Остров Блаженных

– Так-так, – Мистер Бронкс задумчиво барабанил пальцами по столу. – Значит, сапоги. Лизать. Мне. Что ж… Не будем оставлять вашему Корнилову иллюзий. Этого с порезанной мордой оставить. Остальных вывести наверх и… Каждому по пуле в лоб. Вышибить мозги, которые додумались учить меня – меня! – лизать сапоги.

Жуковские были так ошарашены приказом Бронкса, что даже не сопротивлялись, когда их выводили за дверь.

– Ты, видать, из военных? – поинтересовался толстяк у последнего парламентера. – Звание? Фамилия?

– Майор Сиваков.

– Посадите майора на стул. Что ж ты, майор, пошел на службу к человеку без роду-племени?

Сиваков нахмурился и ничего не ответил.

– Ладно, черт с тобой, живи, – милостиво объявил Бронкс. – Только больше в Барвиху не суйся. Сам понимаешь: в другой раз я тебя отсюда живым не выпущу.

– Корнилов не простит тебе…

– Плевать мне на Корнилова! Барвиха больше не входит в состав Рублевской Империи. Мы – сами по себе. Как говорит мой дружок, стилист Кроликов, жар-птицы стаями не летают. Впрочем, все это я сообщу Корнилову письменно.

Бронкс выдвинул ящик стола, чтобы взять бумагу, и вдруг замер с разинутым ртом. Его смуглая кожа не обладала способностью бледнеть, но сделалась пепельно-серой.

Выйдя из ступора, толстяк достал конверт, поманил охранника пальцем и помахал конвертом у него перед носом.

– Как это понимать, придурок?! Откуда, едрит тебя в дышло, в моем столе…

– Не могу знать!

– А надо бы…

Бронкс вытащил из конверта сложенный вчетверо листок. Когда развернул его, первым, что бросилось в глаза, была фигурка черного шахматного короля, заменявшая подпись. В течение нескольких минут в кабинете слышалось только сопение Бронкса, читающего послание.

Наконец он положил листок на стол и взглянул на майора.

– Я поспешил с решением, командир. Корнилов обойдется без ответа. В общем, так: этого тоже – в расход!

Сиваков решил постоять за свою жизнь. Даже со связанными руками он сумел показать барвихинским увальням, как дерутся настоящие мужчины: одного охранника уложил ударом головы в живот, второго, с помощью подножки, заставил расцеловаться со стеной. Третий успел сбежать в коридор и позвать подмогу.

В конце концов, майора все-таки скрутили и выволокли из подвала.

Мистер Бронкс еще раз прочел послание Черного Короля, задумчиво пожевал губами.

– Что ж, подобьем бабки. Никакого сепаратизма. Наше дело – сторона? Нет, ребятушки – война!

Глава 2

Клин клином

Даже в такой простой штуковине, как брезентовая ширма, можно найти много занятного. При том, однако, условии, что на нее надо долго пялиться. Тогда можно увидеть, что одинаковые на первый взгляд заплатки сильно отличаются одна от другой. При желании можно даже найти определенный порядок в их хаотичном расположении и связать сшитый из старых палаток кусок брезента с собственной судьбой. Именно этим занимался Томский. Он сидел перед брезентовым пологом на деревянном ящике и вспоминал о такой же брезентовой ширме на Войковской. Там она отделяла от платформы импровизированный тренажерный зал, который жители станции называли качалкой. Здесь, на бывшей Подбелке, ширма тоже исполняла функцию по охране здоровья – огораживала карантинную зону.

Небольшой лазарет пришлось сделать после того, как болезнь поразила нескольких мужчин, бывших узников Берилага, и женщину, появившуюся на станции уже после ее переименования. Симптомы заболевания напоминали бронхит – насморк, першение в горле, сухой кашель. Это на первой стадии. Потом больные начинали жаловаться на жжение в груди и высокую температуру. Началось это неделю назад, и с тех пор карантинную зону пришлось дважды расширять. Заболевшим не помогали антибиотики, а марлевые повязки, которые теперь носили все обитатели станции имени Че Гевары, не препятствовали распространению заразы.

