Страница 56 из 63
В комнату заглянул Кедров с бутылкой и штопором в руках и прислонился к косяку двери, с улыбкой слушая игру Вартанова. Внезапно я понял, почему старый полковник ничего не хочет менять в этом доме. Ему нравилось чувствовать себя гостем — гостем, что заглянул на огонек, зажженный дружеской рукой полвека назад. И дело не в том, кто и как жил здесь раньше — этот дом легко было заселить любыми тенями. И, наигрывая вечером на старом рояле, испытать невероятную надежду, что вот скрипнет дверь и войдут те, кого нельзя ждать уже никогда.
— Генерал-лейтенант Клементьев преподавал в академии Фрунзе, армейская разведка имела там свой факультет, — сказал Вартанов, внезапно обрывая игру. — Его сын, Геннадий, продал мне этот дом перед тем, как уехать в Англию. Сейчас он живет там постоянно. Он геммолог высокой квалификации и работает в ювелирной фирме своего дальнего родственника. А попутно кое-что делает и для нас.
Я хотел было уточнить, как понимать это «для нас», но Вартанов вновь заиграл — все тот же романс. Слова, однако, были теперь иными:
— Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это…
Полковник сделал пару бравурных аккордов и, рассмеявшись, сказал:
— Идеологические различия — всего лишь ширма для одинаковых мотивов.
Я улыбкой дал понять, что оценил его каламбур, а он уже серьезно добавил:
— Геннадий и будет нашим основным партнером в Лондоне, резидентом, если угодно.
Все эти три дня, что мы провели на даче Вартанова, прошли под знаком обоюдного интереса, который не скрывала ни одна из сторон. В конце концов мы с Кедровым признали право полковника возглавить проект, а он остался удовлетворен квалификацией своих новых подчиненных.
Александр Гургенович был абсолютно не похож на своего предшественника — и внешне и внутренне это был совершенно другой человек. Он был великолепно образован, музыкален, чрезвычайно общителен. История разведки и контрразведки была его страстью — он являлся автором нескольких серьезных исследований в этой области; мы провели вместе немало часов, слушая его увлекательные рассказы. Кроме того, в отличие от аскета Саманова, он был превосходный кулинар и подлинный гурман — мог целый вечер трудиться над изготовлением какого-нибудь изысканного паштета, а поэтические образы, которыми он описывал достоинства любимых им мозельских вин, я мог сравнить разве что с красочными и энергичными эпитетами Абашидзе.
В целом мы понравились друг другу. В потенциальном согласии Абашидзе видеть Вартанова во главе проекта ни я, ни Кедров тоже сомнений больших не испытывали. А вот с Уколкиным дело обстояло сложнее.
Несколько раз я пытался прояснить позицию Александра Гургеновича в этом вопросе, но безрезультатно. Тактично, но решительно он отказывался обсуждать роль Уколкина в наших перспективных планах.
Загадкой для нас оставались также подлинные мотивы Вартанова, заставляющие его принимать такое активное участие в нашем сомнительном деле. На прямой вопрос Кедрова он ответил с какой-то двусмысленной интонацией:
— Можете считать, что это моя последняя попытка до конца реализовать профессиональный потенциал. Карьера в ГРУ была не слишком удачной и не дала возможности полностью проявиться моим блестящим способностям.
Сказано это было со смешком, и осталось впечатление, что если даже и есть в этой шутке доля истины, то очень, очень незначительная.
Но в целом Вартанов завоевал наше расположение, и я счел возможным рассказать ему о моем знакомстве с Кравцовым и тех надеждах, которые я на него возлагаю. Рассказ этот заметно взволновал старого полковника, но, к моему большому удивлению, не в той части, где я расписывал возможные перспективы, а в «исторической», посвященной делу греков и эпизоду на Богородском шоссе. Вартанов дважды и в мельчайших подробностях заставил меня повторить эту историю.
— Значит, он знает теперь наверняка, что стрелял Уколкин? — в который уже раз переспросил он.
Я подтвердил. Этот жгучий интерес был мне непонятен. По лицу Кедрова, на которого, кстати, повествование о моих запутанных отношениях с Кравцовым особого впечатления не произвело, я увидел, что он тоже не находит объяснения такому волнению Вартанова.
