Золото тофаларов

— А-а-а! У-у-оо! Бля… — перекрыл рев пыточного агрегата вой какого-то страдальца.

На лицах обитателей приемной отразилась гамма сложных переживаний. Кравцов болезненно сморщился и решительным жестом открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату. Я последовал за ним.

В небольшой квадратной комнате, в окружении стеклянных шкафчиков с какими-то препаратами и зубодерными причиндалами, сидел за столом толстенький, почти полностью лысый старичок в золотых очках. Когда мы вошли, он с задумчивым видом разглядывал пару нежно-розовых искусственных челюстей, поднеся их близко к глазам. При виде Кравцова старичок вскочил, как будто подброшенный пружиной, челюсти с могильным стуком упали на стол.

— Павел Борисович! — сладко пропел старичок, стремительно выбегая из-за стола и широко распахивая коротенькие, толстенькие ручонки, словно хотел заключить Кравцова в дружеские объятия.

Кравцов поздоровался с пасмурным выражением лица. Он присел на край стола, небрежно отодвинув сверкающие голливудской улыбкой челюсти.

— Я же сказал, чтобы сегодня никого не принимали! — строгим голосом заметил он Соломону Яковлевичу, на лице которого была написана буйная радость по поводу встречи с дорогим Павлом Борисовичем.

— Но Яша должен делать гешефт?! — извиняющимся тоном произнес Геллерштейн, подпрыгивая на месте как воробушек. — Мальчику надо заработать на кусок хлеба!

— У-й-й, бля… — как бы в подтверждение его слов опять донесся из-за стенки жалобный стон терзаемого Яшей пациента.

Соломон виновато развел руками, Кравцова передернуло.

— Ну, ладно! — Он подошел к двери кабинета, обитой изнутри кожзаменителем крокодилового цвета, и плотно прикрыл ее. — Гешефт так гешефт. Вот, Соломон Яковлевич, перед вами человек, зовут его Сергей Александрович. Его вы должны описать как преемника Гришина в том случае, если греки позвонят вам. А они вам позвонят. Скорее всего завтра, во второй половине дня. Вы скажете, что с Сергеем дело иметь можно, что вы сами пользовались его услугами, что он старый друг Гришина, а главное, повторяю еще раз, опишете им его подробный портрет. Подробный настолько, чтобы они его вспомнили. Это самое важное. Порекомендуйте им обратиться к Сергею, но сильно не нажимайте, палку здесь ни в коем случае перегнуть нельзя. Ну да что мне вас учить, вы же не первый раз с нами работаете!

При последних словах Кравцова вся веселость Геллерштейна сразу улетучилась. Его большие карие глаза за стеклами очков стали печальны, каким-то затравленным взглядом он обвел стены маленькой комнаты.

— Да, да. Я все понял, все сделаю, — уныло пробормотал он.

— Надеюсь! — сказал Кравцов. — Я вас оставлю тет-а-тет на пару часиков. Сергей, обязательно дождись меня, в управление еще разок нужно будет заехать.

Кравцов вышел. Сникший Соломон Яковлевич подошел к окну и, барабаня пухлыми пальцами по стеклу, озирал угрюмый бирюлевский пейзаж. Я подсел к столу и стал рассеянно перебирать челюсти, стараясь сложить пару в подходящую комбинацию.

— Оставьте, пожалуйста! — резко сказал Геллерштейн, повернувшись от окна, и тут же добавил: — Извините. Кофе не желаете?

— С большим удовольствием.

Старик засуетился, накрывая на стол. Среди весело скалящихся протезов появились изящные, маленькие чашечки из полупрозрачного, тонкого фарфора и серебряная корзиночка с конфетами в невзрачных обертках, устрашающе именуемых «Радий».

— Скажите, а вы хорошо знали Сережу Гришина? — спросил Геллерштейн, насыпая кофейные зерна в кофемолку.

— Да, он был моим старым знакомым. На Севере работали вместе несколько лет назад.

— В Магадане?

— Нет, но близко — на Чукотке.

Маленькая машинка загудела в руках Соломона, и вкусный запах свежеразмолотого кофе поплыл по комнате.

— А я был в Магадане! — сказал Геллерштейн с некоторой гордостью.

— Участвовали в великих стройках?

— Что вы, что вы! — Соломон Яковлевич правильно понял вопрос и суеверно плюнул через плечо. — Нет, я сам, по собственной инициативе поехал. Молодым человеком тогда был, не чуждым романтики. Хотелось покорять пространства — дух времени такой был, тридцать лет назад.

