Хватай Иловайского!

Дядин жеребец радостно закивал, и мне пришлось показать ему кулак, чтоб не забывался. Но время не ждёт, мы махнули в сёдла, и боевые кони на рысях вынесли нас за околицу, а там по просёлочной дороге, мимо мирно переливающегося закатным золотом тихого Дона, к старому кладбищу, где и вправду за поворотом дороги, у рощицы, стоял могучий дуб. Невысокий, скорее кряжистый, с вершиной, давным-давно расщеплённой ударом молнии. Прохор кинул мне поводья, резвее молодого спрыгнул с седла и полез шарить в траве.

— Потерял чего?

— Это ты, характерник, нюх да совесть потерял. Почему я твою работу исполнять должен? Давай тоже ищи!

— Кого? — ещё раз спросил я.

— Дак курьера же царского, — буркнул он, уже понимая, что всё не так просто. — Но ведь место вроде то?

— Оно самое, думаю, здесь мальчишки ту шпору и подобрали. А вот в то, что и курьер прямо здесь в землю провалился, — верится не очень…

— Ну так ты и давай, поднапрягись! Руками там помаши, разгони морок, сердцем али левой пяткою, да и угадай, что было-то…

— Что было, угадать нетрудно, — помрачнел я, поскольку в тот же миг мелькнувшая у меня в мозгу картинка радости не вызвала. — Курьер мёртв, сумка с пакетом украдена, тело унесла на плече горбатая женщина со странной походкой, в руке у неё была дохлая ворона, а на голове — три горящие свечки!

— Вот прямо тут же всё и прояснилось, — то ли издеваясь, то ли абсолютно без задней мысли широко улыбнулся мой денщик. — А теперь ещё разик напрягись, постарайся, не ленись, хватит, вашеблагородь, ерундятину пороть!

Вообще-то, честно говоря, когда я сам попробовал представить ту композицию, что только что бездумно описал, — мне тоже поплохело. Может, мозги под папахой размякли от жары? Или на меня кто из Оборотного города порчу навёл, что я хрень бесстыжую несу и язык не заплетается…

— Знаешь, давай всё-таки разделимся, — подумав, предложил я. — Ты проводи меня до кладбища и скачи к дяде. Доложи ему, что да как, шпору покажи. Меня заберёшь на рассвете, там же, у могилы. Добро?

— Добро, — покрутив усы, признал мой нянька. — Пистолеты-то зарядил? Как-никак к любимой девушке идёшь…

— Пистолеты при мне, сабля тоже, и в нагайку пулю свинцовую вшил. Так что экипирован по полной! Да и не съест же она меня. Тебе в подарочек йогурт захватить?

— А давай! — согласился он. — Вот тока конфету марсианскую не бери, от неё орехи дюже в зубах застревают.

— Это от сникерса.

— Дык не один хрен?

Ну, в принципе один, не стал спорить я. Катенька частенько баловала меня разными вкусностями из будущего, так что и Прохору порой перепадало. Но мы тоже вели себя честно-благородно: обёртки, банки и бумажки всякие безжалостно сжигали в печке, чтоб учёным людям историю не портить!

Мой верный наставник не спеша сел в седло, резко развернул своего коня, не чинясь огрел его плетью слева и справа, и только пыль взлетела серебристым облаком под протирающими глаза, ещё сонными звёздами…

Я наклонился к чуткому уху араба, ласково шепча:

— Не бойся, маленький, я тебя плетью обижать не буду, ты ж у меня и так послушный мальчик, правда?

Жеребец покосился на меня, подумал и яростно закивал. С любым существом всегда можно найти взаимопонимание, этому меня Оборотный город выучил. Ведь хоть на минуточку представить, с кем я там только не встречался, по сей день мороз по коже пробирает… Оборотни, чародейки, людоеды, вурдалаки, привидения, черти, бесы, упыри, колдуны, любая нечисть всех мастей, чинов и мудрёных классификаций. Если б не свет очей моих, розан душистый, Катенька, и ноги бы моей там не было! А тут вот влюбился хорунжий, как сопливый пацанёнок в соседскую девчонку за плетнём, и пропала душа казачья. Уж и в город к силе нечистой сам хожу, кой с кем в приятелях, с упырями да ведьмами общаюсь запросто, а с людоедом грузинским, православной рясой прикрывающимся, бывает, даже хлеб-соль вожу, магарыч пью… Тьфу, самому тошно! А куда денусь-то, любовь, она… любовь…

