Страница 5 из 63
Я сразу его узнал, хотя в таком обличье раньше не встречал, да и прошло уже несколько лет со времени нашей последней встречи. На загорелом, обветренном лице светлым пятном подбородок выделяется, даже при этом скверном освещении заметно — бороденку свою мушкетерскую сбрил, значит, совсем недавно. Костюм темно-серый, тройка, выглядит как дорогой, булавка в галстуке — весьма ювелирное изделие. Стрижка хорошая, совсем свежая. Все для меня ново. Вот только глубокий шрам — белая полоска от правого глаза до уха, старый шрам…
Ночь на 1 сентября, Северная Якутия. Ледяная черная вода речки Чаунралах. Третий раз за ночь мы переходим эту проклятую извилистую реку вброд. Дождь. Проваливаясь по колено в насыщенную водой моховую марь, выходим к сопке, покрытой полусгоревшим лиственничным лесом. Часа три разжигаем огонь и спим у нодьи[4] на мокром брезенте, прижавшись спиной друг к другу. С рассветом двигаем дальше. Еще километров десять до переправы через Большую Ботуобию, часов двадцать до того момента, когда подо мной оборвется сгнивший навесной мост, почти сутки до этого шрама…
— Здорово, Граф! — Я пожал большую крепкую ладонь. — С какого курорта такой загорелый?
— Привет, Серега! Рад тебя видеть! — Золотые зубы сверкнули в улыбке. — Курорт тебе известный. Сильно загорают шея и кисти рук. Кисти ног и все остальное, как у альбиноса.
За нашим столиком места не нашлось, но пара стульев как раз освободилась за соседним. Неожиданной и редкой была эта встреча, требовала разговора тет-а-тет. Поставил я своим инженерам по одной на круг и покинул их веселую компанию. Им и втроем не скучно будет.
— Ну что, Граф? Сезон окончен, хрусты в кармане, душа праздника требует?
— Целковые есть, Серега, это ты в точку попал, но сезон теперь у меня другой, считай, круглый год тянется. Нет-нет, что ты! Я угощаю. Этого добра пока хватает, вот, смотри! — Граф вытащил две пачки банкнот с фиолетовой личиной Ильича.
— Давай быстро обратно засовывай, Ротшильд!
Я уже уловил пару быстрых любопытных взглядов сидящих неподалеку крепких, коротко остриженных ребятишек.
— Ну! Здесь же не Абакан?
— Абакан не Абакан, а расслабляться особенно не советую. Сильно напиваться тоже не стоит. Осень нынче холодная, голым на улице просыпаться неприятно.
— Ну, ладно, ладно. Хрен с ними, с деньгами. Сам-то как?
— Да так… Работаю инженером, сто шестьдесят плюс премии. Заочная аспирантура, диссер пишу. В общем, стандарт.
— Не скучно? Ты ж фантазером всегда был! Мы с Димкой недавно тебя вспоминали.
— Да бывает скучновато. На рыбалку иногда езжу. На Можайку.
— Уй тоска, блин. Взвоешь. Ну, хлопнем!
Хлопнули.
— Граф, а ты у Виктора? По-прежнему взрывником?
— Нет. Я из Новосибирска уже два года как ушел.
— Где же?
— В артелях. На Лене был, на Зее. Сейчас на Печоре. Взрывником, бульдозеристом. На металле.
— Золото, что ли?
— Оно самое. Сезон круглый год. Подготовка, добыча. Большие бабки можно зашибать. Сорок рублей в день чистыми, базовая ставка. Роба и жратва отдельно.
— Неплохо.
— Хочешь, замолвлю словечко? Радист тоже пригодится.
— А куда?
— А куда хошь. От Камчатки до Белого моря.
— Ты все артели знаешь?
— Все никто не знает. Их полно, артелей-то. Одни закрываются, другие открываются. Артелей до хрена, хозяин зато один.
— Что за контора? Какое-нибудь «Союззолото»?
— Какая контора? Я ж тебе говорю — один хозяин. Саманов.
— Кто такой Саманов?
— Серега, ты же на Севере не один год был, неужели про Саманова не слыхал?
— Да я со старателями дела не имел, все в геологии.
— Саманов — ох и крепкий мужик! Он первые артели еще в конце пятидесятых создавал. От Магадана и на запад — до Архангельска. Вся артельная братва у него вот где! — Граф стукнул кулаком по столу, звякнули кружки. — Золото, говорят, чует как леший. В артелях добыча покруче будет, чем на госприисках.
