осторожно обматывать им руку. Нет, нет, надо как-то проверить этого типа, особенно его повязку на руке.
В коридоре совсем близко раздались шаги и знакомый голос произнес:
— Предъявите ваши «декларации». По законам Советского Союза запрещен ввоз в страну…
Андрей поднял голову и увидел Вальку. Он подошел к нему сзади и тихо сказал в самое ухо:
— Валька, этот Засохо, что в соседнем купе, везет контрабанду. Ручаюсь. Давай проверим.
Валька обернулся и поднял глаза на Андрея. По толстым губам его скользнула улыбка.
— Скажи, пожалуйста, — иронически произнес он. — У тебя что же, прорезалась оперативная смекалка?
— Смешно, да?
— Есть немного.
Тем не менее Валька вернулся в коридор и прикрыл за собой дверь купе.
— Надо посмотреть его повязку, — сухо, с обидой произнес Андрей. — Он ее сделал перед самой границей и очень спешил при этом.
Валька насторожился и, не скрывая своей заинтересованности, спросил:
— Откуда это тебе известно?
— Проводник сказал.
— Молодец!
— Кто молодец?
— Он. Ну и ты тоже, не плачь.
Валька решительно открыл дверь купе, где сидел Засохо. Тот что-то писал, придерживая левой, забинтованной рукой листок бумаги. Подняв голову и увидев таможенников, он спокойно сложил записку и спрятал ее в карман. Кроме него, в купе никого не было.
— Гражданин, — обратился к нему Валька. — Попрошу зайти сейчас к дежурному по таможне, надо побеседовать.
При этом он даже не взглянул на забинтованную руку Засохо. Но Андрей, стоя позади Вальки, буквально впился в нее глазами. Да, забинтована она небрежно, торопливо. Еще бы! Ведь бинтовал он ее сам, одной рукой. Около локтя слои бинта даже чуть сползли.
Засохо невозмутимо пожал плечами: пожалуйста, если надо, он зайдет к дежурному.