Страница 55 из 74
Природа и ее законы были покрыты тьмой,
Бог сказал: «Да будет Ньютон!», и все осветилось.
Но не надолго. Дьявол сказал: «Да будет Эйнштейн!»,
И все вновь погрузилось во тьму.
Когда это четверостишие было написано, многим казалось, что отказ от устоев ньютоновской механики — это отказ от научного познания мира. Бог вызвал к жизни Ньютона и осветил мироздание, дьявол послал Эйнштейна, чтобы вновь погрузить Вселенную во тьму. Но на самом деле это был переход от света, зажженного Ньютоном, к еще более яркому освещению Вселенной. Сделал это ученый и мыслитель, один из величайших физиков мира и вместе с тем один из крупнейших гуманистов XX века.
Новые идеи в физике: волна может быть одновременно и частицей, масса — энергией, а пространство — временем, — отразились в художественном творчестве. Именно в XX веке искусство утратило уверенность в том, что следует обязательно опираться на реальность материального мира. Музыка отказывается от мелодики, литература порывает с традицией, живопись — с перспективой. Мир становится совершенно иным.
Для рядового человека под влиянием новаций Эйнштейна стало очевидным, что отныне нет вообще ничего постоянного: ни времени и пространства, ни добра и зла; нет познания, нет ценностей. А время течет вспять или движется по замкнутому кругу.
Алан Лайтман, написавший роман-эссе «Сны Эйнштейна», ставший в 80-е годы XX века бестселлером, обыгрывает понятие времени через сны великого физика. Время — это замкнутый круг, и потому мир неукоснительно повторяется. Правда, люди, по большей части, не знают, что они заново проживут свои жизни. Торговцы не знают, что они снова и снова будут заключать сделки. Политики не знают, что в круговерти времени они снова и снова будут возглашать свое с одной и той же трибуны. Любовники, любящие впервые, пугливо раздеваются, дивятся шелковистому бедру, идеально вылепленному соску. И не подозревают, что, как и в первый раз, они вновь и вновь будут заключать друг друга в объятия. В мире, где время — круг, каждое рукопожатие, каждый поцелуй, каждое рождение, каждое слово повторяются в точности.
В 1927 году в связи с 200-летием со дня смерти Исаака Ньютона Эйнштейн говорил: «Разум кажется нам слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; особенно слабым он кажется, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества», и в то же время именно на примере Ньютона мы видим, что творения интеллекта «на протяжении веков озаряют мир светом и теплом». Такой озаренной светом и теплом была интеллектуально-духовная деятельность самого Эйнштейна.
Эйнштейн — это культурный герой, в величественной фигуре которого люди ценят не столько его достижения, сколько его неповторимый образ. Историк науки Джон Хартон, изучив его личность и деятельность, выделил пять особенностей гениального ученого: 1) глубина постижения научных проблем; 2) необыкновенная ясность мысли; 3) феноменальное умение уловить почти незаметные значимые сигналы в любой экспериментальной ситуации; 4) настойчивость, энергия, полная самоотдача и абсолютная вовлеченность в излюбленную область науки; 5) умение создать вокруг себя своеобразную атмосферу, в основе которой не столько вера в свои силы и предназначение, сколько ощущение избранности, которое разделяют окружающие.
Короля играет свита! Но и короля, и «культурного героя» свита — окружение, общественное мнение, почитатели — всерьез играть не могут, если в центре этого — человек безликий, образ которого расплывчат. «Культурным героем» Эйнштейн стал после того, как в 1919 году произошло экспериментальное подтверждение его теории относительности, а президент королевского общества объявил ее величайшим достижением человеческого ума. Когда же репортеры начали выяснять, кто же этот ученый, они увидели не классического академика, а эксцентричного типа с всклокоченными волосами, саркастичного и обаятельного, дерзкого и остроумного. Для них это была бесценная находка.
Работавшая в доме Эйнштейна в течение пяти лет горничная говорила: «Ему нравились красивые женщины, а они его просто обожали». Примерно в том же духе отзывался друг великого физика: «Эйнштейн достаточно сексуален и в полной мере пользуется своим природным обаянием». В конце 90-х годов стало известно, что после смерти своей второй жены Эйнштейн сблизился с советской разведчицей Маргаритой Коненковой, женой великого скульптора, и их интимные отношения прервались лишь в 1945 году после ее отъезда из США. Впрочем, отношение Эйнштейна к женшинам было весьма своеобразным.
Он не раз удивлялся, как это Бог умудрился создать половину человечества без мозгов, но вместе с тем всегда предпочитал общество именно женщин. А оба своих брака незадолго до смерти он охарактеризовал так: «Меня дважды постигла позорная неудача». В свое время кто-то сказал о Борисе Пастернаке: «Гений не руководствуется общепринятыми сексуальными нормами, гений создает собственную сексуальную систему». Слова эти вполне применимы и к Эйнштейну. Может, этот социальный одиночка и душевный интроверт искал в браке не счастья, а чего-то иного?!
Идеи Эйнштейна в глазах ученых-теоретиков, а еще больше в его собственных глазах имели не столько утилитарный, сколько философский смысл. Приняв в качестве постулата постоянство скорости света во всех системах отсчета и выведя соотношения между энергией и массой, пространством и временем, Эйнштейн создал цельную и гармоничную картину Вселенной. Его теория — это завершение классической физики, это картина мироустройства, где все расставлено по своим местам, все ясно, объяснимо и предсказуемо.
Образ «культурного героя» требовал, чтобы Эйнштейн, при всей своей социальной автономности, постоянно обращался к общественности. Он всегда выступал как непримиримый враг нацизма. Он писал президенту США Франклину Рузвельту об опасности создания в Германии урановой бомбы. Он выступал с возвышенными проектами в либерально-социалистическом духе. Многие его идеи во второй половине XX века, уже после смерти великого ученого-гуманиста, вновь стали созвучны веяниям эпохи, когда возвратилась вера в возможность разумного и гуманного переустройства мира. Скорее всего, эти идеи, никогда не смогут одержать верх. Но они никогда и не будут побеждены.
Сегодня все более заметно меняется наша установка на бесконечный процесс познания. Более ясно обозначаются его пределы. Чем больше мы узнаем, тем больше мы не знаем. «С каждым шагом вперед, — пишет Карл Поппер, — с каждой разрешенной проблемой мы обнаруживаем не только новые и новые проблемы; мы открываем также, что там, где мы, казалось бы, стоим на твердой и надежной почве, поистине все зыбко и шатко». Наука, вместо того, чтобы преодолеть хаос, провозглашает неизбежность его. Мысль о том, что мы никогда не сможем познать Вселенную, поскольку ее устройство может оказаться намного сложнее нашего мозга, начинает звучать все более отчетливо. Идея принципиальной непознаваемости мира возрождает таинственное и иррациональное в человеческом бытии.
Впрочем, культуролог Георгий Гачев, пишет: «Чтобы могло твориться дело науки, в основании его должно лежать некое мощное мистическое проницание, озарения Галилея и Ньютона стали впоследствии внедрены во многие области знания. Эйнштейн же в теории относительности увидел конец света (т. е. предел скорости света), и таким образом, изнутри, из времени и скорости, а не извне — из сфер и пространства — положен конец мирозданию. Найдена мера этого мира и, значит, исполнение сроков.