Страница 12 из 107
На следующий день несколько земских представителей тайно пробрались в дом Ярова и спрятались на чердаке. Они решили убедиться в колдовских действиях Якова и застать его на месте преступления. С помощью Варвары представители через отверстие в перегородке увидели, что «колдун» действительно бормотал заговоры, перебирал травы, и когда он взял в руки книгу и подошел к свечам, они набросились на него и, завернув руки за спину, связали. Потом они учинили в комнате обыск, изъяли книги еретического содержания, прихватили зелье и доставили все в ратушу. В тот же вечер Ярова обвинили в ереси и колдовстве и допросили. Все его показания записывали в отдельную тетрадь. На следствии Яков сообщил, что лечил людей по их просьбе и назвал имена пациентов. О том, что травы и заклинания способны излечить многие болезни, он стал замечать еще в молодости, постепенно стал разбираться во многих травах и собирал их летом и осенью. Он не раз и сам прибегал к лекарственному зелью, когда его мучил какой-нибудь недуг. В округе Яков прослыл хорошим знахарем. К нему шли люди, и он никому не отказывал. Бывало, и сам навещал больных, лечил от всех болезней, некоторых даже избавил от безумия.
Вызванные на допрос пациенты Ярова охарактеризовали его положительно. Все они показали, что никаких волшебных действ он над ними не совершал, еретических книг не видели, а читал Яков над ними три молитвы, которые напечатаны в требнике в чине крещения, и запретительную молитву от бесов и злых духов, а также давал пить травные настои. Эти показания были приобщены к делу, но никакого влияния на дело Ярова не оказали. А оно велось явно с обвинительным уклоном. Дело в том, что в 1731 году в России вышел указ государыни Анны Иоанновны: «О некоторых людях, которые, забыв страх Божий, показывают себя, будто они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие пособы, чего ради те люди призывают их к себе в домы и просят их о всепомоществовании в злых своих намерениях…» И каралось такое «преступление» смертной казнью.
Для того чтобы уличить злодея, ему устроили очную ставку с женой. Варвара неуступно стояла на своем: «и волшебства еженощно устраивал, и заговоры накладывал и еретичество за ним признает издавна и в такой силе, как раньше показывала». Положение Ярова усугубил приходский священник, показавший, что он «на исповеди у него не был, в своем еретичестве ему не каялся и Святых Тайн не приобщался».
«О волшебстве и еретичестве» сообщили в канцелярию Казанской губернии, и та уведомила об этом Правительствующий сенат. Якова Ярова, возложив на него оковы, поместили в провинциальную тюрьму. В сырой тюрьме Ярову провел почти четыре года. Он почти ослеп и разбух от водяной болезни. Узников в те времена не кормили, они существовали на подаяние. Беглые крестьяне, базарные тати, разбойники в сопровождении караульного ходили за милостыней на торжище и в богатые дома горожан. Еретика за милостыней не выпускали, и он питался тем, что ему бросали узники.
Следствие с допросами, избиениями и пытками длилось почти четыре года, и за его ходом следили в Петербурге. Яров повторял, что просто лечил людей, не применяя никаких колдовских сил и не нарушая Закона Божьего. Он долго стоял на своем, но в конце концов не выдержал пыток, отрекся от своих прежних показаний и признался, что имел он у себя книгу волшебную девять лет и по ней всегда святотатственные действа чинил, познал эту книгу и «отрекся от истинного Бога, но от Христа он вовсе не отрекался». По этому самому учению «он дьявола и сатану чтит и теперь владыками их признает и клянется ими».
На основании указа государыни Анны Иоанновны Казанская Губернская Канцелярия вынесла свой вердикт: «Казнить еретика Якова Ярова смертью сожжением». 18 марта 1736 года Яков Яров был сожжен на центральной площади Симбирска в присутствии множества народа. Перед смертью он отказался от исповеди. Говорят, что сгорая заживо, он даже не вскрикнул. Наверное, Бог избавил его от боли, потому что он не был грешником{39}.
На отставного флотского капитан-поручика Александра Артемьевича Возницына донос в отступничестве от православия учинила его супруга Елена Ивановна (урожденная Дашкова). Александр Возницин в 1717 году окончил морскую академию, служил на флоте и по решению Правительствующего сената от 2 октября 1735 года был «от дел отставлен и отпущен в дом во все». Он был довольно зажиточным помещиком: от покойных родителей ему достались имения под Москвой с 370 четями пашни и 962 душами крестьян. Возницын, однако, заниматься хозяйством не пожелал и не возражал, когда Матрена Синявина, сославшись на безумие сводного брата «по силе указа 1723 года, до освидетельствования дураков касающегося», взяла под опеку все его недвижимое имущество, исключая село Непейцино Коломенского уезда с 30 крепостными душами, полученное им в приданое после женитьбы. Этим Александр вызвал негодование супруги, с которой они и без того жили в постоянной вражде. В 1733 году Александр даже вознамерился развестись с женой, о чем подал прошение и ждал решения Духовной консистории.
