Четверо в дороге

Никола громко хохотал. Губы шофера растянулись в улыбке. Элла демонстративно подняла воротник пальтишка, зевнула в кулачок и сказала:

— Рассказывают, не знаю чего. Какие-то неинтересные глупости.

— Слушай, Микола, а нас, кажется, оскорбляют, — сказал Сергей нарочито строго.

— Вообще-то мы и рассердиться можем. И ссадим тех, кто нас оскорбляет. Это нам раз плюнуть. На улице-то что делается. Батюшки!

Элла невольно глянула на дорогу. Грязь. Лужи. Дождь хлестал и хлестал, и, казалось, вся земля промокла насквозь. Густые серые сумерки были пугающе холодны. Машина качалась, как на волнах, поворачиваясь то вправо, то влево, мотор громко, надсадно гудел.

— А попробуй-ка сейчас останься один в лесу. В этакую непогодушку. Небо прохудилось совсем. И ночь скоро. Даже у такого парня, как ты, Сережка, и то разрыв сердца произойдет.

— Ага! У меня один раз уже было такое.

— Эх, и трепачи вы, — отозвался шофер, посмеиваясь, и на секунду повернулся к девушке: — Вы с ними ухо держите востро. Я их давно знаю, дьяволов.

Потом спросил:

— Что так далеко забираетесь? В городе-то небось лучше бы...

— Я на целину попросилась.

— Это хорошо. Если всерьез, конечно. А то в июне к нам в райцентр артисты приезжали. Выступили в Доме культуры — и обратно в город. Сели в автобус и говорят: «Ну вот и на целине побывали».

— Скажите, а у вас в целинных поселках люди больше в палатках живут или как? А столовые в домах или палатках?

— Чего, чего?

— Подожди!.. — перебил шофера Сергей, махнув на него рукой. — А то смотри, скажу твоей Катьке, что много с девками разговариваешь. Она тя научит, как Петрович Болдычин командировочного. Вопрос задан законный. Палатки? Есть, конечно, но только для девушек, которые покрасивше. А так как красивых девчат у нас шибко много, то и палатки большие, с трехэтажными койками.

— На третий этаж подсаживают кулинаров, — добавил Никола.

— Брешут они все, зубоскалы, — засмеялся шофер. — Нету у нас никаких палаток и не было. Зачем они? Домов хватает.

Желая показать, что она хочет разговаривать только с шофером, Элла спросила деловито:

— Как вы думаете, к утру я приеду?

— По сухой-то дороге в полночь в Раздолинском были бы. А сейчас — не знаю. Может, не одну, а две ночи шариться будем. Земля-то, как болото, утонуть вместе с машиной можно.

Последние слова шофера привели Эллу в уныние. Ей стали еще более неприятны громкий смех Сергея и Николы, едучий дым от их папирос. А курили они беспрерывно.

Никола рассказывал анекдоты, то и дело вставляя остренькие словечки: «И вот тут, понимаешь, ядрена-матрена...»

Элла бормотнула было: «И совсем, совсем это неинтересно, даже наоборот», но Сергей и Никола не обратили на нее никакого внимания. Тогда девушка спрятала уши в воротник пальто и нахохлилась, как наседка на яйцах. Сидела не шевелясь, только переводила сердитые глазки с одного на другого и думала: «Какой ужасный народ. Боже, за что такое наказание?»

Наконец парни угомонились, замолчали.

Приближалась невеселая ночь. Деревья и кусты стояли сплошной темной стеной, трудно разобрать, где что. И лишь небо впереди, у горизонта, радовало — оно было ярко-синим с длинной светло-серой полоской. Тянуло сыростью, грибами и болотной прелью.

Машина, врезаясь в грязь, шарахаясь из стороны в сторону, медленно шла в нескольких метрах от тракта. На тракт, невыносимо грязный, шофер заезжать боялся.

«Газик» спустился в ложбину и пересек стремительный, тревожно булькающий поток воды. И тут же людей откинуло на спинки сидений — машина поднималась на косогор.

Шофер включил фары, и вмиг исчезло ярко-синее небо с светло-серой полоской. Машина огибала буреломы, овраги, похожие в свете фар на бездны, пересекала, а иногда объезжала лужи, казавшиеся Элле глубокими и таинственными. Шофер уверенно крутил баранку, и было удивительно, как мог он так легко ориентироваться в этом хаосе.

