Чапаёнок

Значит, командир его и бойцом не признаёт? Значит, он самый последний трус в дивизии, раз у него, у старого чапаевца, отнимают седло для новичков? Разве он вместе со всеми не брал Уфу? Разве он побоится жизнь положить за советскую власть? Разве он испугается пойти под самые пули за своим командиром?

Мите было горько. Никогда он не чувствовал себя таким незаслуженно обиженным.

Бледный, на себя не похожий, он прибежал к коням.

Вот они все стоят. И его мохнатый буланый конёк. И Алёшин гнедой. Вот и сёдла висят. Вот его, тёмно-коричневое, почти новенькое.

Митя осторожно погладил седло рукой, так же осторожно, будто оно очень ломкое, снял его и вдруг, весь вспыхнув, крикнул:

— А я не отдам! Не отдам — и баста!

— Ты чего раскричался? — услыхал он возле себя голос Алексея. — С кем это ты воюешь?

— Нет, Лёша, ты пойми…

И Митя рассказал о своём разговоре с командиром и о приказе немедленно сдать седло для нового пополнения.

— Нет, ты пойми… Значит, он меня и бойцом не считает. Не отдам — и баста! Имею я право не отдавать. Убьют в сражении — пусть седло забирают. А сам не отдам!

Первый раз Алексей видел Чапаёнка таким. Оказывается, парнишка зубастый. За себя, за свою честь постоять может. И Алексей тоже возмутился поступком Томилина, однако дисциплина есть дисциплина, и он сказал:

— Слушай, Митюха! Не дело ты, брат, толкуешь. Где это видано, чтобы у нас, в Красной Армии, командировы приказы не исполнять? Василь Иваныч узнает — по головке не погладит.

И вдруг великолепная мысль блеснула в Митиной голове. Он повесил седло на место и, сверкнув глазами, сказал:

— Ладно! Своевольничать не стану. Пойду прямо к Василь Иванычу. Расскажу ему. Как он прикажет, так и будет.

И, не подождав Лёшиного одобрения, Митя выскочил из конюшни и помчался к дому, где стоял Чапаев со своим штабом.

«Не велено пускать!»

Одним махом Чапаёнок влетел на крыльцо дома, где помещался штаб.

— Мне к Василь Иванычу! — сказал он и шагнул в дверь.

Но часовой заслонил вход опущенной винтовкой:

— Не велено пускать! Товарищ Чапаев с военным комиссаром товарищем Фурмановым занят.

Что тут будешь делать! Митя упрямо стоял. Уйти нельзя, войти тоже. Как быть?

— Разговор у меня больно важный… — начал было Митя, но часовой был неумолим.

— Иди, иди, нечего тебе тут делать! Тоже мне, важный разговор… С каждым Василь Иванычу разговоры разговаривать — времени не хватит.

С растерянным и несчастным видом Митя начал спускаться с крыльца. Вдруг его окликнул весёлый знакомый голос:

— Эге, Чапаёнок! Здорово! В гости пришёл?

Позвякивая шашкой, прямо к штабу шёл Петя Исаев.

Митя не успел рта раскрыть, чтобы объяснить, зачем и для какого дела нужен ему Чапаев, — Петя Исаев сам легонько подпихнул его вперёд, прямо на порог:

— Идём, идём! Василь Иваныч недавно поминал тебя.

Высоко подняв голову, Митя прошёл мимо часового.

Над картой

Теперь на всех приказах, рапортах и донесениях стояли две подписи: «Начальник дивизии В. Чапаев» и «Военный комиссар Д. Фурманов».

Фурманов был в дивизии недавно, с февраля месяца, но уже заслужил общую любовь и уважение. Командиры и красноармейцы считались с каждым его словом, а Чапаев не принимал без него ни одного решения.

Когда Петя Исаев позвал Митю к Чапаеву, он не знал, что у него находится военный комиссар.

На большом столе у окна была раскинута карта… Чапаев стоял спиной к двери с циркулем в руках. Косые лучи утреннего солнца пробивались сквозь деревья за окном. И пятна света на столе, на руках Чапаева казались чуть зеленоватыми.

За этим же столом сидел и Фурманов, записывая короткие, отрывистые замечания Чапаева и цифры, которые он называл.