В историческом романе Леонтия Раковского «Изумленный капитан» (1936 г.) о Возницыне говорится: «Он на всех языках книги читает. С иноземцами любит беседовать. Бывало, в Астрахани перса ли, татарина ли в гавани встретит, — к себе позовет, расспрашивает: как они живут да какой у них Закон? Эти годы здесь, в Москве, жили — в Немецкую слободу часто ездили. К нам, в московский дом, жидовин один со Старой Басманной часто хаживал. Целый вечер, бывало, с Александром Артемьевичем говорят». Этим жидовином был Борух Лейбов. По рассказам крепостного человека Возницына Александра Константинова, в июле 1736 года барин наказал ему отправиться в Немецкую слободу, сыскать там «ученого жида» и уговорить его к нему в гости пожаловать, что он, Константинов, в точности и исполнил. Историки уверяют, что Лейбов чуть ли не силой заставил Возницына принять иудаизм, а тот, «не отличавшийся ни умом, ни образованием», поддался его уговорам. Однако есть все основания полагать, что Возницын принял иудейскую веру не «по коварственным наговорам жида Боруха Лейбова», как об этом будут писать в официальных документах, а по собственному разумению. При этом он ясно понимал, как будет воспринят этот его шаг окружающими, и по возможности пытался себя обезопасить. Так, направляясь в декабре 1736 года в Польшу «к лучшему познанию Жидовского закона», он объявил домочадцам, что едет к тамошнему искусному лекарю, дабы тот излечил его от недугов.
Из материалов дела следует, что, оказавшись в польском местечке Дубровна, Возницын поселился в доме сына Боруха. Он настоятельно просил Боруха о своем переходе в иудаизм и желал совершить обрезание, о чем «согнув руки свои, присягал». Лейбов, вняв его просьбам, призвал «жидов трех человек», среди коих находился и моэль, «который от Рабинов, то есть Жидовских судей благословен на обрезание рождающихся… младенцев». После сего была совершена бритмила (обрезание), и Возницын, вступивший в союз с праотцом Авраамом, на радостях пожаловал моэля 10 рублями. И «все означенные Жиды с оным Борухом и сыном его по Жидовскому обряду обедали, а он, Возницын, от обрезания изнемог и лежал в постели своей». При этом «Жидовские шабасы (соблюдал) и богохульные противные о Христе Господе Боге слова… он, Возницын, произносил».
Когда Возницын вернулся из Польши в Москву, его отношения с женой еще более обострились. Елена Ивановна злобилась на «немалые мучительства» и «нестерпимые побои», учиненные ей благоверным. К тому же она опасалась остаться без средств в случае развода. Так или иначе, у нее были все основания избавиться от супруга. Поэтому в доносе, поданном 4 мая 1737 года в канцелярию Московского Синодального правления, Елена Ивановна постаралась достаточно полно описать все «преступления» мужа. В доносе говорилось, что муж ее, Возницын, креста нательного давно не носит, и вообще, «оставя святую православную греческого исповедания веру, имеет веру жидовскую и никаких господских праздников не почитает. И в страстную седмицу употреблял себе в пишу пресные лепешки и мясо баранье….А оной же муж в молитву имеет по жидовскому закону, оборотясь к стене… Он жидовский шабас содержал и мыслил тем умаслить Бога, живность по жидовскому закону резал… Опресноки по жидовскому закону пек и ел». И из семейной, передававшейся из рода в род «Псалтыри Доследованной» с изображением Спаса нашего Иисуса Христа и прочих святых злодейски страницы вырвал, а иные гравюры кощунственно подскоблил. Носил с собой какую-то жидовскую молитву и никогда с ней не расставался. Сообщила она и о разрушенной часовне, и о надругательстве над иконами. Но, главное, муж ее «от жидов обрезан, а больше из тех жидов имел он дружбу с жидом Ворохом Глебовым». При этом в доносе Возницына сообщила неопровержимое доказательство его еврейства: «до отъезда (в Польшу) повреждения (у него) не видала, а после приезда повреждение на тайном уде усмотрела, да и потому обрезан и явно себя изобличает». Еврейство Возницына подтвердил и один из его слуг, показавший, что барин заставлял его молиться «по-жидовски». Бывший духовник Возницына, московского Благовещенского собора священник Михаил Слонский, показал, что он годами не исповедуется и не причащается и что вместо слов раскаяния услышал от сего раба божьего беззастенчивую проповедь жидовства. Александр распространялся о том, что «знает, как Бог нарицается различными именами еврейскими, да еще знает, как похвалы его Бога поеврейски хвалят и величают, и что значит имя ангел, и что аллилуйя, и что аминь, библия, вседержитель, и как псалтырь прямо сказать знает». Он также дал православному пастырю «жидовскую молитву своеручного ж их писания».