— Ну и как впечатления?

— О! Сильные! До сих пор вспоминаю как ярчайший эпизод биографии. Я в старательской артели работал, шлиховщиком.

— Вы серьезно? — Я не мог сдержать удивления.

— Ну конечно, теперь самому трудно поверить! — Соломон Яковлевич покрутил в воздухе пухленькими розовыми ручками. — А ведь у меня нюх был на золото поразительный. Я в таких местах его намывал, где другие и подозревать не могли.

— И сейчас сохранился? — Я прихлебнул жидковатый кофе.

— Что?

— Нюх?

Геллерштейн поперхнулся изотопной конфеткой, посмотрел на меня осуждающе.

— Не судите, да не судимы будете. Золото — вещь притягательная, многие обжигаются, я, увы, не исключение. Но ведь и вы ко мне заглянули не зубки подлечить?

— Без комментариев, дорогой Соломон Яковлевич. Боюсь, наш общий знакомый, что недавно отсюда вышел, не поощряет излишние откровения своих… — Я запнулся в усилиях подобрать нужное слово, которое с наименьшими потерями для самолюбия определяло нашу незавидную роль.

— Стукачей, — любезно помог мне Геллерштейн и сокрушенно вздохнул. — И чего только не сделает с человеком другой человек! А знаете, Гришин мне рассказывал о вас, немного правда, но рассказывал. И, признаться, я представлял вас совершенно другим!

Я пожал плечами. Что мог наболтать Гришин этому шустрому потомку Эскулапа? Странно, однако: Соломон Яковлевич — и вдруг шлиховщик. Что-то мне в последнее время необычные старички этого сорта попадаются. То рейнджер, там, в морге, то золотоискатель. И оба, заметьте, по медицинской линии совершенствовались.

— Что же вы, Соломон Яковлевич, покинули высокие широты?

— Это вы про Магадан? Да я, можно сказать, и не покидал его с тех пор… — продолжить эту загадочную мысль старику помешал Кравцов, совершенно неслышно появившись в кабинете.

— Воспоминаниям предаемся? — Голос Кравцова заставил Геллерштейна вздрогнуть.

Умное лицо Соломона Яковлевича вновь обезобразила истерично-веселая улыбочка.

— Да вот знакомимся потихоньку с Сергеем Александровичем! Кофейку не желаете?

Кравцов взял из вазочки конфету «Радий», прочел название, усмехнулся. Положил кондитерское чудо на коренные зубы одного из протезов, прижал сверху второй челюстью.

— Апофеоз ядерной войны! Шедевр в стиле Сальвадора Дали.

— Вы мастер импровизации! — угодливо засмеялся старый дантист.

Кравцов кивнул серьезно.

— Импровизация в нашем деле — часто ключ к успеху. Ну как, Соломон Яковлевич, у вас сложилось представление о нашем дебютанте? — Кравцов кивнул в мою сторону.

— Вполне, вполне. Я уверен, что мы сработаемся с… коллегой.

Так, так! Похоже, что планы Кравцова в отношении меня не ограничиваются одноразовой «импровизацией».

— Хорошо. Ну, до скорого, Соломон Яковлевич! Поехали, Сергей, нас ждут.

— Павел Борисович! А как же с поездкой Яши? Мальчик жаждет увидеть землю предков! — задержал нас Геллерштейн.

— Поездка состоится, как я и обещал. Если вы завтра сильно постараетесь.

— Я постараюсь, постараюсь.

В машине я спросил Кравцова:

— Что это там старик болтал про Магадан?

Я думал, что опять нарвусь на замечание или Павел постарается уйти от ответа, но, к моему удивлению, он стал говорить охотно:

— В конце пятидесятых, когда стало широко разворачиваться старательское движение, Соломон рванул в Магаданскую область. Хотел участвовать в организации артелей. Он тогда уже был фигурой известной, с коллекционерами работал. На антиквариате капитал создал, хотел выгодно вложить.

— Он говорил, что шлиховщиком работал, — перебил я Кравцова.

— А, чушь! — отмахнулся тот. — Соломон хотел кусок пожирнее отхватить, но не дали. Все уже было прибрано к рукам. Все, что он мог сделать — это ниточку сбыта сюда, в Москву, протянуть. Частные дантисты — традиционный «золотой рынок». Ну, дали мы ему раскрутиться и потом аккуратно взяли за одно место. Вообще-то он старик интересный — поближе познакомишься, узнаешь.