Так продолжалось долго, очень долго. Элла иногда засыпала, но только на миг, и каждый раз видела какой-нибудь тревожный сон. Голова отяжелела. В затылке появлялась порой короткая режущая боль. А потом Эллу стало тошнить, она наклонилась и обхватила руками голову. Тошнота была легкая, но неотступная. Нестерпимо хотелось лечь. Последние три дня у Эллы все шло кувырком: она совсем мало спала, нервничала, ела наскоро, всухомятку и когда придется. Девушка представила себе тихие комнаты в отцовском доме, где так тепло и уютно, и незаметно смахнула слезы рукавом пальто.

Она нашарила в кармане конфету и съела. Думала, будет полегче, но ошиблась: во рту стало противно сухо и захотелось пить.

«Газик» сильно тряхнуло. Элла стукнулась о потолок кабины. Мотор затих, стало слышно, как где-то сзади журчит ручеек. Потом мотор зачихал и наконец загудел ровно и сильно. Машина подалась назад, ударилась обо что-то, подалась вперед и снова ударилась.

Шофер походил возле машины, что-то оттащил, бормотнул про себя что-то и влез, перепачканный грязью, неожиданно осунувшийся и обеспокоенный.

«Газик» снова попятился назад и остановился: колеса провертывались, обдавая кузов тяжелыми комьями грязи. Машина раскачивалась — вперед-назад, вперед-назад.

— Сели? — спросил Сергей, как показалось Элле, веселым голосом.

— Вроде бы.

Все трое парней вышли из машины. Под их сапогами громко и противно чавкала грязь. «Кажется, в яму попали», — подумала Элла, и от этой мысли ей стало совсем тоскливо.

Парни натаскали веток, а потом долго укладывали их под машину. С силой нажимая на стартер и делая злые гримасы, шофер завел мотор. Сергей и Никола стали толкать машину.

Вовсю ревел мотор, шумно отдувались и кряхтели Сергей с Николой, а машина прочно сидела в яме.

— Основательно влипли, леший ее бери, — сказал Сергей.

— Да уж, язви ее в душу, — отозвался Никола.

Говорили они эти сердитые слова, к удивлению Эллы, очень спокойно, будто приглашали: «Пойдем, что ли, чайку попьем».

Элла легла на сиденье. Ей казалось, что она все еще едет, и машина трясет ее и подбрасывает. Это было странное и неприятное чувство. Голову кружило, и Элла боялась пошевелиться.

— Что с вами? — спросил шофер, наклоняясь над ней. — Девка-то наша, кажись, заболела. Слышь, ребята?!

В машину просунули головы Сергей и Никола. На высокий лоб Сергея свисали мокрые слипшиеся волосы. Лицо Николы в пятнах грязи казалось будто нарочно разрисованным.

Парни пощупали влажными холодными руками Эллин лоб и сказали, что «есть температурка». Потом снова стали ходить вокруг машины, оглядывать ее. Будто откуда-то издалека доносились их голоса:

— Не было печали, так черти накачали.

— Уж не беременная ли?

— Незаметно вроде бы.

— Съела, наверное, чё-нибудь не то.

— Мишка Пузик, шофер из «Хлебороба» как-то консервов поел и отравился. С неделю на койке валялся.

— Я думаю, Микола, он еще славно отделался.

Они обстукали заднее колесо, поговорили о чем-то вполголоса, и Сергей влез в машину.

— Тут вот какая штука... С машиной, понимаете ли, длинная канитель. Может, мы ее и скоро вытащим, а может, и до утра проваландаемся. Так что надо вам идти с нами в деревню. Там и подлечитесь. А то ведь в дороге умрешь и отпеть будет некому.

Дождь перестал. Тайга казалась неподвижной и угрюмой. Было необычайно тихо. Но вот на той стороне тракта тяжело булькнуло. Элла на секунду прислушалась и уловила далекое грустное журчание ручейка. Где-то за лесом неожиданно залаяла собака — басовито, нехотя. И от этого лая Элле стало веселее.

Шофер лег в машине «всхрапнуть». Сергей, Никола и Элла пошли возле тракта в том же направлении, в котором двигался «газик». Потом они свернули в кустарник. Сергей сказал, что это проселочная дорога, а Элла не замечала никакой дороги: везде были мокрые кусты, высокая трава прилипала к ногам и мешала идти. Попадались лужи и ямы, хотя в темноте вся земля казалась ровной, сухой и шагать было совсем не страшно. Сергей держал Эллу за руку и вел ее за собой, как ребенка.