Разговор окончился требованием Александра Гургеновича обязательно познакомить его с Кравцовым, как только закончится наша снегиревская засада. Я охотно согласился.
На рассвете следующего дня нас разбудил примчавшийся из Москвы Уколкин. Всю ночь шел дождь, и белая «Волга» была до крыши покрыта дорожной грязью. Пока охрана на скорую руку отмывала машину, Уколкин возбужденно рассказывал:
— Сегодня, с двенадцати до двух, Аркаша с компанией будет в Сандунах. Все люди уже на местах. Мои четверо — внизу, ваш, как и договаривались, на крыше. Обзор сверху вполне приличный, сектор большой, накрывает все возможные места парковки. В «слепых» участках мы ночью поставили несколько машин, так что деться ему некуда. Лишь бы ваш парень не подвел, а то днем народу там много бывает.
— Об этом не беспокойтесь, — сухо сказал Вартанов.
Мы со Станиславом не были посвящены в подробности этой операции и, честно говоря, особенно об этом не жалели. Я знал только, что за эти три дня Вартанов четыре или пять раз говорил с Уколкиным по телефону — дача имела московский номер. И один раз, ночью, кто-то приезжал. В содержание этих переговоров полковник не счел нужным нас посвящать, да мы и не настаивали, полностью положившись на его богатый опыт.
— Я бы вздремнул, — сказал Уколкин, с трудом сдерживая зевок. — Почти двое суток без сна и жрать хочу как собака.
Я взял его под руку и повел на террасу. Пока я заваривал чай, Уколкин жадно набросился на паштет, щедрой рукой намазывая деликатес на толстые ломти хлеба.
— Ну как старик? — спросил он, с трудом прожевав огромный кусок.
На террасе мы были вдвоем.
— Да что старик… Нормально, работать можно, — неопределенно протянул я.
Рука Уколкина, вонзив нож в остатки паштета, замерла. Он внимательно посмотрел на меня, в глазах его мелькнуло какое-то грустное сожаление.
— Да… Чувствую, отольются мне эти деньки, — заметил он расстроенным тоном, как-то сразу потеряв интерес к еде.
Не допив чай, он устало прикрыл глаза и обмяк, облокотившись на стол. Мне стало его жалко — до того измотанным он выглядел.
— Есть еще будешь? — спросил я.
— Не… Покажи, где здесь прилечь можно, — пробормотал он совсем сонным голосом. — Сейчас сколько? Семь? В одиннадцать разбуди, поедем спектакль смотреть.
Я проводил его до дивана, укрыл клетчатым пледом. Он моментально захрапел. Когда я вышел обратно на террасу, там стоял Вартанов.
— Спит? — спросил он, кивнув на дверь, которую я только что притворил за собой.
— Спит.
— Ну пусть поспит. Иуда, — почти неслышно произнес полковник и вышел из дома.
В одиннадцать я разбудил Уколкина, и спустя четверть часа мы вчетвером уже катили по направлению к Москве. Уколкин сидел за рулем, четырехчасовой сон заметно освежил его, он был бодр и весел и на все мои попытки узнать, что за зрелище нам предстоит увидеть, отвечал шуточками. Вартанов и Кедров, расположившиеся на заднем сиденье, всю дорогу молчали.
Часа через полтора «Волга» въехала в Большой Кисловский переулок. Уколкин остановил машину и заглушил двигатель. С места нашей парковки хорошо просматривалась Рождественка, по которой сновали многочисленные в этот час прохожие.
— Вон те два «паджеро» — машины Гордона, — негромко сказал Уколкин, показывая на стоящие близко к перекрестку джипы роскошной, самой дорогой комплектации.
— Нескромно, нескромно… — протянул Вартанов неприятным голосом.
Он сместился в центр заднего сиденья, оттеснив Кедрова вправо, и внимательно рассматривал сверкающие автомобили.
— Что мы должны делать? — спросил заметно нервничающий Станислав.
— Ничего. Ждать. Просто ждать, — ответил Вартанов и, неловко согнувшись, стал рассматривать здание, у которого стояла наша машина.