Она уже мертва

Открой! – подмигивали котята.

Открой! – качал ветвистыми рогами олень.

Она все еще колебалась; суеверный страх увидеть то, что навсегда изменит жизнь, неожиданно овладел ей. Но в конце концов детское любопытство взяло верх. Да и что там может быть страшного? – мертвое тело в жестянку не поместится, фотоотчет из прозекторской – тоже. Так подумала Полина – и ошиблась. Едва открыв крышку, она столкнулась со смертью, пусть и кардинально уменьшенной в размерах и почти бутафорской.

В жестянке лежал высохший трупик стрекозы.

…Спустившись вниз, в гостиную, Полина наконец-то увидела еще двоих, недостающих, членов семейства – бородатого Никиту и Алю. Высокие, стройные, без единого изъяна в лицах и одежде – брат и сестра издалека показались ей едва ли не полубогами, сошедшими с греческого фриза. Но стоило приблизиться к ним, как очарование слегка потускнело. Наверное, все дело в едва уловимой гримасе, подпортившей идеальные черты обоих: смесь презрения и легкой брезгливости, – но разве не так относятся полубоги к простым смертным?

Простые смертные находились тут же: Лёка расставлял тарелки на столе, Ростик и Шило возились с камином, который никак не хотел разгораться, Маш сидела в кресле с уже привычным бокалом в руках, а Миш маячил у нее за спиной. Не хватало только Таты.

Появление питерской кузины немного подкорректировало физиономии полубогов: на кукольное личико Али взбежала улыбка, которую можно было даже назвать дружелюбной.

– Вот и ты! – сказала она, стремительно двинувшись в сторону Полины и раскрыв объятья. – Я рада. Давно слежу за твоими публикациями.

Стоило начинающей актрисе произнести это, как Маш захохотала.

– Ну надо же! Хоть кто-то удостоился благосклонности нашей местечковой Мэрилин!

– Заткнись, – поморщившись, бросила Аля на ходу.

Ее жеманный поцелуй застыл в сантиметре от Полининой щеки – сначала одной, потом другой. Очень по-европейски, отметила про себя Полина, никаких троекратных русских лобызаний. Очень по-европейски, очень по-светски на лицо Али наложен безупречный макияж, брючный костюм безупречно сидит на безупречной фигуре, она – не что иное, как целевая аудитория госпожи Кирсановой. Для таких, как Аля, кропает она свои глянцевые колонки; для тех, кто мечтает стать такими. Единственное, что мешает целостному восприятию, – воспоминание о снимке из альбома. Никаких сомнений быть не может: жертва удушения и девушка, что только что поцеловала Полину, – одно и то же лицо.

– А я не знала, что у нас великосветская вечеринка, – все не могла уняться Маш. – Пойти, что ли, переодеться в платье для коктейля?

– На твоем месте я бы так откровенно не завидовала чужой молодости и красоте, – процедила Аля.

– И успеху, – добавил Никита, приблизившись к Полине и поцеловав ей руку.

Теперь они стояли рядом, трое успешных и молодых людей. А кресло, оккупированное неудачниками МашМишем, отодвинулось сразу на несколько тысяч километров – в бибиревский панельный ад. А камин с Ростиком и Шилом уплыл еще дальше, к дикому Белому морю, где хорошо себя чувствуют лишь беспривязные любители экстрима.

– Ты здорово изменился, – сказала Полина.

– Это было несложно, – Никита улыбнулся, продемонстрировав ослепительно белые зубы. – Когда мы виделись в последний раз, мне едва стукнуло четыре года.

– И ты был дурацким бессмысленным толстяком, – похоже, Маш доставляло удовольствие задирать младших родственников. – Мне кажется, ты и сейчас такой же дурацкий бессмысленный толстяк.

Улыбка кинобратца стала еще шире. Намертво прибитая, на совесть зацементированная, она единственная удерживала каркас лица от распада на отдельные, снедаемые злобой куски. Глаза Никиты ненавидели Маш, его раздувшиеся ноздри ненавидели Маш, даже брови свело в одну линию от ненависти.

– Не обращай внимания, – шепнул он Полине. – По этой ничтожной суке давно плачет дурдом. Надеюсь, рано или поздно она там окажется.

– У вас здесь весело.

