Страница 53 из 62
— Зина, — виновато заговорил Егор Васильевич, — иди в горницу. Павел Петрович будет снимать допрос. Так надо. Говори правду. И перестань кручиниться. Большого горя нет. Все одолеем.
Зинаида с упреком поглядела мужу в лицо. Ее красивые открытые глаза повлажнели. Она трудно поднялась, кончиком платка вытерла потерявшие румянец щеки и, не сказав ни слова, пошла чужой, беспомощной походкой.
Гладышев, мучительно переносивший женские слезы, поморщился, пожевал губами, шумно вздохнул и сердито бросил Кубышкину:
— Эх ты!
Егор Васильевич, склонив голову, промолчал. Да и что он мог сказать? Виноват.
Гладышев достал из портфеля лупу и принялся осматривать никелированные замки чемоданов, отыскивая следы рук. Вот он зорким взглядом впился в обнаруженные замысловатые узоры. Вот руки снова потянулись к портфелю, извлекли из него предметы, необходимые для работы. Ловко орудуя мягкой кисточкой, он окрасил блестящие замки бронзовым порошком, нарезал квадратами двухслойную копировальную пленку, отделил предохранительный слой и стал накладывать ее на замки и прикатывать маленьким резиновым валиком. Потом осторожно снял с замков отрезки пленки, на которых остались четкие и нечеткие линии петлевых и завитковых узоров…
При обыске задержанных ключи от чемоданов не обнаружили, замки пришлось ломать. Минут пять Егор Васильевич орудовал маленькой отверткой, издававшей неприятный скрежет.
— Готово, — сообщил он, вскинув глаза на Гладышева.
— Вижу. Выкладывайте из одного чемодана все.
Дрожащими пальцами Кубышкин брал дорогие вещи и раскладывал на столе. Первыми в его руках побывали две шапки из соболя. Потом пошло заграничное: двое джинсовых брюк, женское коричневое пальто из очень тонкой, мягкой кожи. Такое же мужское пальто и женская дубленка. В другом чемодане, сверкая отделкой, красовался японский магнитофон.
Гладышев торопливо осматривал и записывал в протокол каждую вещь. «Похоже, воры заранее знали, где можно поживиться, — подумал Гладышев. — Рассчитывали на удачу». Он вспомнил, что из квартиры знаменитого хирурга Азонова выкрадены точно такие же ценности.
Озадачивал неприглядный вид чемоданов. Гладышев поинтересовался, не было ли разговора о них.
— Нет, не было. — Кубышкин потер ладонью мясистую щеку. — Чемоданишки и впрямь никчемные, выбрось — нищий не подберет. Не всякий додумается в таких возить добро. Нет, Гришаня не дурак.
— Умные не воруют, — недовольно заметил Гладышев, продолжая писать.
Минут через двадцать понятые подписали документы и ушли. Из горницы пришел Налимов, положил на стол протокол допроса Кубышкиной, равнодушно поглядел на изъятые дорогие вещи, устало опустился на лавку. Гладышев приступил к допросу хозяина дома. Он умел допрашивать, показания уместились на двух страницах.
— Егор Васильевич, если появится необходимость — вызовем, — предупредил Гладышев, засовывая в портфель бумаги.
— Понятно.
Застегнув портфель, Гладышев направился к выходу. За ним пошел Налимов с чемоданами. Сзади семенил Кубышкин, ему хотелось поскорее закрыть ворота, возвратиться в дом и утешить Зинаиду, которая так и не вышла из горницы.
Во дворе Гладышев остановился, загляделся на небо, выдохнул:
— Эх, какая ночь-красавица! А, Егор Васильевич?
Кубышкин промолчал.
Лейтенант Переплетчиков стоял у окна, ожидая, когда приведут Сергея Лоскутникова. День раскинулся широко, солнечно. Стая рыхлых облаков, подгоняемая не очень тугим ветром, утянулась на север. Небо очистилось, засияло. От легкого ветра на вершинах тополей трепетала чуткая листва. В кабинете светло, тихо. Мысли о Лоскутникове не давали покоя, давили, скучивались, вызывали гнетущие чувства. Трудно было понять, а еще труднее принять факт, что молодой парень, переполненный энергией, и вдруг — квартирный вор! Как это произошло и почему? Мать, Дарья Семеновна, добрая, работящая, трудится техничкой на полторы ставки. Пятистенник свой, огород хороший. Материально обеспечены неплохо. Правда, Сергей рано лишился отца. Ну и что? Почему он должен воровать? Что же все-таки толкнуло его на преступление?