Поползли слухи. Кто-то утверждал, что виновники эпидемии – красные, Мол, идея заразить людей Томского пришла в голову лично товарищу Москвину, который был не прочь побаловаться с различными вирусами. Были и другие версии, совсем уж фантастичные для того, чтобы воспринимать их всерьез. Русаков, например, был уверен в том, что атаку на окраинную станцию Метро предприняли оперившиеся мутанты, которым надоело терпеть верховенство людей в подземном мире.

Товарищ Федор и Банзай пошли еще дальше: предположили, что мутанты сами стали жертвой подставы со стороны некой третьей силы – людей, стремящихся обвинить их в намерении уничтожить человеческую расу.

Толик вздохнул. Сколько людей, столько мнений. Сколько группировок, столько желающих затеять новую войну. После того, как он покинул родную Войковскую, довелось насмотреться всякого, утратить множество иллюзий и убедиться в том, что никакая общая беда не способна объединить остатки человечества. А ленинский принцип построения счастливого общества в отдельно взятой стране – полное фуфло.

Вот он попытался построить подобие рая на отдельно взятой станции. И что? До полного краха всех светлых идей было, конечно, далеко, однако и больших подвижек не наблюдалось. Открытая враждебность Красной Линии, вежливая настороженность Полиса, где новаторов-революционеров тоже не слишком жаловали, купеческая расчетливость Ганзы, а тут еще это…

Толик, наконец, оторвал взгляд от заплаток на брезенте. Как тихо на станции! Интересно, как они ухитряются заниматься повседневными делами и не шуметь при этом? Люди передвигались почти бесшумно, разговаривали полушепотом и только при крайней необходимости. Даже дети, уловив настроение взрослых, забросили свои игры. Сейчас они собрались в кучку, расселись на башне «Терминатора» и о чем-то перешептывались.

Стремление соблюдать тишину было проявлением заботы о больных? Не только. Все ждали от Томского какого-то решения. Активных действий, способных переломить ситуацию. Еще бы! Ведь он – легенда Метро, супермен, способный всегда выходить сухим из воды, рыцарь в сверкающих доспехах, готовый в любой момент прийти на помощь униженным и обездоленным. Так-то, Толян. Назвался груздем – полезай в кузов. И никто не удосужится подумать о том, что он не Бог и не его наместник на этой прокаженной Земле. И уже сделал все, что мог. Принял трудное, но единственно возможное решение, после того, как умерла первая из заболевших жительниц станции. Решение это, еще, возможно, выйдет ему боком…

За ширмой послышались тихие голоса. Брезент раздвинулся. В сопровождении двоих солдат появился тот, от чьего вердикта зависело все: превратится ли независимая станция в большой могильник, который жители Метро будут обходить стороной, или…

Невысокий и щуплый, со всклокоченной седой шевелюрой и бровями-кисточками, старичок снял марлевую повязку, пригладил пальцами усы, которые почему-то не поседели, и сразу стал похожим на Эйнштейна. Он направился к Томскому, по пути вытирая руки переброшенным через плечо вафельным полотенцем.

Известному врачу, в прошлом академику было под восемьдесят, но двигался он настолько быстро, что мог бы дать фору и двадцатилетнему юнцу.

Академик жил на Красной Линии, работал на коммунистов и был похищен со станции Комсомольской в ходе дерзкой диверсии группы, возглавляемой Вездеходом. Доктор прибыл в гости к Томскому с мешком на голове и кляпом во рту, отчего пребывал не в самом лучшем расположении духа. Поначалу ругался не хуже пьяного биндюжника, но как только узнал, зачем его похитили, успокоился и приступил к своим профессиональным обязанностям.

Еще до того, как академик присел на ящик рядом с Толиком, тот успел прочесть все на его лице.

– Марлевые повязки – это правильно. Хотя я и не уверен, что эта разновидность бронхита передается воздушно-капельным путем. Я, честно говоря, вообще ни в чем не уверен. Какая, говорите, у вас смертность?

– Три человека за последнюю неделю.

– М-да. Думаю, что она будет расти.

– Как же быть, э-э-э…

– Альберт Степанович, к вашим услугам.