Страница 26 из 26
— Что я могу… То есть я, конечно, могу, но… — молодой человек горестно покосился на высокую стопку тетрадей на столе, — и в то же время не могу. Диалектика, — улыбнулся он.
Сергей поборол в себе желание продолжать спор. Но уходил он с чувством огорчения и досады и сам удивился этому. «Да какое мне дело, есть тут драмкружок или нет?» — подумал он.
В следующей школе драмкружок был, но старостой его оказалась девочка. Сергей за каких-нибудь пятнадцать минут успел получить у нее все сведения, которыми, как ему сказали в райкоме, надлежит интересоваться инструктору. Он уже собрался было уходить, но тут девочка, видно поборов какие-то сомнения, торопливо сказала:
— Знаете, мы очень хотим поставить пьесу, просто мечтаем. Вы понимаете? Настоящую пьесу. Но это же так трудно самим. Мы пробовали. Ну, неужели нельзя помочь? Нет, вы послушайте! — взволнованно воскликнула она, хоть Сергей и не думал ее прерывать. — Мы уже сто раз ходили к директору. Мы и в райкоме были. Мы все достанем, сделаем — все, все. Но нам обязательно нужен режиссер.
— Хорошо, разберемся. Еще раз поставим вопрос перед райкомом… — неуверенно ответил Сергей.
И тут ему стало вдруг совестно перед этой ясноглазой девочкой. «Бюрократизм», — со злостью подумал Сергей и, решительно оборвав себя на полуслове, сказал:
— Давай договоримся так: через три-четыре дня к вам придет настоящий специалист и поможет. Честное комсомольское, поможет. Идет?
Девочка радостно закивала головой.
Выйдя на улицу, Сергей облегченно вздохнул и посмотрел на часы. Ого, почти семь! Можно отправляться домой. Но ему неудержимо захотелось побывать еще хотя бы в одной школе.
Моросил дождь. Сумерки опустились на город. Разом, как по волшебству, вспыхнули вдруг высоко над головой фонари и желтыми бусинками убежали вдоль улицы. Рабочий день кончился. Увеличился, занимая теперь всю ширину улицы, поток машин, больше стало прохожих.
В школе кончила занятия вторая смена, и в классах шли родительские собрания. Комитет комсомола заседал на третьем этаже, в пионерской комнате.
Широкий, пустынный коридор неожиданно встретил Сергея нестройными звуками оркестра. Сергей не успел сделать и нескольких шагов, как музыка оборвалась, в репродукторе под потолком что-то затрещало, и вдруг чей-то задорный, срывающийся на дискант голос весело объявил:
— Товарищи, из-за какого-то несчастного куска алюминия наш радиоузел не может работать нормально! Повторяю: не может!..
Его перебил другой, совсем веселый голос:
— Оркестранты просятся погулять!..
Сергей, прислонившись к стене, беззвучно расхохотался.
В это время по коридору деловито пробежал чем-то озабоченный ученик. Сергей остановил его.
— Скажи, что это за передача?
— Это безобразие, а не передача! — сердито откликнулся тот. — Они так наш радиоузел опробовают. Понимаете, вместо того, чтобы как полагается говорить: один, два, три, четыре и так далее, а потом назад — четыре, три, два, — они тут балаган устроили. Вот я сейчас…
Но Сергей его удержал:
— Погоди. Они уже кончили. Ты мне лучше скажи, у вас есть драмкружок?
— Драмкружок? Нет. У нас есть ШТИМ, — с гордостью ответил мальчик и, улыбнувшись, добавил: — Непонятно? Это сначала никому не понятно.
— Что же это такое? — поинтересовался Сергей.
— ШТИМ — это школьный театр интермедий и миниатюр. Здорово? Театр! В прошлом году у нас ничего не ладилось. Но недавно горком комсомола новую руководительницу прислал. Студентка. Мировая девчонка! То есть она уже, конечно, не девчонка. Но ШТИМ придумала она. Сейчас первую программу готовим.
— Действительно, здорово, — подтвердил Сергей. — А скажи, кто у вас староста кружка?
— Да кружка-то у нас нет. У нас театр. А директор его Игорь Пересветов из десятого «Б» — парень, прямо скажем, дрянь.
Сергей насторожился.
— Постой, постой! Я его, кажется, видел. Такой высокий, худой, белобрысый, да?
— Точно. Это он и есть.
— А почему он дрянь?
— Я с ним в одном классе учусь. Подлец и эгоист.
