Гавань разбитых ракушек

Для нее сняли дом с бетонными стенами и конусообразной крышей. Хотя стены и пол были из бетона, при постройке, в целях экономии, в него подмешали глину, что делало конструкцию весьма ненадежной в сезон дождей. Стены были окрашены в кирпично-красный цвет снаружи и белый внутри, как и большинство домов в деревне. Дом состоял из гостиной, душевой, помещения для кухни и спальни. Их разделяли тонкие стеночки. Вместо дверей в проходах висели куски разноцветных тканей в виде полога. В спальне над полом возвышалась кровать из бетона, выстроенная цельным куском на полу, на которую был накинут матрас из плотной губки. Над кроватью болталась москитная сетка, значение которой Ольга не могла недооценить, когда ночами слышала писк многочисленных комаров, жадно кружащихся вокруг сетки.

В гостиной стоял деревянный стол и четыре стула, позже она прикупила туда плетеные кресла, продающиеся по дешевке на рынке. Главным украшением являлся участок земли вокруг дома, на котором росли огромное манговое дерево, две папайи и высоченная кокосовая пальма. Ольга прикинула, что между деревьями можно будет повесить гамак и качаться в нем, забыв обо всех проблемах в шелестящей тени. Позади дома возвышался бак для воды, вмещавший довольно много жидкости. Водоснабжение днем шло практически постоянно из этой канистры, так как напора воды в общей системе никогда не хватало для того, чтобы пробиться достаточной струей сквозь трубы в краны и душ дома. Бак наполнялся за ночь. Днем, когда напор спадал почти до нуля, можно было спокойно купаться и готовить. Собственный бак с водой считался роскошью в деревне, так как большинство жителей ходили за водой к центральному крану или в госпиталь, где тоже была своя емкость с водой, оснащенная мощным насосом, купленным на деньги Фонда.

Дом для Ольги сдавала весьма колоритная особа — Мама Бахна. Мамой называли пожилых и уважаемых жительниц, а Мама Бахна являлась как раз очень уважаемой, хотя и не очень пожилой. Крупная, гордо несущая свое пышное тело женщина всегда одевалась в колоритные яркие наряды, которые на ее необъятном теле смотрелись еще ярче. Намотав цветастый шарф на голову, она восседала в кресле около своего дома, подмечая цепким взглядом каждую деталь происходящего вокруг. А что не могла увидеть, узнавала от других. Желающих поделиться с Бахной новостями было предостаточно — считали за честь. Ее жизнь являла собой образец эффективного планирования и ведения хозяйства. Она сдавала в аренду землю, жилье, она могла организовать любую помощь, владела большим огородом и рисовым полем, имела работников, обрабатывающих землю. Бахна ездила в Сенегал, продавала там что-то, привозила что-то назад, вновь продавала и вновь пускала деньги на бизнес.

Она умело управляла своей многочисленной семьей, а кроме того, любого нуждающегося в помощи записывала к себе в сестры или братья и старалась помочь хотя бы советом. За год жизни в Гамбии Ольга видела ее мужа только раз. Он жил и работал в Дакаре, имел там вторую жену и детей, а Бахну навещал лишь изредка. Мама Бахна стойко переносила свое одиночество, впрочем, Ольге всегда казалось, что она даже и не скучает по мужу, настолько насыщенной делами и людьми была ее жизнь. Она жила неподалеку от Ольги и, особенно в первое время, постоянно решала ее проблемы. Где купить подушку, где сушить белье, где прятать мокрое нижнее белье, которое, согласно традициям, ни в коем случае нельзя вывешивать снаружи (не дай бог, кто увидит!).

— Мама Бахна, а что мне делать с мусором?

— Выбрасывай на улицу.

— Как это — на улицу?

Бахна улыбалась, сверкая золотым зубом.

— Как и все!

— Я заплачу, пусть кто-нибудь собирает мои пакеты с мусором.

— Деньги на ветер, сестра. Они возьмут и выбросят эти пакеты за первым же углом.

— Тогда найди для меня большую железную бочку.

— Зачем?

— Буду накапливать там мусор.

— И кто его заберет?