Старое кладбище за селом давно уже стало для меня родным и привычным. Понимаю, как дико это звучит, но иначе не скажешь. Вот здесь я впервые столкнулся с душегубкой бабкой Фросей, а вот тут араб сбросил меня на кладбищенскую землю, а сюда меня перетащили на разделку упыри Моня и Шлёма, а вот через эту могилу мы все трое убегали от мстительных молдавских чумчар. Злобные твари к переговорам не склонны, извинений не принимают, жрут своих, и я у них на сто лет вперёд в чёрном списке. Вот уж как помру, так они, поди, мою могилу вскроют, кости обглодают да тогда лишь и успокоятся…

— Ну что, дружище, жди меня здесь. — Я потрепал по шее коня, спрыгнул с седла и пустил жеребца на волю. Араб у меня учёный, один раз его уже в Оборотный город на мясо уводили, теперь он кого постороннего только на расстояние прямого удара копытом в челюсть и подпускает. Пара-тройка чумчар за это уже поплатились крепко…

Хотелось бы, конечно, Катеньку заранее предупредить, да уж поздно. Я разгрёб руками рыхлую землю за покосившимся крестом, нащупал железный рычаг и потянул на себя. Со скрипом и пылью могила открылась, являя аккуратные ступени под землю. Я спустился, уже прикрывая за собой крышку, как… белый араб, спокойно щипавший травку у дороги, вдруг резко вскинул красивую голову, повёл ушами и молнией сорвался с места, исчезая в ночи.

— Что ж тебя так напугало-то? — Я быстро сунул меж землёй и крышкой могилы рукоять пистолета и приник к щели. Неужто чумчары пожаловали?

Но нет, наискосок от кладбища к лесу, переваливаясь с боку на бок, но тем не менее очень шустро пробежала странная женская фигура с горбом на спине и шестью горящими свечами, торчащими на голове, как рога…

— Что за пакость невнятная? — только и успел спросить я, как из темноты грохнул выстрел и кусок свинца влепился в землю на какую-то ладонь от моей щеки. Второй пули я ждать не стал, мигом выдернув пистолет и наглухо закрыв себя в могиле. Вот ведь дела, ещё и сделать ничего не успел, а уже убивают. И главное, за что? Поди разбери. За то, что к Хозяйке в гости иду, или за то, что заинтересовался пропавшим царским курьером?

Ну, коли по первому делу проблемы, так Катенька и сама за меня любой нечисти пасть порвёт, у неё наказания не застревают. А вот если по второму… Да неужто за нами с Прохором с самого начала слежка была? Поди, и шпору-то курьерскую мальцу специально под ноги бросили, знали, что рано или поздно, а люди к характернику за советом пойдут.

— И всё равно ничего не понятно, — бормотал я себе под нос, осторожно спускаясь по ступенькам в подземные глубины. — Если кто хотел меня из села выманить, так и попроще трюк придумать можно было. А вдруг возьми да и потеряй мальчонка шпору? Или староста её любому заезжему коробейнику за пятак предложи? Не, не я им нужен… А кто ж? Смысл-то офицера с почтой ловить? Дядюшка и так знает, что война, что на Польшу пойдём, так какой кому интерес пакет с приказом красть? Ну не выступит наш полк в срок, задержится на неделю, что с войной-то будет? Без нас, как ни крути, а не кончится. Да и может ли быть решающей задержка прибытия всего одного полка? Ить не Ватерлоо небось…

Чем ниже вели ступени, тем светлее становилось вокруг. Под землёй освещение иное, более рассеянное и голубоватое, как в дождливый день. Вроде и видно всё преотличнейше, однако солнышка не хватает. Уже идя по широкому коридору к арке, я заметил маячившую впереди спину мясника Павлушечки. Известный интеллигент-душегуб, человечиной на развес торгует, но лавку его все хвалят, дескать, и свежатина всегда есть, и денег лишних не дерёт.

— Кого я вижу, человече? — радостно обернулся он на звук моих шагов. — Рад, искренне рад. Как не хватает порой нормального интеллигентного общения…

— Это не ко мне, — сразу упёрся я. — У нас в полку интеллигентов нет, дядя при одном слове «интеллигенция» за нагайку хватается.

— Помню оное, досталось в иное время. — Мясник оставил тачку и плотоядно облизнулся. — А ты, казаче, без охраны сегодня? Неосмотрительно сие…