Дверь, скрипнув, отворилась. Переплетчиков обернулся.
— Здра… — Как и в доме Кубышкина, когда неожиданно нагрянули работники милиции, Лоскутникова вдруг охватил испуг. Голос, дрогнув, переломился, дыхание перехватило. Сердце задергалось. Сергей не слышал, как ушел человек, доставивший его.
— Ну, здравствуй, Сергей, — просто поздоровался лейтенант Переплетчиков, усаживаясь за стол. — Вот и опять свиделись. Моя фамилия Переплетчиков, Иван Иванович.
Лоскутников не шевельнулся, продолжая стоять с закинутыми за спину руками. Потухший взгляд задержался на новых лейтенантских погонах, переметнулся на сверкающие пуговицы мундира, потом на погоны.
— Садись поближе, вот сюда. — Лейтенант рукой показал место. — Будем работать.
Лоскутников отрешенно поглядел на стул, поставленный против стола, покачал головой, неохотно сел.
От работников изолятора Переплетчиков знал, что Сергей провел бессонную ночь: то неподвижно сидел на коричневых деревянных нарах, то лежал на спине и отупело смотрел в потолок, то задумчиво ходил по камере. А утром, когда брали отпечатки пальцев, руки его дрожали.
— Первый раз оказался в камере? — поинтересовался Иван Иванович, разглядывая измятый костюм Лоскутникова.
— Первый, — еле слышно ответил Сергей.
— Ну и как?
— То ли не знаете, — смелее ответил Сергей, и на его лице появилось подобие вымученной улыбки.
— Лучше знает тот, кто испытал на себе. Не так ли?
— Пускай будет так. А почему в камере я один? — недовольно спросил Сергей. — Посадили бы еще кого-нибудь или меня перевели в другую.
— Не имеем права.
— Почему?
— Задержанных очень мало. Ты несовершеннолетний. Тебя по возрасту нельзя держать с ними. Такой порядок.
— Дела-а-а…
— Мне досадно, Сергей, что жизнь свою ты, молодой парень, начал погано. Неужели не знал, что во все времена каждый народ презирал и презирает воров? Выйти на ваш след помогли простые люди. От них вору не было и не будет пощады. И хочется понять, как ты оказался за чертой честной жизни?
Лоскутников молча дернул плечами. Иван Иванович продолжал:
— Смотри, что получается. Воры даже между собой не справедливы, подличают. Примеров сколько угодно. Такие, как Черноскулов, на следствии и на суде стараются взять на себя вину поменьше, больше валят на приятелей. Да и на воле нагло объегоривают их. Унижать и запугивать они тоже умеют. Я хочу, чтобы ты рассказал правду. Преступления, считай, доказаны. На замках чемоданов и на других вещах обнаружены отпечатки ваших пальцев. Кубышкины дали правдивые показания, могу ознакомить. Имеются и другие свидетели. Что же дальше? А вот что. Вы украли, к примеру, тысяч на пятнадцать. Часть успели промотать. Мы найдем, скажем, половину. Остальное будет числиться за вами. Какую сумму суд решит взыскать с тебя, я не знаю. Но ее придется выплачивать. Если за время пребывания в колонии долг не погасишь, остаток пойдет с тобой на свободу. Из твоей зарплаты каждый месяц будут высчитывать определенные проценты. На сколько украли, столько и вернете, заставят вернуть. Вот так, Сережа. — Переплетчиков ребром ладони саданул по столу. Помолчав, добавил: — Запомни еще одно, очень важное: время, проведенное в местах лишения свободы, не входит в трудовой стаж. Теперь суди сам — есть ли какой смысл воровать?
Лоскутников поморщился, заерзал на стуле.
— Я много думал о тебе, Серега. И сейчас думаю, — с досадой и болью в голосе продолжал Переплетчиков. — Ведь на самом деле ты не такой, каким изображал себя перед Кубышкиным при первой встрече. Зачем гримасничал и сорил жаргонными словами? Ведь те слова не твои, чужие. Где ты их насобирал? У кого выхватил и присвоил? У Черноскулова?
Сергей хмуро глядел в пол.
— Я никак не возьму в толк, — спокойнее заговорил Иван Иванович, — что вас сблизило с Черноскуловым? Или он купил тебя угощениями? С чего-то же началось? Давай выкладывай.