Кольца детей Ауле

Где-то после пятого тоста настала очередь увеселений. Распорядитель праздника вызвал на середину зала лучшего певца седьмого клана и объявил, что сейчас будет исполнена песня об истории подгорного народа.

Певец вышел с гномьими гуслями и затянул длиннейшее рифмованное повествование из жизни синегорских гномов. У Рамарона челюсть набок свернуло от скуки, хотя история нравилась гномам и они охотно слушали ее, в лучших местах притопывая башмаками. Чанис пела ему другие песни – короткие и простые, из тех, которые гном напевает в мастерской или за домашними делами.

Когда гном закончил песню, распорядитель объявил, что сейчас для клана будет петь бард-адан, который явился сюда специально на праздник. Это было неправдой, но Рамарон не стал выводить распорядителя из заблуждения, когда они договаривались о выступлении. Нащупав за спиной прислоненную к стене лютню, он вылез из-за стола и вышел на середину зала.

Рамарон обвел публику взглядом. Конечно, он не смог бы спеть гномам такую же песню, как только что услышанная, в которой он не понял и половины слов. Они сидели за накрытыми столами – нарядные, пьяные, довольные – и веселились всласть, похожие друга на друга больше, чем просто гном на гнома. Даже Фарин на время утратил зловещие черты призрака и выглядел добрым, заботливым отцом клана, любующимся своим многочисленным семейством. Все здесь были связаны той или иной степенью родства – это была одна большая и дружная семья. Клан.

Бард положил ладонь на струны лютни, ощутив себя сердцем клана, порождавшим бесхитростные гномьи песни. И зазвучала музыка – простая и ритмичная, как удары молота или движения иглы трудолюбивой швеи. Гномы сразу же признали ее, зашевелились, заулыбались, застучали винными кубками и пивными кружками, затопали ногами, отбивая такт. Кто-то подтянул незатейливый припев, за ним песню подхватили еще, и вот уже две сотни здоровых гномьих глоток самозабвенно распевали свои любимые песни вслед за бардом.

К их общему сожалению, запас гномьих песен у Рамарона быстро кончился. Бард замолчал, а участники пиршества с Фарином во главе затопали и загалдели, требуя еще. Быстрые глаза Рамарона обежали столы, выхватили в дальнем конце притихшего Горма, затем вернулись к вождю клана. Бард провел ладонью по струнам, и в зале воцарилась ожидающая тишина.

Тряхнув белокурыми волосами, Рамарон запел песню – ту самую, которую сочинили они с Гормом. Он глядел на вождя и пел, а по залу разносились новые слова. Пусть они не были знакомы сидевшим здесь гномам – все равно они были родные, они были свои:

После мгновений полной тишины зал разразился топотом и криками восторга. Вся Почетная Десятка упоенно стучала кубками о стол. Когда восторги поутихли, Фарин внезапно поднялся с места, и все замолчали, ожидая слова вождя.

– Ты славно пел, бард, – сказал он. – Хоть ты и не нашей крови, ты понял душу гномьего народа, за что тебе спасибо от всего клана. Проси себе любую награду – и, клянусь кланом, ты ее получишь!

Гномы одобрительно загудели, восхищенные щедростью вождя. Глаза Рамарона изумленно распахнулись – не было еще случая, чтобы его награждали за пение так щедро.

– Любую? – недоверчиво переспросил он. – Совсем-совсем?

– Все, что ты захочешь. Говори, парень, не стесняйся.

Какое-то время Рамарон молчал. Пока он размышлял о награде, на его подвижном лице отражалась сумятица чувств.

– Я не прошу много, о мудрый Фарин! – сказал наконец он. – Я хочу только одно кольцо – вон то, с малахитом, которое у тебя на руке.

– Что?! – опешил Фарин, ожидавший чего угодно, только не этого. – Это кольцо? Тебе?!

– Не мне. – Рамарон оглянулся и указал на Горма. – Ему.

На мгновение взгляд Фарина скрестился с отчаянным вглядом Рамарона – и вдруг вождь одним движением сорвал кольцо с руки и швырнул барду. Рамарон ловко поймал его на лету и точно так же кинул Горму. Подхватив кольцо, Горм припустил к наковальне в дальнем углу зала и одним ударом молота раздробил хрупкий малахит в пыль. Остатки он швырнул в самую глубину все еще разогретого горна.

Все произошло так мгновенно, что ошеломленные гномы не успели даже шевельнуться. Опомнившись, они побежали к Горму с Рамароном, чтобы схватить обоих за неслыханное кощунство, но Фарин остановил подданных.

– Оставьте их, – потребовал он.

Гномы остановились и непонимающе уставились на вождя. Фарин выглядел так, словно за считанные мгновения состарился на много лет.

– Оставьте их, – повторил он. – Все было правильно, оставьте их.

Он вдруг опустился на скамью и уронил голову на стол, обхватив виски руками.

На другое утро Горм с Рамароном ушли обратно в Габилгатхол. Гномы седьмого клана согласно приказу вождя оставили их в покое, но продолжали коситься на них за испорченный праздник.

– Вот так всегда, – хмыкнул Рамарон, когда они покинули пределы города. – Стараешься для людей, стараешься, а они взамен – по шее. И гномы тоже нисколько не лучше.

– Они поймут, – чуть помедлив, ответил Горм. – Фарин все им объяснит, когда опомнится. А если не поймут – что ж, свое дело мы все равно сделали.

– Да… – Подвижная физиономия Рамарона засияла. – Значит, нам осталось только одно кольцо?

– Но за этим кольцом придется идти обратно в Казад-Дум, – напомнил гном. – Если ты, конечно, не захочешь снять кольцо с призрака.

– Я бы захотел, но у меня ничего не получится – ведь призраки не спят. Интересно, а как там наш Фандуил?

К этому времени Фандуил уже начал вставать с постели. Коугнир разделял внимание между ним и Ньяллом, который почти оправился от недомогания. Увидев, что эльф сидит у огня, завернувшись в тонкое шерстяное одеяло, которое дала ему Чанис, айнур решил, что тот достаточно окреп для разговора.

– Тебе известно, каким заклинанием поразил тебя Саурон? – спросил он эльфа, подсев к нему на соседнее кресло.

Рука Фандуила невольно протянулась и погладила следы ожога на шее.

– Он хотел задушить меня?

– Нет, гораздо хуже. Это было заклинание разделения духа с телом. Я догадываюсь, что ты выжил потому, что призрака спугнуло твое встречное заклинание, но мне очень интересно, что ты при этом чувствовал.