– Обхохочешься.

Неуклюжие и довольно предсказуемые шпильки Маш могут вызвать неприязнь или досаду, но ненависть… Это слишком сильное чувство, его нельзя расходовать на пустяки. Что же такого должна была совершить несчастная алкоголичка, чтобы вызвать демонов вражды из преисподней? Одним воспоминанием о пухлом детстве здесь не отделаешься. Требуются вещи посвежее.

– Прошу тебя, Гулька, – Аля ухватила брата за рукав. – Не заводись. Ты же знаешь, чем это обычно заканчивается.

– Чем? – осторожно спросила Полина.

– Ничем хорошим. Вчера чуть до драки не дошло.

– Ты преувеличиваешь. Я не бью женщин. Но этой хочется врезать от души. Честно говоря, уехал бы прямо сейчас из этого клоповника.

– А завещание?…

Молчаливый Лёка между тем принес из кухни две сковороды с жареной картошкой и поставил их в центр стола. Места по бокам заняли соленья – помидоры, огурцы и целая вязанка черемши. Последним выплыло огромное блюдо с дымящимся мясом, и только теперь Полина поняла, как проголодалась. Ростик и Шило откупоривали бутылки с водкой и домашним вином (если вдруг кому-нибудь придет в голову блажь запивать черемшу «Изабеллой»).

Через минуту все уже сидели за столом. Рассаживались в произвольном порядке – кому какое место приглянется, но итоговый результат насторожил Полину: застольная мизансцена вечера почти в точности повторила обеденные мизансцены двадцатилетней давности. Именно так все они и устраивались относительно маленькой Белки: Лёка, МашМиш напротив, между Лёкой и МашМишем – Шило. С ее стороны по левую руку уселись Аля с Никитой; Ростик тоже занял привычное место – в торце стола. Стул слева от Полины пустовал, и она немедленно вспомнила, что рядом обычно сидела Тата. В суматохе все как-то позабыли о ней, но она непременно появится. Итого в доме присутствует девять человек. А стульев – тринадцать. Даже если учесть, что Лёка заранее побеспокоился о Сереже, хотя тот редко обедал вместе со всеми. Он предпочитал уединение, – но пусть один стул действительно приготовлен для него.

А остальные три?

Вернее – два стула и массивное резное кресло с высокой спинкой. К креслу у Полины не было никаких претензий: оно принадлежало Парвати, которая навсегда покинула этот дом не так давно. И стремление осиротевшего Лёки хотя бы таким нехитрым образом воссоздать иллюзию ее присутствия понятно. А вот два обветшавших венских стула совершенно не вписываются в пейзаж, им самое место на помойке, они раздражают своим несоответствием всей остальной мебели. И – пугают, потому что…

Сердце Полины замерло и снова часто забилось во второй раз – она вспомнила, что на тех местах, которые сейчас занимают проклятые венские уродцы, сидели когда-то одна смерть и одно исчезновение.

Это уже слишком!

Наверное, так думала не только она. Вот и Маш, обернувшись к Лёке, сказала:

– Опять ты за свое! Убери немедленно эту рухлядь.

Обычно покладистый Лёка неожиданно заартачился. Он положил тяжелую ладонь на спинку ближайшего к нему вe€нца и тихо, но твердо произнес:

– Нет.

– Здесь только одной мне подванивает гнильем? – Маш посмотрела на деревенского дурачка едва ли не с ненавистью. – У остальных полностью атрофировалось обоняние?

Поддержка пришла не со стороны братца Миккеля, как можно было бы ожидать, а от Шила:

– Маш права. Хочется посидеть спокойно, в теплой семейной обстановке. А при таком раскладе кусок в горло точно не полезет.

– Тебе полезет, – произнес Никита, бросив мрачный взгляд на здоровяка кузена. – При любом раскладе. Лично мне эти стулья не мешают. Пусть стоят.

– И мне не мешают, – поддержала брата Аля.

Оба они лукавили. Достаточно было посмотреть на их физиономии, чтобы понять: дурацкие стулья неприятны и им. Никита втянул голову в плечи, Аля морщится, как от зубной боли, но упускать момента, чтобы насолить Маш, они не намерены. Ради этой благой цели можно и потерпеть присутствие полуистлевших воспоминаний за столом.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.