Страница 7 из 38
Луиза Владимировна была помоложе их, любила поболтать, пофилософствовать, и поговаривали, что она что-то даже пописывала дома на досуге, чуть ли не роман о несчастной безответной любви. Это вполне могло оказаться правдой — натура у Луизы Владимировны была охочей до разных новостей и пикантных деталей, как то, что надо для любовных романов. Самым благодарным слушателем ее была Света, невысокая пухленькая девушка с короткой стрижкой, только что окончившая среднюю школу. Света провалилась на вступительных экзаменах в институт и вынуждена была пойти работать лаборанткой на завод. Она мало, что умела делать, хоть и старалась, но толку выходило совсем немного. В лаборатории ее держали за услужливость и дружелюбность, она старалась всем угодить, а чтобы угодить Луизе Владимировне, достаточно было просто слушать внимательно ее излияния и поддакивать в нужный момент.
Иногда скучающая Света подсаживалась к Вите Алексееву, молодому сотруднику, тридцатилетнему холостяку, чья ладонь была в два раза больше Мишиной ладони. Светка от нечего делать несла, не переставая, всякую чепуху, наблюдая, как Виктор настраивает аппаратуру. Сидя рядом, непринужденно болтая ногами, она не замечала, как короткая юбка задиралась, обнажая ее пухлые колени с ямочками. Витька, естественно, постоянно натыкаясь взглядом на эти ямочки, начинал нервничать, ерзать, и ни с того, ни с сего грубить.
— Да, убери ты свои коленки! Мешаешь паять! — возмущенно высказывал он Свете. Та, не понимая реакции молодого человека, обиженно надув губки, возвращалась за свой стол или пересаживалась к кому-нибудь другому из сотрудников.
Миша любил подшучивать над ними.
— Свет, у Витьки глаза скоро окосеют, ты же его фокус смещаешь на 180 градусов!
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Тихонов!
— Вить, ты тоже не понимаешь?
— Да отстаньте вы все от меня! Ну что за люди — не дают вообще сосредоточиться!
Жизнь в отделе била ключом. У них постоянно что-то происходило. То ли сотрудники такие подобрались, то ли еще что, но у них никогда не было скучно. На этот раз намечался грандиозный шахматный турнир. В среду в конце рабочего дня все занимались подготовкой. Обставили все чинно, поставили столы, на доске мелом написали имена участников, словом — подготовились наисерьезнейшим образом. Главными зачинщиками и вдохновителями являлись Федор Федорович и его давний соперник, начальник соседней лаборатории, Алексей Григорьевич Емельяненко; оба заядлые игроки, любители шахматных баталий.
— Давненько я не брал в руки в шахматы! — любил повторять крылатую фразу Федор Федорович, нервно двигая фигуры.
— Знаем, знаем, как вы плохо играете! — отзывался и долбил со всего маха по кнопке шахматных часов его соперник.
— Тронул — ходи! — изредка во время поединка раздавался возмущенный вопль Федора Федоровича.
Шахматные блиц-турниры, пятиминутки, уже давно стали неотъемлемой частью жизни отдела. Баталии устраивались, как перед рабочим днем, так и в обеденный перерыв, а иногда и после работы.
Миша сам часто не играл, но со стороны любил наблюдать за схватками маститых «гроссмейстеров». Впрочем, за ним укрепилась репутация сильного игрока. И все благодаря тому, что однажды, в обеденный перерыв из-за отсутствия игроков его пригласил сыграть «партейку» Емельяненко. Миша в теории был не силен, особых шахматных тонкостей и премудростей не знал, но сразу же озадачил своего опытного противника нестандартным мышлением. Если б красный флажок на часах у него не упал, то Емельяненко пришлось бы испить горькую чашу поражения. Уж больно плачевная у него возникла на доске ситуация. Потом Михаил как-то, здорово не напрягаясь, посадил в лужу старшего инженера Юрия Палыча Можаровского, постоянного противника Емельяненко и самого Белова. С этой поры матерые шахматисты стали с опаской относиться к молодому человеку, потому что выигрыш у него им не сулил громкой славы, а вот проигрыш, наоборот, мог оказаться несмываемым позором. Поэтому они не особо горели желанием приглашать Мишу на поединок.
