Антик с гвоздикой

– Про этого Лихутьева здесь чистые сказки рассказывают, – усмехнулся Аркадий. – Якобы окружит его военная команда, а он выпьет заветный ковш вина и исчезнет в том же ковше. В другой раз его совсем уж было схватили и связали, но вдруг вся изба занялась дымом и пламенем, словно пороху кто подкинул.

– Что ж, поймали его? – Григорий почувствовал, что скука окончательно оставила его.

– Про то неизвестно, – вздохнул управляющий и виновато развел руками, словно это по его упущению хитрый и дерзкий разбойник не был схвачен и посажен в острог. Но тут же, прищурившись, с ухмылкой произнес: – Давненько это было, еще при матушке Екатерине, так что, может, и врут люди-то.

– Выходит, императрица не боялась разбойников, если часто гостила в этих местах?

– Не боялась, ваша светлость, видит бог, не боялась, – перекрестился управляющий. – Да и на то время, когда она здесь пребывала, разбои прекращались. – Кузьма слегка понизил голос и боязливо оглянулся на окно кареты. – Люди поговаривают, что граф Изместьев и Ванька Лихутьев – в одном лице пребывали. Граф, видно, потому и промышлял грабежами да разбоями, что дела у него поначалу худо шли, а потом разбогател как бы ни с того ни с сего. Был даже случай, когда один из купцов, не знаю уж насколько это правда, углядел на графе свой кафтан. Но купец вскорости исчез, как сквозь землю провалился, а с графом связываться боялись. Роста он был высокого и силы необыкновенной. Руками подковы гнул и тройку лошадей за задок саней удерживал. А вот сын подкачал. И ростом не вышел, и голос писклявый, как у девки. После смерти графа имением старая графиня управляла, она-то Федора Гавриловича и оженила. Люди говорят, насильно. Никак молодой граф не хотел жениться. Но потом вроде свыкся, но шибко жену бил. Особенно после смерти матушки-графини свирепствовал, но молодая графиня тоже в долгу не оставалась. Рассказывают, что как-то из окна его вытолкала, после чего граф охромел...

Князь и Дроздовский переглянулись и рассмеялись.

– В соседях у тебя, Григорий, особенная женщина, – не переставая улыбаться, пояснил Аркадий. – Характера невыносимого, со всеми соседями в ссоре. На свои земли никого не пускает. С визитами не ездит. Живет почти отшельницей с сестрой да челядью. Две деревни и село имеет во владении, и, говорят, еще в Орловской да Воронежской губерниях деревни есть. Богата, капризна, своенравна.

– Красива?

– Красива, mon cher, очень красива, но не каждому под силу с такой упрямой и вздорной кобылкой справиться.

– Тебе приходилось с ней встречаться? – с неподдельным интересом спросил князь, и Дроздовский ухмыльнулся про себя, заметив, как заблестели глаза у приятеля.

– Увы, бог миловал от подобного счастья. Графиня из тех, что самолично рекрутам лбы забривает и нагайку в руках с неменьшим искусством держит, чем тот же веер или лорнет.

– Пытались к ней свататься поначалу, – поддержал господскую беседу Кузьма, – только она и сватов и женихов велела батогами гнать аж до самой границы имения и с той поры на всех дорогах кордоны выставила, чтобы никто на ее спокойствие не покушался. Да вон один как раз виднеется. Тут самый короткий путь до усадьбы. А версты через две и сам дом увидим...

Григорий выглянул в окно. Широкая песчаная дорога заворачивала плавно в лес, где на опушке виднелись каменные столбы с навесными тесовыми воротами, возле которых стояли два здоровенных угрюмых мужика с кремневыми ружьями на изготовку.

– Крепкая стража, ничего не скажешь! – усмехнулся князь. – Неужто стрелять будут, если решимся вдову навестить?

– А кто ж их знает? – почесал в затылке Кузьма. – Покамест не стреляли, но никто ведь и не решается сквозь эти ворота проехать.

За разговорами они не заметили, что бескрайние поля сменились низкими пологими холмами, поросшими мрачным еловым лесом. И лишь изредка на месте бывших гарей и вырубок яркой зеленью полыхали молодые березняки или выскакивала вдруг на поляну стайка осин с мелкими, в копейку, листочками.

