Страница 12 из 21
— Так давайте чемодан…
— Нет уж, — сказал я. Мысль оставить чемодан с уголовным делом в вестибюле гостиницы меня рассмешила. — Чемоданчик пускай будет при мне.
Магда удивленно посмотрела на меня. Я пояснил:
— У меня здесь любовная переписка.
— А… Ну, пожалуйста, — разрешила Магда. — У вас, как всегда, много дел?
— Не слишком. Часиков до двенадцати ночи.
Магда ласково посмотрела на меня:
— Я вас устрою на втором этаже.
— Спасибо. — Я вспомнил про климовскую авоську и протянул ее Магде. — Вот, погрызите пока. У вас таких нету…
— Ой, откуда такие красивые? — обрадовалась Магда.
— Это вам Климов передал.
— Климов? Какой Климов?!
— Есть такой человек, — сказал я и пошел к выходу.
Один из командированных, кивнув в мою сторону, сварливо сказал соседу:
— Небось этому гусю койка найдется…
— А тут по делу приедешь — и сиди… — охотно отозвался сосед.
Я вышел на улицу и пешком отправился в бассейновую поликлинику. Ветер складывал лужи в изящные гофре, дождь накрывал серой вуалью кирпичные стены и башни, и здесь уже по-настоящему жила осень.
В порту было холодно, водяная пыль садилась на лицо. Круизный белый теплоход отваливал от стенки, и люди на борту, отсюда, с причала, казались крошечными, и эти крошечные люди все время махали провожающим платками, будто передавали на разные лады один и тот же семафор: «Все наши дела в порядке, мы отправились немного отдохнуть, а вы уж тут постарайтесь получше, так что — большой привет»… И хоть среди отъезжающих никого знакомых у меня не было, да и быть не могло, я им тоже на всякий случай помахал.
По серой вспененной воде гавани медленно двигался, постепенно сбрасывая с себя паруса, шведский барк. И я остро пожалел, что совсем не умею рисовать. А ведь как здорово было бы нарисовать этот серый задымленный порт, и свинцовую, в радужных нефтяных разводах воду, и четырехмачтовый краснобрюхий парусник. И повесить у себя дома на стене — это же ведь ужасно здорово, знать, что на свете еще — ты это точно знаешь, ты это сам видел, сам рисовал — бегают по морям парусники, а коли существуют парусники, значит, и мечтать еще можно, и любить, и надеяться.
Сердитые влажные порывы ветра раскачивали на стропах огромные контейнеры, их несли по воздуху плавно горбатые желтые краны, протяжно гудели, требуя дороги, маневровые мотовозы, и сухо щелкали колесами на стрелках железнодорожные вагоны, от рыбного причала мчались серебристые коробки авторефрижераторов.
Я бы охотно проболтался весь день на причалах — смотрел бы на тяжелые сухогрузы под разноцветными флагами, охотно помог бы такелажникам подтягивать крючьями к кузовам ящики с пугающей надписью «не кантовать», а потом напросился бы в гости на парусник. Но в кармане у меня лежали снимки убитого молодого парня и обрывок рецепта. Надо идти в поликлинику. Там сразу исчезнет запах соли, водорослей и рыбы, весь утот добрый гул и суета, там будет чистота, тишина, запах йода, коллодия и хлороформа, запах беды и боли.
В регистратуре поликлиники я показал фотоснимок подписи на рецепте, и мне сразу сказали:
— Это хирург Аар…
Хирург Тийт Аар, старый, элегантный, невыразимо чистый, с опущенной на подбородок маской, курил, держа сигарету никелированным пинцетом. Я показал ему свое удостоверение. Аар иронически глянул на меня светлыми умными глазами из-под золотых дужек очков, сказал:
— К вашим услугам…
Я попросил его осмотреть рецепт и попытаться определить: кому он был выдан. Аар сказал что-то медсестре, и та, раскрыв застекленный шкафчик, достала толстый канцелярский журнал. Быстро полистала страницы и положила журнал перед хирургом. Я заглянул в журнал через его плечо. Аар, вежливо отодвинувшись от меня, стал перечислять:
— Двадцатого августа такой рецепт получили…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Тийта Аара
…Осмотрев предъявленный мне обрывок рецепта, заявляю: он написан и выдан мною, подпись на нем — моя. Поскольку рецепт выписан на лекарство, являющееся сильнодействующим средством, он должен быть зарегистрирован в специальном журнале. Из записей в этом журнале за 20 августа видно, что рецепты с аналогичной прописью были выданы мною трем больным: Пяртсу А. А., Корецкому Е. К. и Пименову А. Б…
— А как мне разыскать этих больных?