На этот раз турнир должен был состояться между тремя командами, две от лабораторий, третья — чисто конструкторская. В каждую команду вошло по три человека, которые должны были делать ходы по очереди. Появились конструктора во главе с рьяным шахматистом Стасиком Новицким. Его помощниками назначили молодого специалиста Славку Зайцева и старожила отдела, всеми уважаемого, седовласого Данилу Григорьевича. Тот факт, что они эти самые шахматы, наверное, со школьной скамьи не брали в руки, никого не смутил — честь коллектива дело святое, доверили — отстаивай. Миша тоже попал в число игроков, более того, на него возлагали большие надежды, памятуя недавний успех. В команду же соседей вместе с маститыми игроками, такими как Емельяненко и Юрий Палыч, попал не понятно какими путями шебутной несерьезный Кузя, Серега Кузьмин, местный клоун по призванию. Он был на три года старше Тихонова. Окончив дневное отделение института, он уже год маялся в роли молодого специалиста и беспрестанно отчубучивал какой-нибудь финт ушами.
Бросили жребий, выпало играть конструкторам с 1-ой лабораторией, лабораторией Емельяненко. Начлаб сделал стандартный ход, Е2-Е4. Стасик ответил пешкой навстречу. Можаровский в свою очередь укрепил пешку шефа, не принимая соперников всерьез, открыв диагональ на короля. Конструктора в лице Славки сделали промежуточный ход конем. И тут у всех на глазах произошло невероятное. Кузя с торжествующим видом лихо ответил пешкой от коня, оставив этим самым диагональ на короля без защиты. Все присутствующие в ужасе схватились за голову.
— Идиот, — прошептал пораженный Емельяненко.
— Что он делает? — вырвалось у ничего непонимающего Юрия Палыча Можаровского, который хлопал глазами.
Кузя и глазом не моргнул, хотя заерзал, предчувствуя извержение вулкана.
Даниле Григорьевичу, который в древнейшей игре почти ничего не понимал, ничего не оставалось, как только вывести из укрытия ферзя и сделать мат. Мат в три хода! Так называемый «детский мат»! И кому? Команде корифеев «клетчатой доски»! В лаборатории началось невероятное. Шум стоял такой, что на него сбежались сотрудники из соседних отделов. Емельяненко, красный как рак, накинулся на Кузю чуть ли не с кулаками, Юрий Палыч в конец расстроенный ушел, громко хлопнув дверью. Конструкторов Миша и его коллеги с трудом, но одолели, а вот рассыпавшейся внезапно команде Емельяненко пришлось приписать «баранку».
— Нет, ну как ты мог, идиот, как ты мог! — орал на Кузьмина взбешенный начальник.
— Ну ладно вам, подеритесь еще! — успокаивал их Данила Григорьевич.
— Да он специально, голову даю на отсечение, специально!
— Не специально! — отнекивался Кузя. — Я предупреждал, что играю не очень хорошо.
— Не очень хорошо? Не очень хорошо??? Это же просто кретинизм, вот как это называется! Такую партию продуть! И кому?! Мат! В три хода! Никогда мне смыть такого позора.
Кузя вышмыгнул из комнаты, опасаясь дальнейшего гнева.
Больше всех победе радовались, конечно, конструктора, завоевавшие второе место, особенно веселился убеленный сединами Данила Григорьевич.
Инженер-конструктор Данила Григорьевич Тельман был местной достопримечательностью, он зимой ходил в одной рубашке, пока жена его не заставила одеть легкую курточку, чтобы не позорил ее на всю округу. Как-то на какой-то вечеринке отдела он в подпитии разоткровенничался и поведал сослуживцам о себе, о своем суровом детстве. Рассказывал, как в войну остался сиротой и совсем маленьким ребенком попал в детский дом, где ему с чьей-то легкой руки дали фамилию вождя немецкого пролетариата Эрнста Тельмана. В трудные послевоенные годы детский организм закалился в лишениях. Ему нипочем были ни сырость, ни стужа. Мишка всегда немного завидовал ему — его крепкому организму и восхищался силой духа и оптимизмом.
Так получилось, что Данила Григорьевич стал Мишиным наставником — и в силу своей специальности, и в силу того, что просто по-человечески оказался близок Мише, вызывал уважение. Миша, мало знавший своего отца, тянулся к нему, к старшему другу, к первому шел за советом, первому каялся в ошибках и хвалился успехами. От него лучше всего воспринимал критику.