Страница 17 из 39
Он гладил собаку по огромной противной морде, ласково трепал по холке, и в движениях его и в голосе была настоящая нежность:
– Ну, успокойся, Мракобес, успокойся! Все свои…
– Песик, прямо скажем, малосимпатичный, – бестактно заметил я. – В цивилизованные страны их запрещено ввозить. Так и называют – дог-киллер. Мокрушник…
– За это и ценим, – сказал Серебровский со своей обычной зыбкой интонацией – нельзя понять, шутит он или всерьез, потом взял меня под руку: – Пошли в дом…
Начальник охраны Миша Красное Ухо – за спиной – мягко напомнил:
– Указания?
– Как обычно, в шесть… – уронил Сашка, не оборачиваясь, не прощаясь. А пес-дракон строго «держал место» – у правой ноги хозяина.
Я вернулся на пару шагов, протянул руку Мише:
– До завтра. Прости, пожалуйста! Не сердись…
Он улыбнулся, и ладонь его была как улыбка – широкая, мягкая.
– Да не берите в голову. Все на нервах. Я вас понимаю…
Я хлопнул его товарищески по спине, Миша наклонился ко мне ближе и тихо сказал:
– При подчиненных больше меня за уши не хватайте. А то для поддержания авторитета придется вам руку сломать.
Я ему поверил.
Догнал дожидающегося меня в дверях Серебровского, который сообщил:
– Мне кажется, он – единственный – любит меня.
– Кто – охранник? – удивился я.
– Мракобес, – серьезно сказал Сашка.
Я испуганно посмотрел на него.
– Не боится потерять работу!.. – хмыкнул Сашка, и его тон снова был неуловимо зыбок.
А в мраморном холле нас встречала Марина, сильно смахивающая сейчас на американскую статую Свободы – в широком малахитовом, до пола длинном платье, но не с факелом, а с запотевшим бокалом в поднятой руке. Посмотрела на меня ласково, засмеялась негромко, светя своими удивительными разноцветными глазами – темно-медовым правым, орехово-зеленым левым, – лживыми, будто обещающими всегда необычное приключение, радостно протянула мне руки навстречу.
Вот баба-бес, чертовская сила!
Она сразу внесла с собой волнение, удивительную атмосферу легкого, чуть пьяного безумия, шального праздника чувств, когда каждый мужчина начинает изнемогать от непереносимого желания стать выше, остроумнее, значительнее – в эфемерной надежде, что именно он может вдруг, ни с того ни с сего стать ее избранником хоть на миг, потому что любой полоумный ощущает невозможность обладать этой женщиной всегда, с мечтой и отчаянием предчувствуя, что такая женщина – переходящий кубок за победу в незримом соревновании, где талант, случай, характер вяжут прихотливый узор судьбы в этом сумасшедшем побоище под названием жизнь.
– Ну, Серега, как сказал поэт? – спросила Марина. – «Воспоминанья нежной грустью…»
– «…меня в чело, как сон, целуют», – закончил я строку и обнял ее, легко приподнял и закружил вокруг себя.
Питбуль Мракобес утробно зарычал, глядя на нас подслеповатым красным глазом рентгенолога. Сашка гладил его по загривку, успокаивая, приговаривал:
– Свои… свои. Умный… умный, хороший пес… Это свои…
Отпустил собаку, подошел к Марине, вполне нежно поцеловал ее в щеку, откинув голову, посмотрел на нее внимательно, как бы между прочим заметил:
– Подруга, не рановато ли стартовала? – и кивнул на бокал.
– Не обращай внимания… До клинического алкоголизма я не доживу, – усмехнулась Марина и взяла нас обоих под руки. – И вообще, Санечка, не становись патетической занудой, это не твой стиль.
Столовая, конечно, – полный отпад. Зал, декорированный под средневековую рыцарскую трапезную. Дубовые балки, темные панели, стальной проблеск старинных доспехов и оружия, кованая бронза, высокая резная мебель, цветы в литых оловянных сосудах, сумрачные красные вспышки камина. Все-таки, как ни крути, а обаяние буржуазии в старинном макияже – оно еще скромнее, еще неотразимее.
– Скажи на милость, – спросил я Марину, – а какой стиль должен быть у нашего выдающегося магната?
