Страница 132 из 141
— Что?.. Говорил я тебе?.. — молвил Сергей Андреич. — Видишь, каков твой отец Михаил… Вот тебе и душа человек, вот те и богомолец!.. Известно дело — вор завсегда слезлив, плут завсегда богомолен… Письмо-то хозяйское где? — спросил он Алексея.
Вынув из кармана письмо, Алексей подал его Патапу Максимычу.
— Ну, слава богу, — сказал Колышкин, разорвав письмо на мелкие куски.Попалось бы грехом, и тебя бы притянули.
— Ума не приложу… Отец Михаил!.. — удивлялся Патап Максимыч. — Сам ты видел, как гнали его? — обратился он к Алексею.
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: Вот этот высокий, ражий, седой — ихний игумен, отец Михаил"; много их тут было, больше пятидесяти человек,молодые и старые. Стуколова сам я признал.
— Как же узнал ты, что в скиту всех забрали? — спросил Патап Максимыч.
— На дороге сказали, — отвечал Алексей. — В Урене узнал… Едучи туда, кое-где по дороге расспрашивал я, как поближе проехать в Красноярский скит, так назад-то теми деревнями ехать поопасился, чтоб не дать подозренья. Окольным путем воротился — восемьдесят верст крюку дал.
— Хвалю!.. — молвил Колышкин, ударив по плечу Алексея. — Догадливый у тебя приказчик, Патап Максимыч. Хват парень!.. Из молодых да ранний.
— Да, — сквозь зубы процедил Чапурин. — Однако что-то ко сну меня тянет…— сказал он после короткого молчанья.
— И распрекрасное дело, крестный!.. — молвил Колышкин. — Усни-ка в самом деле, отдохни…
Но когда Колышкин с Алексеем ушли, Патап Максимыч даже не прилег… Долго ходил он взад и вперед по горнице, и много разных дум пронеслось через его седую голову.
Не чаял Алексей так дешево разделаться… С первых слов Патапа Максимыча понял он, что Настя в могилу тайны не унесла… Захолонуло сердце, смёртный страх обуял его: «Вот он, вот час моей погибели от сего человека!..» — думалось ему, и с трепетом ждал, что вещий сон станет явью.
И слышит незлобные речи, видит, с какой кротостью переносит этот крутой человек свое горе… Не мстить собирается, благодеянье хочет оказать погубителю своей дочери… Размягчилось сердце Алексеево, а как сведал он, что в последние часы своей жизни Настя умолила отца не делать зла своему соблазнителю, такая на него грусть напала, что не мог он слез сдержать и разразился у ног Патапа Максимыча громкими рыданьями. Не вовсе еще очерствел он тогда.
Надо покинуть дом, где его бедняка-горюна приютили, где осыпали его благодеяньями, где узнал он радости любви, которую оценить не сумел… Куда деваться?.. Как сказать отцу с матерью, почему оставляет он Патапа Максимыча?.. Опять же легко молвить — «сыщи другое место…» А как сыщешь его?..
Всю ночь провел Алексей в тревожных думах и не мог придумать, что делать ему… О возврате к отцу не помышлял. То дело нестаточное… Где же место сыскать?.. И среди таких дум представлялись его душевным очам то Настя во гробе, то Марья Гавриловна, устремившая взоры на солнечный всход… И каждый раз, как только вспоминалась ему молодая вдова, образ Насти тускнел и потом совсем исчезал… А больше всего волновали Алексея думы про богатство… Денег кучу да людской почет — вот чего ему хочется, вот что кружит ему голову!.. Но как добыть богатство?
Рано утром пошел он по токарням и красильням. В продолжение Настиной болезни Патапу Максимычу было не до горянщины, присмотра за рабочими не было.
Оттого и работа пошла из рук вон. Распорядился Алексей как следует, и все закипело. Пробыл в заведениях чуть не до полудня и пошел к Патапу Максимычу. Тот в своей горнице был.
— Что скажешь? — сухо спросил его Чапурин.
— Насчет работы пришел доложить, — молвил Алексей. — Обошел красильни и токарни — большие непорядки, Патап Максимыч.
— Каких порядков ждать, коли больше двух недель призору не было! — заметил Патап Максимыч.
— Ко всем станкам приставил работников, — начал было Алексей.