— Ишь ты!
В это время к ним подошел еще один мальчик.
— Валька, это ты о ком так? — с любопытством спросил он.
— О Пересветове, о ком же еще.
— Так ведь он гениальный артист! — с восхищением произнес паренек.
— Ты бы с этим гением за одной партой посидел. Узнал бы.
— Ну, это я не знаю. Но как он играл тогда в спектакле! Зал стонал от оваций.
— Это он любит, овации, — презрительно заметил Валя.
— Но ведь заслуженно. Признайся, заслуженно?
— Допустим.
— То-то. Он рожден для театра. Второй Качалов, честное комсомольское.
— Ну, это ты, положим, загнул.
— Нисколько. Погоди, он себя еще покажет.
— Пророк…
— А с кем он дружит? — спросил Сергей.
— Да ни с кем он не дружит, — возмущенно ответил Валя. — Очень ему нужна наша дружба. Ну и мы об этом не жалеем. Подумаешь!
— Отталкиваете от себя парня?
— Кто его отталкивает? Я, как член комитета, официально могу заявить: он сам оттолкнулся.
— Он комсомолец?
— Горе он, а не комсомолец.
— Так возьмите его в оборот, втяните в работу. Узнайте, чем он дышит.
— Мы не няньки. Кто с ним дружить согласится? Я член комитета, но не могу же я заставить ребят дружить с ним.
— Но артист-то какой, — улыбнулся Сергей. — Так может всякий талант погибнуть.
— Без поддержки коллектива как пить дать погибнет, — снова вмешался второй паренек.
— Ну, вот ты его и спасай, если можешь. А мне к нему подойти и то противно.
В это время в репродукторе снова что-то зашипело, потом раздался знакомый, все такой же веселый голос:
— После короткого отдыха, дорогие товарищи, я с новыми силами вам заявляю: без алюминия — нам гроб. Как сказала одна знаменитая чеховская героиня: «Так жить нельзя, надо удавиться»!
— Это же Каштанка сказала! — снова вскипел Валя. — Безобразие. Нет, мне надо бежать, они еще черт знает что наговорят.
Сергей снова расхохотался, а мальчик, увлекая за собой товарища, ринулся к лестнице, на бегу крикнув Сергею:
— У нас завтра в семь репетиция! Приходите!
Оставшись один, Сергей перестал смеяться, лицо его стало серьезным. Итак, неизвестный мальчик, кажется, установлен. Это Игорь Пересветов. «Гениальный актер» и «подлец». И никто с ним дружить не хочет. Еще бы! Приятного мало. Конечно, тошно возиться с таким типом, что и говорить. Но комсомольская работа — это же нелегкое дело. Об этом стоит потолковать в райкоме. А пока что надо осторожно, очень осторожно собрать о Пересветове самые подробные сведения.
Сергей вспомнил: в школе сегодня «родительский день» — так ему сказала старушка, дежурившая внизу около вешалки. Надо разыскать класс, где занимается десятый «Б».
Когда Сергей подошел к неплотно прикрытой двери с табличкой «10-й Б», он услышал нестройный гул голосов, а в щелку увидел пожилых мужчин и женщин, со смешной неуклюжестью разместившихся за партами. Учительницы видно не было, Сергей только слышал ее голос, молодой и взволнованный.
Сергей не спеша прошелся по коридору раз, другой, третий, потом снова подошел к двери класса и нетерпеливо прислушался. Нет, и не думают кончать. Теперь говорят об успеваемости. Вдруг Сергей насторожился: учительница назвала фамилию Пересветова. Ее немедленно перебил чей-то женский голос:
— Это неправда! Он очень способный. Но мальчик требует особого подхода, он нервный, впечатлительный!
«Мамаша», — подумал Сергей.
Где-то на лестнице раздались шаги, и Сергей поспешно отошел от двери.
Прошло еще не меньше получаса, прежде чем собрание кончилось и родители стали расходиться. Мимо Сергея прошла высокая, полная дама с чернобуркой на плечах. Расстроенное лицо ее было густо напудрено. «Мадам Пересветова», — усмехаясь, подумал Сергей, провожая даму глазами. Потом он зашел в класс.
Учительница, худенькая женщина в скромном черном платье с белым отложным воротничком и гладко зачесанными назад волосами, держа в руках журнал, что-то терпеливо говорила окружившим ее родителям. Она вопросительно поглядела на Сергея.
Конец ознакомительного фрагмента.