Анна Леопольдовна

Одновременно были восстановлены на службе и повышены в чине «за арест» семеновцы М. Сабуров, Д. Мерлин, С. Левашов, А. Булгаков и преображенцы И. Протопопов, Н. Голицын, А. Лосев, П. Головин, В. Измайлов. Они, очевидно, были уволены при регенте, но в застенок не попали — их имена не встречаются в делах Тайной канцелярии165. Побывавшие же «в катских руках» А. Яковлев, П. Ханыков, М. Аргамаков, И. Путятин, И. Алфимов и другие именным указом были реабилитированы и прошли специальную церемонию «возвращения чести»: 10 декабря бывшие подследственные в штатском платье были выведены перед своими полками и трижды покрыты знаменем, после чего облачились в новые мундиры, получили шпаги и заняли свое место в строю. Несколько дней спустя особый манифест объявил, что упомянутые офицеры и чиновники «неповинно страдали и кровь свою проливали» и отныне любое «порицание» их чести карается штрафом в размере жалованья обидчика166.

Некоторым из них открылись карьерные возможности: Грамотин стал директором канцелярии Антона Ульриха в ранге подполковника, а Вельяминов-Зернов — генерал-адъютантом принца. Андрей Яковлев получил чин действительного статского советника, секретарь Михайло Семенов стал асессором в Коллегии иностранных дел, Христиан Манштейн — полковником расквартированного в столице Астраханского полка, капитаны Василий Чичерин и Никита Соковнин пожалованы в секунд-майоры Семеновского полка167. Засидевшийся в поручиках Петр Ханыков смог, наконец, получить не просто очередное звание, а «через чин» стать капитаном. Недавно прибывший в Россию паж герцога Брауншвейгского Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен благодарил Антона Ульриха за производство в лейтенанты Кирасирского полка168.

Начался дележ имущества поверженного регента. Уже 11 ноября вчерашний подследственный капитан Чичерин и асессор Тайной канцелярии Николай Хрущов получили указание составить опись конфискованных вещей Бирона, а на следующий день Манштейн изъял его бумаги169. Тогда же Кабинет послал указ лифляндскому генерал-губернатору П. П. Ласси об охране земельной собственности Бирона — 120 «амптов и мыз» с ежегодным доходом в 78 720 талеров170. «Дело» герцога включает огромный список его гардероба и домашней утвари (в «бывшем доме бывшего Бирона» зубочистки и даже ночной горшок были из чистого золота), теперь интенсивно раздававшихся; но даже в 1759 году еще сохранялись нерозданные «бироновские пожитки», которыми интересовались придворные Елизаветы171.

В доме курляндца разместились камергер Иван Брылкин и камер-юнкер Эрнст Менгден. Там же Анна Леопольдовна пожелала устроить свою лучшую подругу. Указ правительницы, полученный обер-гофмаршалом Левенвольде 5 ноября 1741 года, повелевал «для свадьбы фрейлины Менгден, которая отдается в замужство за графа Ленарда», отделать спальню парадным образом.

А вот герцог Антон отказался от конюшни бывшего регента, поэтому лошади были переданы для продажи всем желающим172; внесенные в опись имена герцогских кобылиц — Нерона, Нептуна, Лилия, Эперна, Сперанция, Аморета — кажется, подтверждают расхожее мнение о том, что к лошадям Бирон относился с большим расположением, чем к людям. Фельдмаршал Миних за «отечеству ревностные и знатные службы» получил в придачу к 100 тысячам рублей серебряный сервиз весом в 21 пуд, а его скромный сын — дом арестованного генерала Бисмарка. Прочие кабинет-министры удовольствовались сервизами поскромнее: Остерман — в 15 пудов, а Черкасский — четырнадцатипудовым173.

Анна Леопольдовна явно проявила интерес к конфискованным драгоценностям Бирона. Придворный «брильянтщик» Иеремия (Еремей) рассказал в мемуарах:

«…ей пришла охота сломать некоторые уборы, вышедшие из моды, чтобы переделать их по своему вкусу. Граф Линар, посланник саксонского двора в России, который пользовался большим расположением принцессы, зная меня по некоторым исполненным для него работам или проданным ему мною вещам, посоветовал правительнице послать за мною. Он тотчас же приказал одному пажу, моему знакомому, идти за мною и велеть мне явиться во дворец, куда я сейчас же и отправился. Паж ввел меня в ее покои, где я застал ее вместе с графом Динаром.