Аар поправил указательным пальцем дужку очков пожал плечами:
— Их адреса можно получить в регистратуре. — подумал и нерешительно спросил: — А почему вас заинтересовал этот рецепт?
Я достал из кармана несколько фотографий убитого, панорамный обзорный снимок места происшествии и протянул врачу.
— Мы обнаружили ваш рецепт здесь.
Нервным движением Аар пригладил серебристые белые волосы, скрипуче проговорил:
— Господи, несправедливость какая! Сколько иногда мы затрачиваем сил и нервов, чтобы вытянуть больного. А потом появляется какой-то мерзавец — раз-раз — и нет человека…
Я негромко сказал:
— По отношению к убитому это еще большая несправедливость.
Аар непонимающе посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами и досадливо сказал:
— Да я разве о себе говорю. Родить человека, питать его, научить, вылечить — это же все такой громадный труд, сколько лет! А убить — одно мгновение. И в этом есть какая-то ужасная несправедливость, человек — такая хрупкая тонкая штука. Обидно!
— Да, — согласился я. — Но природа не могла предвидеть, что со временем люди придумают для себя пистолеты и будут из них стрелять в затылок венцу творения.
— Разве в пистолетах дело? — как-то устало спросил Аар. — Злая рука и камнем может сделать то же самое.
Я придвинул к нему фото и попросил:
— Доктор, посмотрите, пожалуйста, еще раз. Не был ли этот молодой человек среди ваших больных?
Хирург взял фото, внимательно всмотрелся, покачал головой:
— Не помню. Быть может. — И, будто оправдываясь, добавил: — У меня ведь на приеме до двадцати человек бывает. Ежедневно…
Лист дела 28
Я не верю в случайные совпадения. И не зря. Обычно они играют против меня. Так было и сейчас. Из истории болезни я узнал, что Пименову — двадцать семь лет, Корецкому — двадцать девять, Пяртсу — тридцать два. И если убитый на шоссе парень — один из этих двоих, то по возрасту они подходят все. Ну, что стоило бы случайности свести в тот день пациентов так, чтобы Пименову было девятнадцать лет, а Корецкому — пятьдесят шесть? Искать пришлось бы только Пяртса.
Но случай всегда играет в другой команде. Поэтому мне надо было объехать всех их по очереди, потом — побывать в аптеках.
Пименов жил в центре, в переулке рядом с улицей Пикк. Я поднялся по железной гремящей лестнице на третий этаж и долго звонил в дребезжащий медный звонок на тяжелой крепостной двери. Наконец мне отворили, и толстая старуха объяснила, что ее сына нет дома — он на работе. Говорить старухе, кто я такой, не имело смысла — она бы попросту испугалась за сына, и ничего толкового я бы у нее не узнал. Вечером пришлось бы приходить снова. Поэтому я сказал, что проверяю работу аптек и хочу узнать, помогло ли Пименову лекарство, которое ему выписали в прошлом месяце. В этом вопросе старуха проявила полную осведомленность, пожаловалась на массу собственных болезней и неэффективность современных лекарств. Уходил я, держа в руке аптечную сигнатуру с той же прописью, которая сохранилась на моем рецепте.
Пяртса я застал дома, и он мне сразу же предъявил лекарство и аптечную сигнатуру, объяснив, что сам рецепт оставил в аптеке. На обеих сигнатурах было написано: «Аптека № 1». Я решил зайти в эту аптеку, благо она была рядом, неподалеку от церкви Пюхаваиму, проверить сигнатуры, а уж потом искать Корецкого.
В аптеке было малолюдно, тихо. Желтые бронзовые лампы отодвигали к стенам сумрак. Провизор, белокурая красивая девушка, искала в толстой пачке нужные мне рецепты и весело болтала со мной.
— У нас, наверное, самая старая аптека в мире, — говорила она.