Страница 105 из 118
Прошел год, опять настала ярмарка, опять на дороге встретился с попом Патап Максимыч. Поп из города, Чапурин в город.
— На ярмарку, что ли? — крикнул Сушило.
— На ярмарку, — сухо ответил Чапурин.
— Купи моей матушке попадье гарнитуровый сарафан да парчовый холодник. Не купишь, так прижму, что вспокаешься, — сказал Сушило.
— Не жирно ли будет? Да и твоей ли чумазой попадье в шелках ходить? — усмехнулся Патап Максимыч и поехал своей дорогой.
— Помни это слово, а я его не забуду!.. — кричал ему вслед Сушило.Бархаты, соболи станешь дарить, да уж я не приму. Станешь руки ломать, станешь ногти кусать, да будет уж поздно!..
Какие ни писал Сушило «репорты», ничего не поделал с Чапуриным. И оттого злоба стала разбирать его пуще. Слышать не мог он имени Патапа Максимыча. И замышлял донять его не мытьем, так катаньем!
Солнце с полден своротило, когда запылилась дорожка, ведущая к Свиблову. Тихо в погосте: Сушило после обеда отдыхал, дьячок Игнатий да пономарь Ипатий гоняли голубей; поповы, дьячковы и пономаревы дети по грибы ушли, один Груздок сидел возле мостика, ловя в мутном омуте гольцов на удочку. Заслышав шум подъезжавшей тележки, поднял он голову и, увидев молодого человека, одетого по-немецкому, диву дался.
"Кто бы такой? — думал сам про себя рыболов. — Приказный из городу, так ехал бы с ямщиком, да у него и борода была бы не бритая, господ по здешним местам не водится, — разве попович невесту смотреть к батюшке едет?.. Так где ему взять таких лошадей?
— Эй ты, любезный! — крикнул Самоквасов, осаживая лошадей.
Пристально поглядел на него Груздок и сердито пробормотал что-то под нос. Был он суров и сумрачен нравом. Одичав на безлюдье, не любил вдаваться с посторонними в разговоры.
— Подь-ка поближе сюда! — крикнул ему Самоквасов.
— Сам облегчись, видишь, за делом сижу, — грубо ответил Груздок.
— Лошадей оставить нельзя, и к тебе подъехать нельзя. Ишь какой косогор! — сказал Самоквасов.
— Так мимо да прочь, — огрызнулся Груздок.
— Водку пьешь? — вскричал Самоквасов.
— Эва! — с улыбкой отозвался Груздок, и лицо его просияло.
— А ерофеич?
— Толкуй еще!
— А ром? — продолжал подзадоривать мрачного сторожа Самоквасов.
— А ты подноси, чего спрашивать-то?.. — молвил Груздок и, бросив на песок лёсы и уды, скорым шагом подошел к тележке.
Самоквасов вынул из-под подушки оплетенную баклажку, отвинтил серебряный стаканчик, покрывавший пробку, и, налив его водкой, поднес ухмылявшемуся караульщику.
— Знатно! — крякнул Груздок. — Давно такой не пивал!.. С запахом!..
— Померанцевая, — подтвердил Самоквасов, подавая Груздку ватрушку на закуску. — Ты здешний, что ли?
— Никак нет, ваше благородие. Черниговского графа Дибича Забалканского пехотного полка отставной рядовой, — вытянувшись по-военному, отвечал караульщик.
— Что ж здесь поделываешь? — спросил Самоквасов.
— По бедности, значит, моей при здешней церкви в караульщиках,отвечал Груздок.
— Что у вас батюшка-то, каков?
— Не могим знать, ваше благородие, — отрезал караульщик.
— Да ты благородием-то меня не чествуй… Я из купечества… Так как же батюшка-то?.. Каков?.. — спрашивал Самоквасов, наливая другой стаканчик померанцевой.
— Со всячинкой, ваше степенство, — улыбаясь, ответил Груздок. — Известно дело, что поп, что кот, не поворча, и куска не съест.
— А деньги любит?
— Эх, милый человек! Как же попу деньги не любить, коли они его самого любят? Родись, крестись, женись, помирай — за все деньги попу подавай, — со смехом сказал Груздок, хлопнувши на лоб другой стаканчик померанцевой.
— А по скольку за свадьбу берет? — спросил Самоквасов.
— Ихнее дело, не наше, — закусывая поданной ватрушкой, ответил Груздок.