— Надо, — сказала она, — чтобы вы помогли нам сломать некоторые вещи, которые я хочу переделать по последней моде.

Я отвечал, что это скорее дело золотых дел мастеров; моя специальность заключается только в резке и оценке камней, так как я знаю хорошо их стоимость и достоинство.

— Более мне ничего и не нужно, — возразила она, — я уже начала ломать, можете продолжать с нами.

Я достал нужные инструменты и принялся за работу, которая заняла два дня; после чего я свесил брильянты и оценил их».

Принцесса удивила ювелира щедростью: «По желанию регентши я положил всю старую отделку в мою шляпу и спросил у нее, кому ей угодно, чтобы я отдал это золото? Она мне сказала, чтобы я оставил себе за труды, и что если я найду, что этого недостаточно, чтобы я поставил ей в счет то, что признаю нужным. Так как в старых отделках было много маленьких брильянтов всего на 1500 рублей, не считая золота и серебра, которого тоже было на 500 руб., то эта находка пришлась очень кстати для того, чтобы мне обзавестись». Предприимчивый швейцарец продал свой гонорар, а на вырученные деньги купил отличные драгоценные камни, которые принесли ему «хороший барыш». Своей любимой фрейлине Юлиане Менгден правительница пожаловала кафтаны регента и его сына с серебряными позументами174.

Бывшему регенту пришлось провести в заключении три месяца, прежде чем его начали допрашивать. Но приговор был предрешен: 30 декабря на заседании Кабинета министров Бирона лишили имени (арестанта отныне было велено именовать Бирингом) и постановили сослать в Сибирь. В январе 1741 года специальная команда подпоручика Жана Скотта отправилась в Пелым строить дом для ссыльного; в деле Бирона сохранился даже его чертеж, заботливо сделанный Минихом (на заре своей карьеры фельдмаршал был военным инженером)175. Простоватый принц Антон признавался, что Бирон — не такой уж страшный преступник, но прощение его означало бы «порицание правительницы»; к тому же он всё равно уже лишен герцогства, а имущество его конфисковано — не возвращать же их обратно176.

Главное обвинение, предъявленное «бывшему герцогу», звучало вполне риторически: «Почему власть у его императорского величества вами была отнята и вы сами себя обладателем России учинили?»177 На фаворита была возложена ответственность за болезнь Анны Иоанновны, ибо он «ее величество побуждал и склонял к чрезвычайно великим, особливо оной каменной болезни весьма противным движениям, к верховой езде на манеже и другим выездам и трудным забавам, не токмо в летние дни, но и в самое холодное время… от таких чрезмерных движений и в такое неудобное время приключившегося частого простуженья все те болезни таким образом умножались, что уже к излечению никакого способа не осталось».

Курляндцу вменялись в вину также подготовка «завещания» императрицы, обращение к родителям императора «с великим сердцем, криком и злостью», брань в адрес «коронованных глав» и самого римского папы и даже… безбожие — поскольку «присмотрено, что он никакого закона не имел и не содержал, ибо он никогда, а особливо и в воскресные дни, в церковь Божию не хаживал, но в самое отправление службы Божией или партикулярные свои письма, знатно, нарочно читывал, или в своем на разных людей чрезвычайном сердце, по его обычаю, время продолжал».

Бывший фаворит, герцог и регент обвинялся в стремлении поссорить императрицу с Анной Леопольдовной: ведь племянница «по своим высочайшим достоинствам от ее величества как родная, любима», а он, злодей, «безбожно старался разными непристойными клеветами и зло вымышленными внушениями ее высочество как прежде, так и после совершения брака оной, у ее императорского величества в подозрение привесть и милость и любовь от оной отвратить», на что подданные «все с крайним сожалением и ужасом видеть и смотреть [были] принуждены».