Анна Леопольдовна

Мало того, Анна с мужем при поддержке Остермана, Миниха и Головкина (в их руках находилась «вся сила» в лице армии и гвардии) нарушили присягу и «насильством взяли» правление империей в свои руки. Затем узурпаторша «не устыдилась» присвоить себе титул «великой княгини» и стала править, «от чего, как всем же довольно известно есть, не токмо немалые в нашей империи непорядки и верным нашим подданным крайние утеснения и обиды уже явно последовать началися». Анна вместе с теми же советниками вознамерилась сочинить еще одно «определение», которое делало бы ее императрицей — при жизни родного сына! Такое неуемное честолюбие и коварство просто не могли не вызвать внешних и внутренних «непорядков», а потому угнетенные подданные обратились к Елизавете, которая милостиво «восприяла» принадлежавший ей по праву престол в ночь на 25 ноября 1741 года.

Этот наскоро сделанный манифест несколько неуклюж — как, впрочем, и сочинения министров Анны Леопольдовны по поводу свержения и наказания Бирона; не случайно над противоречиями между первым и вторым манифестами Елизаветы потешалась в «предосудительных пассажах» вольная зарубежная пресса469.

Остерман, может, и был виноват, но царствование Анны Иоанновны признавалось в манифесте от 28 ноября незаконным, а принесение священной присяги императору Иоанну Антоновичу и правительнице Анне Леопольдовне, оказывается, определялось не законом, а «силою». Имя Бирона в документе даже не называлось, поскольку, будь оно упомянуто, выходило бы, что его устранили от власти сами же «немцы». Какие «крайние утеснения и обиды» терпели от Анны-правительницы подданные, никак не разъяснялось — сказать по этому поводу явно было нечего. И всё же отныне доброй Анне Леопольдовне была предписана роль властолюбивой злодейки типа шекспировской леди Макбет, а свергнувшая ее Елизавета, истинная наследница великого государя, олицетворяла саму доброту: не только не стала мстить «сестрице» и ее семье, которые «сами нимало к российскому престолу права не имеют», а, наоборот, «не хотя никаких им причинить огорчений, с надлежащею им честию и с достойным удовольствием, предав все их вышеизъясненные к нам разные предосудительные поступки крайнему забвению, всех их в их отечество всемилостивейшее отправить повелели»470.

Однако счастливого конца у этой истории нет — действительность оказалась совсем иной.

Глава седьмая

ПАДШИЕ ПЕРСОНЫ

…Команда моя обстоит благополучно.

«Внутренний неприятель»

Свергнуть «незаконного» (а на самом деле вступившего на престол вполне легитимно на основании петровского указа 1722 года) императора было нетрудно — сложнее было искоренить память о нем. Власти и раньше уничтожали отдельные документы (например, в 1727 году манифест по делу царевича Алексея); теперь же правительство Елизаветы решило устранить всю информацию о предшественнике, «вычеркнуть» его царствование из истории. Сразу же после переворота стали изыматься из обращения монеты с изображением Иоанна Антоновича, публично сжигались печатные листы с присягой, а с 1743 года началось систематическое изъятие прочих официальных документов с упоминанием свергнутого императора и его матери-правительницы — манифестов, указов, церковных книг, паспортов, жалованных грамот и т. п.471

Поскольку уничтожить годичную документацию всех государственных учреждений не представлялось возможным, целые комплексы дел передавались на особое хранение в Сенат и Тайную канцелярию; ссылки на них давались без упоминания имен. Наследник Елизаветы Петр III, вступив на престол, повелел после снятия необходимых копий уничтожить все дела «с известным титулом», и только очередной переворот не дал выполнить это распоряжение472.

Первые учебники по всеобщей истории Вейсьера де ла Кроца и Гильмара Кураса, изданные как раз в годы правления Елизаветы («русские» события добавлялись к основному тексту переводчиками), упоминали только об угрожавшем «погибелью» России «незаконном правлении», которое было пресечено Елизаветой. Забвению подлежали также имена бывших министров — и не только в России. Когда в Германии стали появляться в продаже биографии Миниха, Остермана и Бирона, А. П. Бестужев-Рюмин в 1743 году предписал русским послам в европейских странах добиваться запрещения торговли подобными изданиями и «уведать» их авторов. Попавшие же в Россию экземпляры «пашквилей» должны были немедленно конфисковываться и сжигаться.