— Не до них мне теперь, — перебил его Патап Максимыч. — Делай, как прежде. Дня через два сам за дело примусь.
— Слушаю, — сказал Алексей.
— Ступай, — молвил ему Патап Максимыч. Алексей вышел.
Возвращаясь в подклет мимо опустелой Настиной светлицы, он невольно остановился. Захотелось взглянуть на горенку, где в первый раз поцеловал он Настю и где, лежа на смертной постели, умоляла она отца не платить злом своему погубителю. Еще утром от кого-то из домашних слышал он, что Аксинья Захаровна в постели лежит. Оттого не боялся попасть ей на глаза и тем нарушить приказ Патапа Максимыча… Необоримая сила тянула Алексея в светлицу… Робкой рукой взялся он за дверную скобу и тихонько растворил дверь.
Только половина светлицы была видна ему. На месте Настиной кровати стоит крытый белой скатертью стол, а на нем в золотых окладах иконы с зажженными перед ними свечами и лампадами. На окне любимые цветочки Настины, возле пяльцы с неконченой работой… О! у этих самых пялец, на этом самом месте стоял он когда-то робкий и несмелый, а она, закрыв глаза передником, плакала сладкими слезами первой любви… На этом самом месте впервые она поцеловала его. Тоскливо заныло сердце у Алексея.
«А где стол стоит, тут померла она, — думалось ему, — тут-то в последний час свой молила она за меня».
И умилилось сердце его, а на глазах слеза жалости выступила… Добрая мысль его осенила — вздумалось ему на том месте положить семипоклонный начал за упокой Насти.
Несмелой поступью вошел он в светлицу. Оглянулся — склонив на руку голову, у другого окна сидит Марья Гавриловна. Завидя Алексея, она слабо вскрикнула.
— Испужал я вас? — робко молвил Алексей.
— Ах, нет… я задумалась… а вы… невзначай…— опуская глаза, сказала Марья Гавриловна.
На глазах-то хоть и стыдно, зато душе отрадно… Страстно глядит вдовушка на пригожего молодца… покойного Евграфа на памяти нет.
— Не взыщите… Я не знал… думал, нет никого… Я уйду…— говорил смущенный Алексей и пошел было вон из светлицы.
— Нет… зачем же?.. — вставая с места, сдержанно молвила Марья Гавриловна. — Вы мне не помеха.
Молча стоит перед ней Алексей… Налюбоваться не может… Настя из мыслей вон.
— Заезжали в Комаров? — с наружной холодностью спросила Марья Гавриловна.
— Не заезжал, — ответил Алексей, — надо было другую дорогу взять.
— А опять на Ветлугу поедете? — после короткого молчанья спросила Марья Гавриловна.
— Не знаю… Может статься, и вовсе не буду там, — отвечал Алексей.
— И в Комарове не будете?
— Не знаю.
— Здесь, стало быть, останетесь?.. У Патапа Максимыча? — спросила Марья Гавриловна, пристально глядя на Алексея.
— Вряд ли долго у него проживу… Места ищу, — сказал
Алексей.
— Какого? — спросила Марья Гавриловна.
— По торговой части… В приказчики, — сказал Алексей. — Да, сказывают, трудно… Пока сам не знаю, как бог устроит меня.
Не ответила Марья Гавриловна. Опять несколько минут длилось молчанье.
— Приведется быть в Комарове, кельи моей не забудьте, — улыбнувшись слегка, молвила Марья Гавриловна.
— Не премину, — ответил Алексей.
— А насчет места я поразузнаю… Брат у меня в Казани недавно искал приказчика… Его спрошу, — сказала Марья Гавриловна.
— Покорно вас благодарю… Вовек не забуду вас…— начал было Алексей.
— Уж будто и ввек, — лукаво улыбаясь и охорашиваясь, молвила Марья Гавриловна.
— По гроб жизни!.. — горячо вскликнул Алексей и сделал порывистый шаг к Марье Гавриловне.
— Прощайте покамест… До свиданья, — сдвинув брови и отстраняясь от Алексея, сказала она. — Недели через две приезжайте в Комаров… К тому времени я от брата ответ получу.
И поспешно вышла из светлицы. У Алексея из головы вон, что пришел он за Настю молиться… Из млеющих взоров Марьи Гавриловны, из дышавших страстью речей ее понял он, что в этой светлице в другой раз довелось ему присушить сердце женское.