Анна Леопольдовна

Закончилась затянувшаяся командировка Корфа — он возвращался ко двору, где его ждала награда за службу — немалые «деревни». Ведать охраной оставались уже известные нам исправный строевик майор Иван Гурьев и капитан-поручик Максим Вындомский. С собой Корф вез письмо Анны Леопольдовны, исполненное нетвердым почерком человека, отвыкшего от письменных занятий: «За всевысочайшеи к нам бедным вашего императорского величества показанный матерний милосердии рабски благодарствуем о допущении в крайней моей болезни ка мне бабки и о пожаловании для воспитания младенца кармилицы, чрез что мы всеподданнейшия вашего императорскаго величества раби видим высочайшую к нам матерную милость и со всеусердием молим Бога о вашего императорского величества дражайшем здравии. И впред, подвергая себя со всеглубочайшим подчтением, припадая к стопам вашего императорского величества, просим по природному вашего императорского величества милосердию нас бедных милосердыми вашего императорского величества щедротами помиловать. Всемилостивейшая государыня вашего императорского величества всеподданнейший раби Антон Улрих, принцесса Анна. Мая 2-го дня 1745 году»494.

Анна и ее супруг верили, что именно императрица повелела помочь роженице, хотя Корф сделал это по собственной инициативе — на его просьбу о привлечении посторонних лиц императрица не ответила. Она, как назло, опять вспомнила о каких-то ненайденных драгоценностях и в марте приказала придворному: «При отъезде сюда у принцессы спросить о алмазных вещах, кому от нея отданы, понеже многих не является, и что объявит, то, записав, по прибытии сюда нам донесть». К этому предписанию, продиктованному писарю, она сделала собственноручную приписку: «А ежели она запираться станет, что не отдавала никому никаких алмазов, то скажи, что я принуждена буду Жулию розыскивать, то ежели ей ее жаль, то б она ея до такого мучения не допустила». Разговор между Корфом и Анной Леопольдовной по этому делу был устным, и подробности нам неизвестны; но, во всяком случае, продолжения он не имел и Юлиану Менгден в Ораниенбурге не пытали.

Корф заготовил для своих подопечных провиант. Помимо обычных муки и солонины он озаботился покупкой «языков копченых» (385 штук), «языков соленых» (100), колбас (151), соленой и копченой ветчины (соответственно 22 пуда 33 фунта и 8 пудов 12 фунтов), разной осетрины, «сахару Канарского» (5 пудов 24 фунта), оливок, горчицы, перца, «сухой малины», изюма, чернослива, зеленого и черного чая, тридцати больших и малых бочек пива, вина белого, красного и «простого французского». Императрица также присылала венгерское вино и гданьскую водку, которые узники явно одобряли, поскольку в месяц выпивали четыре-пять бутылок этого вина и три-четыре штофа водки; главным же напитком было пиво домашнего приготовления. Как видим, стол узников был относительно разнообразным.

Из списка купленных Корфом в Холмогорах вещей явствует, что Анна Леопольдовна носила атласные корсеты и исподние юбки, гризетовые шлафоры и обшитые лентами верхние юбки с ленточными завязками, а принц Антон Ульрих — кафтаны и штаны из английского сукна, штофные казакины[52], шелковые и бумажные чулки; маленьких принцев и принцесс одевали в штофные обшитые лентами платья. О гардеробе они заботились, даже находясь в ссылке на краю империи, и с разрешения императрицы представили ей реестр своих «нужд» по части одежды. Анна просила для себя «на юбку материи черной; на юбку исподнюю и на подкладку китайки[53] черной», тонкого полотна на рубахи, перчаток по «приложенным цветам», «чулков женских; кисеи[54] плотной на платки; канифасу на подшлафроки; фланели белой; бумазеи белой; шелку чернаго, брусничного и пунцового; голландских и русских ниток»495; судя по сохранившимся бумагам, эти просьбы были удовлетворены.

Корф отбыл в столицу, истратив на свою экспедицию 14 тысяч рублей казенных и тысячу собственных денег и оставив инструкцию: к «известным персонам» запрещалось допускать как посторонних, так и людей из команды, кроме приставленных к ним по именным указам; о их состоянии надлежало ежемесячно рапортовать в Кабинет императрицы. С отъездом камергера жизнь заключенных и их охранников мало изменилась — разве что последние больше жаловались на неприсылку средств и изношенность мундиров и безуспешно просили освободить их от тяжкой «комиссии».