Масштабную кампанию по «умолчанию» дополняла серия пропагандистских акций. В церковных проповедях евангельские образы и риторические обороты убеждали паству в законности власти Елизаветы как преемницы дел отца и защитницы веры от иноземцев. К этому жанру примыкали другие публицистические произведения, призванные оправдать произведенный переворот: уже упомянутые «Краткая реляция» и «Историческое описание о восшествии на престол Елисаветы Петровны» или «Разговоры между двух российских солдат, случившихся на галерном флоте в кампании 1743 года».

В проповеди надень рождения Елизаветы 18 декабря 1741 года владыка Амвросий (тот самый, который еще недавно благословлял брак Анны Леопольдовны, а затем предлагал ей стать императрицей) оправдывал действия дочери Петра I борьбой с врагами России, которыми представали Миних, Остерман и другие «эмиссарии диавольские»: «…тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных невинных, Бога и государство весьма любящих втайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали», назначали на руководящие должности иноземцев, а неправедно нажитые деньги «вон из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали»473. Антона Ульриха и Анну Леопольдовну владыка теперь величал «сидящими в гнезде орла российского нощными совами и нетопырями, мыслящими злое государству».

Усердие сочинителей приводило к тому, что история свержения императора — «благополучнейшей виктории» над «внутренним неприятелем» — иногда представала в совершенно кощунственном виде. Так, согласно «Историческому описанию», сам Бог «влия благодать свою в немощного и неимущего дома и родителей и мало ведомого, в чине солдатском служащего Георгия Федорова сына Гринштейна» и его приятелей и вдохновил их на подвиг во имя «многострадальной» Елизаветы. Ночной захват власти выглядел священной миссией, которую взяла на себя гвардейская «блаженная и Богом избранная и союзом любви связуемая компания, светом разума просвещенная». Во главе с Елизаветой «по вооружении силой крестною и исшествии из казармы сия блаженная компания… утвердиша слово: намерения не отменить и действо исполнить». После чего заговорщики «поспешением силы крестныя без всякого сопротивления вшед в чертоги царские, принцессу Анну и чад и супруга повелением великия государыни Елисавет Петровны взяша, и отвезены бысть в дом ее величества и лишися власти и санов»474.

В торжественном «Похвальном слове» на день восшествия Елизаветы на престол М. В. Ломоносов в 1749 году вещал: «Чудное и прекрасное видение в уме моем изображается… что предходит с крестом девица, последуют вооруженные воины. Она отеческим духом и верою к Богу воспаляется, они ревностию к ней пылают…»475 «Дворская буря» явно повлияла на творчество ведущего драматурга эпохи Александра Сумарокова, по совместительству генерал-адъютанта фаворита Елизаветы Алексея Разумовского и начальника канцелярии Лейб-компании. Его «Гамлет», в отличие от подлинника, изображал близкий к российскому вариант событий — подготовленное друзьями принца «силою присяг» народное восстание, в ходе которого герой захватывает дворец, убивает Клавдия и арестовывает главного злодея Полония476.

Осуждение и шельмование деятелей свергнутого правительства сопровождались традиционной раздачей милостей. Была объявлена очередная амнистия (но уже без снисхождения к осужденным «по первым двум пунктам»), «сложены» по десять копеек штрафов с подушной подати за 1742 и 1743 годы и «казенные доимки» за 1719–1730 годы; ликвидирована сама Доимочная комиссия477. Тайная канцелярия получила распоряжение «наказаний не чинить» обвинявшимся в оскорблении брауншвейгской фамилии и ложно объявившим «слово и дело» духовным лицам, коих надлежало отныне передавать в Синод. На несколько дней, судя по протоколам, деятельность сыскного ведомства замерла, прекратились допросы и пытки; но уже в декабре канцелярия продолжила обычную работу в прежнем составе и с прежним жалованьем.