Дождь совсем прекратился. Песчаные осыпи под первыми, еще робкими лучами солнца казались золотыми доспехами, брошенными уставшим воином на обочину дороги. Напряженный взгляд пристально вглядывался в неприветливые и темные глубины леса, замирал на каждом пригорке: вот-вот мелькнет среди деревьев заманчиво и дразняще фасад барского дома, прячущегося в парке, который разделяет непременная липовая аллея, ведущая к озеру. И, возможно, лишь этот ровный строй лип или белая стена беседки, а то и шпиль колокольни выдадут присутствие усадьбы со странным и интригующим названием «Антик с гвоздикой».

Григорий вздохнул. Сколько можно предаваться подобным романтическим иллюзиям? Разве не ошибался он в этой жизни, позволив чувствам взять верх над разумом? Ошибался, и не единожды, и вот опять размечтался, как слюнявый отрок, только что оторванный от маменькиной юбки.

И красавица-вдова наверняка окажется толстой и курносой, увядшей прежде времени помещицей, с большой грудью и в нарядах, которые вышли из моды лет этак двадцать назад. Самодурство в крови русских барынь, особенно тех, что обрекли себя на проживание в подобных, богом забытых местах, где модные парижские журналы отродясь в руках не держали, и вся забава что с мухами воевать да девок по щекам хлестать или с собственным конюхом прелюбодействовать.

Но напряжение в нем продолжало расти, непонятное раздражающее его напряжение, переходящее в дрожь, и, чтобы ее унять, ему пришлось стиснуть зубы и сцепить пальцы – подрагиванием они могли выказать его неожиданное и столь же нелепое волнение.

Чтобы не выдать своего ничем не оправданного интереса к окрестностям, Григорий смотрел в окно кареты вполоборота, словно нехотя, надеясь, что его взгляд по-прежнему скучающе-ленив и никоим образом не отражает истинного настроения хозяина.

Слева над холмами и темной стеной елового леса показалась высокая колокольня, четко выделяющаяся на фоне посветлевшего неба. Дорога взлетела на увал, и с него открылась панорама городка, разлегшегося на высоком противоположном берегу реки, бесконечные извивы которой терялись среди холмистых гряд, укрытых густым лесом.

Храмы, зубчатые стены, башни... Далеко видны высокие, поросшие травой земляные валы, маковки церквей, всегдашние аркады екатерининских еще торговых рядов и обывательские домики в садах, разбросанные по косогорам, разделенным оврагами.

– Белореченск, – пояснил Аркадий, – тут неподалеку бывшее матушкино имение находится. Я эти места с малолетства знаю.

Дорога вновь скользнула вниз, потом вверх. Где-то близко в затененном ивами овраге угадывалось присутствие небольшой речушки или ручья. Горбатый мост, бревна которого так резво пересчитали копыта лошадей, на пригорке покинутое здание немецкой экономии, а дальше совсем ровная, высокая, точно подрезанная гигантскими ножницами стена лип, и тут же справа между темными стволами опять бесконечная водная гладь огромного озера.

– Смотрите, ваша светлость! – выкрикнул Кузьма и вытянул руку в направлении озера. – Вон она, красота-то какая!

Но Григорий уже и сам увидел то, что Екатерина Великая окрестила когда-то «Антиком с гвоздикой». Огромный трехэтажный дом из белого камня с шестью колоннами парадного входа, на которых покоился изящный треугольный фронтон. Высокое крыльцо, двумя маршами сбегающее к озеру, украшено фигурами мраморных львов, лежащих в позе сфинксов. Образуя двор, кругом, словно девки в хороводе, расступились липы, а в самом центре его возвышался громадный дуб с привольно раскинувшимися ветвями, прикрывающими дом от посторонних взглядов. В высоких окнах бельэтажа, за которыми угадывались анфилады парадных покоев, играли солнечные лучи, еще выше – антресоль с почти квадратными окнами. Там наверняка находились детские и комнаты для учителей... Справа, неподалеку от дома, на высоком каменном пригорке виднелась легкая и изящная беседка-ротонда, укрытая кустами сирени, о восьми тосканских колоннах, несущих купол, увенчанный шаром.

Григорий перевел дыхание. Что-то давно забытое, почти сказочное всплыло в его памяти при виде этого чуда, затерянного в глуши среди мрачных и диких ельников, многочисленных озер и болот. Но дорога ушла в сторону, и усадьба скрылась за деревьями, лишь сполох солнечного луча, отраженного от окон верхнего этажа, мелькнул напоследок сквозь густые кроны. И это заставило мучительно сжаться сердце, потому что память вновь возвратила князя к самым тяжелым и безрадостным мгновениям его прошлой жизни.