— В пятидесятых, говоришь? Старик совсем уже, наверное.
— Сам я его не видел. Но говорят — орел! Сибиряк. Чалдон. Из семьи старателей потомственных с Витима. Охоту по крупняку любит. На медведя, с берлоги. Один всегда. Стреляет — как Чингачгук. На спор утку влет из мелкашки бьет!
— Херня все это.
— Ну, не знаю. Сам не видел, врать не буду, но — говорят! Держит всех крепко. Скажет слово — и нет базара. Кто поперек — сразу в аут. А то и вот так! — Граф выразительно провел по шее ребром ладони.
— Ну прямо мафия.
— А ты думал!
— Ладно, Граф. Это все в перестройку газет начитались. Везде мафия чудится. Небось вкалываете на приисках аж жопа дымится, вот и вся мафия. Сам-то ты это видел? — Я повторил его жест.
Граф засмеялся:
— Нет, не видел. А вкалываем — это точно. Но говорят…
Под воспоминания время летело стремительно. За часок до закрытия мы с Графом уже прилично набрались и созрели для перехода от Севера и политики к женскому вопросу, как вдруг он внезапно поломал эту едва открывшуюся тему.
— Серж, мне тебя сам Бог послал. Я все прикидывал, где корешей надежных взять, а сегодня вот мы Мирный с тобой вспомнили, ты ж для этого дела самое то. Смотри сюда!
Из красивого бумажника черной матовой кожи Граф извлек листок бумаги. На этом клочке был бережно набросан чертежик, похожий на кроку с топографической карты.
— Месяца два назад, в Ленске, застряли мы в порту дня на три. Ну, ты сам знаешь: погодка есть — вертолетки нет, вертолетка есть — керосинки нет, керосинка есть — пилотка пьян, и так далее. И прибился к нам старый бич, действительно старик, лет под семьдесят, наверное, пьянь зеленая, конечно, но интересный дед. Поили мы его за компанию, он нам байки разные травил без перерыва. Он, считай, всю Сибирь пешком протопал, рабочим был в топографических партиях. Самого Федосеева лично знал, ну, того, кто «Смерть меня подождет» написал. Так вот этот дедок при Сталине лет десять в лагере отсидел, лагерь был вот здесь, в верховьях Бирюсы, это Восточный Саян. Вот смотри — Бирюса, а это ее приток — ручей Катышный. Левый приток, течение стрелкой показано…
Суть рассказа Графа сводилась к следующему. В каком-то пятьдесят лохматом году на Бирюсе был прииск, при прииске была зона. В лагере произошел бунт, охрану поубивали, а зэки разбежались. Некоторое время до бунта золото не вывозили, черт его знает почему. Во время бунта золото, чуть ли не полтонны, пропало.
— Так вот этот дед сам был в том лагере, понимаешь, все сам видел. А золото начальник лагеря зарыл вот здесь. Это кладбище, где зэков хоронили, могилы номерные были, без имен. Когда одного клали, когда нескольких — как мерли, так и клали. А вот это — церковь.
— Церковь в лагере?
— Да лагерь здесь ни при чем. Лагерь при Иосифе возник, а сам прииск задолго до того, как вождь родился, существовал. Сама церковь деревянная была, черная такая, говорит, из лиственницы, высокая. А фундамент каменный, из местных саянских гранитов. Я полагаю, церковь, может, сгорела или сгнила, но фундамент-то должен был остаться, а? Не взрывали же его — на кой хрен? Так вот могила эта вот здесь — двадцать пять метров строго на север от середины восточной стены. Дед сказал, что дружок его был в похоронной команде, в ночь перед мятежом. Кагэбэшники зарыли там несколько мешков, да и дружка этого, похоже, закопали вместе с золотом, с той ночи дед его больше не видел. Я вот думаю, может, взяться нам, а, Серега?
— Граф, ты «Остров сокровищ» читал?
— Читал.
— Тебе сколько лет было, когда читал?
— Ну, лет десять. Да ладно тебе…
— Молодец какой! Не стареешь совсем. Как было десять, так и…
— Вот ты ржешь, Серж, а мне сдается — дед правду…
— Правду, только правду, ничего кроме правды. Но не всю.
— Да ты пойми, было у меня чувство, что вроде как исповедь у него…
— После пары бутылок спирта исповедь — нормальное дело. Чего ж твой Билли Бонс сам золотишко-то не отрыл? За тридцать лет разок можно было бы счастье испытать?
4
Нодья — вариант костра, рассчитанный на долгое равномерное горение.