Чапаев и Фурманов обдумывали предстоящий поход на Уральск. И оба, глядя на карту, уже видели на ней не извилисто нарисованные линии речек и дорог, не зеленоватые пятна кустов и лесов, не коричневую окраску гор и пригорков, а настоящие бескрайные уральские степи, пересохшие от июньской жары речушки, колодцы, засыпанные и уничтоженные отступающим врагом, поломанные мосты, сожжённые селения, овраги, бугры…

То заложив руки за спину, то вновь берясь за циркуль, Чапаев всё возвращался к карте, вымеривая и прикидывая, а Фурманов сидел, не поднимаясь, поглощённый своими вычислениями, то и дело заглядывая в записную книжку.

Заранее и совершенно точно всё должно было быть предусмотрено в предстоящем походе: где будут привалы, не велики ли переходы, не рано ли выйдут части, не поздно ли придут, успеют ли грузовые машины подвозить снаряды и воду…

И перед их глазами уже двигались колонны войск, лязгая, ползли пушки, тянулись обозы со снаряжением.

С привала до привала, с привала до привала, через степь — всё ближе и ближе к Уральску, осаждённому белоказачьими войсками.

Записка Чапая

Когда Митя и Петя Исаев вошли, Фурманов поднял голову от карты, а Чапаев перестал мурлыкать песню. Сначала он нахмурился: кто там ещё? Но, узнав Чапаёнка, подобрел и улыбнулся:

— A-а, Митя! Здравствуй, здравствуй! Давно не видались!

Улыбнулся Мите и Фурманов.

— Здравствуйте, товарищ Чапаев! — проговорил Митя. — Здравствуйте, товарищ Фурманов!

— Здравствуй, тёзка, — сказал Фурманов.

— Как жизнь? — спросил Чапаев.

— Ничего…

— Ну, а коли жизнь ничего, почему такой сердитый?

— Дело у меня к вам есть, Василь Иваныч, — решительно произнёс Митя. — Важное!

Чапаев бросил на стол карандаш, циркуль, сел на лавку и за руку притянул мальчика к себе.

— Дело, говоришь? — переспросил он, улыбаясь одними глазами. — И важное к тому ж? Ну, тогда выкладывай. Садись!

Фурманов отошёл к окошку, с любопытством поглядывая на мальчика, самого молодого бойца их дивизии.

— Ничего, я постою, — сказал Митя и ещё больше нахмурился.

Как приступить к разговору, он не знал. Теперь, лицом к лицу с Чапаевым, да ещё при комиссаре, история с седлом показалась ему не таким уж важным делом.

— Ну, чего молчишь? Говори, если за делом пришёл.

И вдруг Митя вспомнил весь свой недавний разговор с эскадронным, и обида вновь охватила его. Горячась и волнуясь, он сказал:

— Разве это справедливо, Василь Иваныч! Нет, разве так полагается! — Стараясь ничего не упустить, Митя со всеми подробностями рассказал о седле.

Василий Иванович слушал молча. Он смотрел на Митю чуть исподлобья, покручивая рукой светлый пушистый ус. А когда Митя кончил говорить, поглядел на Фурманова:

— Что скажешь, комиссар?

— Вопрос, по-моему, ясен, — ответил Фурманов и протянул Чапаеву карандаш, который держал в руке.

— Ясен, — сказал Чапаев и молча оторвал лоскуток бумаги от какого-то листа на столе, затем, твёрдо нажимая карандашом, написал несколько слов.

— Отдашь эскадронному, — сказал он, протягивая Мите сложенную записку. — Седло у тебя не возьмут.

Помолчав, он ласково провёл по взъерошенным Митиным волосам:

— Молодцом растёшь! Настоящим человеком! Так и нужно… Ну, теперь иди: работать буду. А коли что понадобится, приходи безо всяких.

Быстрее ветра нёсся Чапаёнок через всю улицу к дому, где помещался эскадронный Томилин. По дороге, заметив Алексея, Митя поднял руку, помахал запиской и закричал ликующим голосом:

— Не возьмут! Не возьмут! Записку дал… Василий Иваныч!

Эскадронный Томилин встретил Митю сурово. Но Митя без лишних слов протянул записку и сказал:

— Прочтите!

— Ещё чего!.. — сердито огрызнулся эскадронный, но, развернув записку и увидев подпись, сразу примолкнул.

А в записке было вот что:

«Эскадронному Томилину приказываю не брать седла и впредь так не поступать. Чапаев».

В поход

На рассвете Чапаевская дивизия прибыла эшелонами из Уфы на станцию Богатая и сразу приступила к выгрузке. Повыбрасывали вещи, свели по скрипучим сходням застоявшихся коней, выкатили пулемёты, свезли с открытых платформ орудия. Спустя короткое время вагоны уже стояли пустыми и притихшими, а бойцы построились, готовые тронуться в путь.