— Никто. Я буду его сжигать потом.

Мама Бахна одобрительно закивала.

Позже, по прошествии нескольких месяцев, немало семей последовали ее примеру и стали сжигать свой мусор в ямах, вырытых на заднем дворе. Совершенно простое решение привело к существенному уменьшению мусора на дорогах. Просто надо было кому-то начать. Хотя многие по-прежнему ленились проделывать даже такую простую процедуру и по старинке заполоняли улицы вонючим мусором.

В лагерь беженцев они с Нестором все же съездили, но пробыли там недолго. Ее коллега словно уже был мыслями далеко от проблем беженцев и делал этот визит только ради галочки. Ольга видела много документальных фильмов о переселенцах, в Амстердаме при подготовке ей показывали съемки этого конкретного лагеря, и все равно она оказалась морально не готова столкнуться лицом к лицу с тем ужасным существованием, которое вели здесь беженцы. В лагере жили около двух тысяч человек, жили, как сельди в бочке, ютясь в палатках по десять-двадцать человек. Обилие мух и комаров, перебои с поставкой еды. Казалось, выдержать это невозможно. Но Нестор сказал, что эти мученики раньше, до конфликта, жили немногим лучше. Так же ютились большими семьями в своих маленьких глиняных хижинах, ну, может, чуть менее тесно было, так же плохо питались и так же спокойно переносили мириады насекомых и прочие прелести тропического климата.

— Для них ничего не изменилось в плане условий. Правда, здесь им не надо работать для добычи пропитания, как это было дома. С другой стороны, они не могут ничего возводить и продавать, потому что у них нет своей земли. Так что домой они все-таки хотели бы вернуться, но от желания не умирают.

В лагере было свое управление, определенное туда ООН, находилась и группа военных, следящая за порядком.

— Порядок здесь как-никак под контролем, а вот за здоровьем их следить надо, — добавил Нестор. — Потому что начнись здесь какая эпидемия, перекинется на всех соседей. Да и вообще — им не к кому идти, если что случится. Особенно страдали женщины, пока мы не открыли нашу клинику. Рожали прямо здесь, с местными повитухами, сколько их умерло в родах и скольких детей потеряли — не знаю даже. Сейчас хоть есть выбор — обратиться в больницу. Все равно не все обращаются, но все же. Да и медсестры стараются, выявляют тех, кто из группы риска, тащат в клинику сразу. Так что дело мы все же делаем неплохое.

Нестор уехал, и она занялась обустройством своей жизни. Дом, работа… Она старалась не пропустить ничего, что происходило в клинике. Ездила с медсестрами к беженцам, присутствовала на их лекциях о здоровье и планировании семьи, вела активную переписку с руководством. К счастью, у них в клинике был подключен Интернет. Вообще она удивлялась сочетанию отсутствия электричества и нормального водоснабжения, но при этом присутствию Интернет-сервиса, хоть и с ужасной скоростью. К тому же удивляло и наличие мобильных телефонов практически у всех. Связь при этом была довольно сносной. Телефонные аппараты привозили краденые, продавали за бесценок, карточки с кредитами на разговор продавались на каждом шагу, и тариф был не очень высоким. К тому же многие и не покупали кредит, а пользовались телефоном для того, чтобы принимать звонки от более состоятельных друзей и родственников.

Какое-то время она старалась не открывать личный ящик с электронными письмами, боялась найти там письма от матери и от Дениса. Она старалась не думать о них. Но, конечно же, не получалось. Когда же наконец решилась проверить почту, то нашла лишь письма от Димыча, отца и нескольких подруг. Ничего экстраординарного в их новостях не было, зато они жаждали узнать о ее жизни, и ей было что рассказать. С тех пор она взяла за привычку записывать подробно свои впечатления и рассылать их знакомым и отцу. Отец писал немногословно, но по письмам ощущалось, как близко принимает он все, что с ней происходит. Чудно, но, несмотря на разрыв, ей все же важно было ощущать, что где-то там, далеко, есть родные, которые любят ее. Это ставило под большой вопрос правильность решения разрыва с матерью. Она не знала ответов. И не искала.