– Что значит – какой? – поразилась Марина очевидной глупости вопроса. – Он, как египетский фараон, повелитель всего, что есть и чего нет! Санечка наш – над мелочами, над глупостями, над людьми, над жизнью…
Она схватила меня за ухо, как я недавно начальника охраны Мишу, ну, может быть, понежнее, конечно, и сказала громким театральным шепотом:
– Александр Серебровский – фигура надмирного порядка, гиперборейская личность, можно сказать, персонаж астральный…
Сашка невозмутимо заметил:
– Шутка… – Он со вздохом посмотрел на Марину, потом обернулся ко мне: – За годы, что ты не видел Марину, у нее бешено развилось чувство юмора. Имею в семье как бы собственного Жванецкого.
Марина обняла за плечи Серебровского и поцеловала его в намечающуюся лысинку.
– Прекрасная мысль, Санечка! Почему бы тебе не купить в дом настоящего Жванецкого? Представляешь, какой кайф – приходишь домой, а тут уже все мы: Михал Михалыч со своими шутками, я с моей нечеловеческой красотой, Мракобес, мечтающий загрызть кого-нибудь насмерть, вокруг – прекрасный неодушевленный мир обслуги. Просто сказка, волшебный сон! Купи, пожалуйста! Ну что тебе стоит?
– Хорошо, я подумаю об этом, – серьезно ответил Серебровский. – Ты же знаешь, что твоя просьба для меня – закон…
В этом роскошно навороченном буржуазно-антикварном новоделе должна была бы звучать пленительная музыка Игоря Крутого в аранжировке какого-нибудь Вивальди. А я слышал тонкий, приглушенный, задавленный подвизг истерии. Они не хотели гармонии. По-моему, им обоим нравился звук аккуратно скребущего по стеклу ножа.
Я серьезно сказал ей:
– Знаешь, Маринка, если ты будешь так доставать мужа, жизнь ему подскажет парочку крутых решений семейных проблем.
– Не выдумывай, Верный Конь! – махнула рукой Марина. – Нет у нас никаких проблем. Наша жизнь – это романтическая повесть о бедных влюбленных. Или не очень бедных. Даже совсем не бедных. Скорее богатых. Наверное, очень богатых. Но наверняка – чрезвычайно влюбленных. Так я говорю, мой романтический рыцарь?
Она обняла Сашку и легонько потрясла его – так выколачивают монету из перевернутой копилки.
– Абсолютно! Тем более что современному рыцарю достаточно не обкакать шпоры, – невесело усмехнулся Сашка. – Все-все-все, садимся за стол…
Серебровский уселся во главе стола, и в ногах его сразу разлегся с негромким рычанием Мракобес. Мгновенно возникли неизвестно откуда – будто из небытия – два официанта в смокингах, предводительствуемые маленьким шустрым вьетнамцем, который нес в растопыренных пальцах развернутую веером полудюжину бутылок.
– Цто коспода будут пить? – любезно осведомился вьет, наклонив прилизанный пробор. – Оцень хорошо сан-сир, легкое шато-марго, монтрашо зевеносто третьего года, к рибе мозно сотерн… К утиной пецени «фуа гра» нузно взять молодой бозоле от Зорз де Бёфф…
– Подай ему, Вонг, божоле от Жоржа де Бёффа, – захохотала Марина. – А то он там у себя во Франции всех этих понтов не ловит!
– Приятно обслузить гостя, понимаюсего вкус настоясего вина, – с достоинством сказал Вонг.
– А мне приятно, что в доме моего старого друга служит настоящий сомелье – хранитель вин, – учтиво, стараясь не улыбаться, ответил я.
– Сомелье! Наш сомелье Вонг Фам Трах! – продолжала смеяться Марина, и в ее смехе просверкивали уже заметные искры скандала. – Я помню, как вы с Сашкой бегали ночью покупать водку у таксистов…
Вонг направился к боковому столику, чтобы раскупорить бутылки, но Серебровский мгновенно остановил:
– Я тебе уже говорил, чтобы ты открывал бутылки при мне…
Марина углом глаза смотрела на мужа, потом положила мне руку на плечо:
– Сумасшедшая жизнь!
– Твой муж мне объяснил – нормальный карнавал, – пожал я плечами.
– Ненормальный карнавал, – покачала головой Марина. – Во всей Москве Санек не сыскал дворецкого-японца, пришлось взять вьетнамца, которого мы продаем за японца. Но шутка в том, что те свиные рыла, для которых гоняют эти понты, не отличают японца от вьетнамца, они все на их взгляд – косоглазо-узкопленочные. А Вонг, я думаю, только нас ненавидит больше японцев.