Между тем была уже определена посмертная участь членов опального семейства. Вместе с вопросом о драгоценностях Елизавета прислала инструкцию на случай их кончины: «Ежели по воле Божией случится иногда из известных персон кому смерть, особливо же принцессе Анне или принцу Иоанну, то, учиня над умершим телом анатомию и положа во спирт, тотчас то мертвое тело к нам прислать с нарочным офицером, а с прочими чинить по тому ж, токмо сюда не присылать, а доносить нам и ожидать указу; и сие содержать в крепком секрете, чтоб о том никто другие не ведали». Другой указ, от 11 июля 1745 года, повелевал: «…в случае смерти принца Иоанна (ежели ему прежде отца и матери случится)… тотчас его мертваго показать отцу и матери, чтоб они его видели и о том, что умер, знали, и потом (как уже показан будет отцу и матери) учинить с умершим телом по силе указу, объявленнаго вам от нашего камергера Корфа во всём непременно, и сие повелеваем, вам содержать в крепком секрете»496.

Гурьев в письме Черкасову от 4 сентября 1745 года сообщил новость: «Прошедшаго августа 18-го числа штаб-лекарь Манзей принцессе Анне пущал из руки кровь и притом объявил мне, что она беременна тому третий месяц, и оного без репорту ко всемилостивейшей государыне оставить не смею». Елизавету это обстоятельство как будто не заинтересовало, и в ноябре майор напомнил: «Принцесса Анна к родам ходит последнюю половину и говорила мне о кормилице, чтобы представить, дабы заблаговременно для необходимой нужды изготовить; того ради в ее и[мператорс]кого в[еличест]ва высочайший Кабинет сим представляю, ежели паче чаяния для родов ее воспоследует нечаянная нужда, что повелено будет о бабке и кормилице в то время чинить, милостивым указом определить». Ответа вновь не последовало.

Жить Анне Леопольдовне к тому времени оставалось недолго. Но о событиях последних месяцев пребывания несчастной принцессы в тюрьме нам почти ничего не известно — в бумагах «комиссии» сведения о том, что происходило в Холмогорах с ноября 1745 года по февраль 1746-го, отсутствуют, дело «о беременности, разрешении от бремени и кончине принцессы Анны» наполовину сгнило, а сохранившиеся части текста выцвели настолько, что не читаются. 160 лет назад государственному секретарю и директору публичной библиотеки М. А. Корфу еще удалось разобрать в рапорте И. Гурьева в Кабинет от 2 марта 1746 года слова: «…прошедшаго февраля 27-го дня принцесса Анна родила сына, которому наречено имя Алексей, и крещен сего марта 1-го дня, чего ради с сим моим всеподданнейшим рапортом послал нарочнаго команды моей солдата Ивана Серебренникова; а для родов по весьма необходимо нужному случаю, с примеру посланнаго ее и[мператор]-ского в[еличест]ва указу к бывшему здесь при комиссии действительному камергеру и кавалеру господину Корфу о допущении в таковом же случае бабки и кормилицы, помянутую бабку, прежде бывшую здесь, допустил, а кормилицу от города Архангельскаго, архангелогородскаго гарнизона солдатскую жену Татьяну Никитину наняли ж…» Другой рапорт, на высочайшее имя, императрица Елизавета «изволила изодрать».

Майор, скорее по привычке, доложил, что «известныя персоны… по сие число обстоят благополучно». 6 марта он уже донес о том, что накануне у принцессы началась горячка, а на следующий день — о кончине Анны Леопольдовны. Через два дня гвардеец отрапортовал: «Сего ж марта 10-го дня тело ее в Санкт-Петербурх отправлено, при котором послан от меня лейб-гвардии Измайловскаго полку подпоручик Лев Писарев; а с начала болезни после родин, по анатомии от имеющагося здесь штап-лекаря поданной ко мне репорт вашему императорскому в[еличест]ву всемилостивейшей государыне для высочайшего рассмотрения всеподданнейше [представляю]». Прочие приложенные бумаги прочесть уже нельзя, но из описи дела известно, что рапорт штаб-лекаря Манзе «о болезнях оной принцессы после родов, осмотренных им при анатомии», так и остался у императрицы497.

52

Казакин — полукафтан с короткими полами и стоячим воротником, присборенный на талии, застегивающийся сверху до талии на крючки.

53

Китайка — первоначально шелковая ткань, вывозившаяся из Китая, впоследствии затем простая однотонная хлопчатобумажная материя полотняного переплетения, как правило, синего цвета.

54

Кисея — легкая тонкая хлопчатобумажная ткань очень редкого полотняного переплетения, что делает ее полупрозрачной.