— А ну-ка, служивый, испробуй ромку теперь, — сказал Самоквасов, доставая другую баклажку. — Так по скольку ж батька-то у вас за венчанье берет?
— С кого как, — отвечал караульщик. — С богатого побольше, с бедного поменьше… Опять же как венчать, против солнца — цена, посолонь — другая, вдвое дороже.
— Хорош ли? — спросил Самоквасов у Груздка, когда тот выпил стаканчик рому.
— Важнецкий! — с довольством ответил караульщик. — С самой Венгерской кампании такого пивать не доводилось. Благодарим покорно, господин купец, имени, отчества вашего не знаю.
— Это у тебя что за бутылка лежит? — спросил Самоквасов.
— Да вот рыбешки на похлебку к празднику-то хочу наловить, так в бутылке червяки положены, — сказал Груздок.
— Опоражнивай!.. На завтрашний праздник ромку отолью, — сказал Самоквасов.
С радости бегом за бутылкой пустился Груздок, думая, должно быть, купчик в здешнем приходе жениться затеял!
— А уходом батька венчает? — спросил Самоквасов, переливая в бутылку ром.
— Ни-ни! — замотал головою Груздок. — И не подумает. Опасается тоже. Ведь ихнего брата за это больно щуняют. На каких родителей навернется. За самокрутки-то иной раз попам и косы режут. Бывает…
— А покалякать с ним на этот счет можно? — спросил Самоквасов.
— Отчего же не покалякать?.. Это завсегда можно, — отвечал Груздок.
— Слушай, — сказал Самоквасов. — Вот тебе на праздник зеленуха (Зеленуха — трехрублевая бумажка.). А удастся мне дело сварганить, красна за мной… Говори, с какой стороны ловчее подъехать к попу?
Глазам не верил Груздок, получив трешницу (То же.). Зараз столько денег в руках у него давно не бывало. Да десять целковых еще впереди обещают!.. Уж он кланялся, кланялся, благодарил, благодарил, даже прослезился. И потом сказал:
— Уж, право, не знаю, что присоветовать. Опаслив у нас батюшка-то! Вот разве что: дочь у него засиделась, двадцать пятый на Олену пошел. Лет пять женихи наезжают, дело-то все у них не клеится. В приданом не могут сойтись. Опричь там салопа, платьев, самовара, двести целковых деньгами просят, а поп больше сотни не может дать.
— Сто рублей, значит, надо ему? — сказал Самоквасов.
— Сразу не надо давать. С четвертухи (Двадцатипятирублевый кредитный билет.) зачинайте, — сказал караульщик. — А как сладитесь, деньги ему наперед, без того не станет и венчать. Для верности за руки бы надо кому отдать, чтоб не надул, да некому здесь. Ты вот как: бумажки-то пополам, одну половину ему наперед, другу когда повенчает. Так-то будет верней.
Отец Родион был, однако ж, не так сговорчив, как ожидал Самоквасов. Не соблазнила его и сотня целковых. Стал на своем: «Не могу», да и только. Самоквасов сказал, наконец, чтоб Сушило сам назначил, сколько надо ему. Тот же ответ. Боялся Сушило, не с подвохом ли парень подъехал. Случается, бывает.
— С кем же, позвольте полюбопытствовать, имеете вы намерение в брак вступить? — спросил он, наконец.
— Да не сам я, батюшка, — отвечал Самоквасов. — Я тут только так, с боку припека, в дружках, что ли, при этом деле.
— Кто ж таков жених-от? любопытствовал Сушило.
— Московский один, заезжий…— отозвался Самоквасов.
— А какого, осмелюсь спросить, звания? — продолжал свои расспросы отец Харисаменов.
— А шут его знает, — сказал Самоквасов, — не то из купцов, не то мещанин… Так, плюгавенький, взглянуть не на что… Василий Борисов.
— Так-с…— поглаживая бородку, молвил Сушило. — Ну, а уж если позволите спросить, невеста-то чьих будет?
— А тут неподалеку от вас Чапурин есть Патап Максимыч. Дочка его.
— Чапурин!.. — с места вскочил поп Сушило. — Да что ж вы мне давно не сказали?.. Что ж мы с вами попусту столько времени толкуем?.. Позвольте покороче познакомиться? — прибавил он, пожимая руку Самоквасова. — Да ведь это такой подлец, я вам доложу, такой подлец, что другого свет не производил… Чайку не прикажете ли?.. Эй, матушка!.. Афимья Саввишна!.. Чайку поскорей сберите для гостя дорогого… Когда же венчать-то?