Кто посеял ветер

Марк пожал плечами, продолжая молчать.

Все-таки странно, что родители начинают реально обращать на тебя внимание только тогда, когда ты занимаешься чем-то запретным. Раньше его хорошие школьные оценки удостаивались лишь их одобрительных кивков. В течение четырех лет, проведенных им в интернате, они звонили ему не чаще двух раз в неделю. Даже в плохие времена он был им в тягость и чувствовал это. Они почти не уделяли ему внимания и не занимались им. Теперь же им вдруг взбрело в голову стать заботливыми, образцовыми родителями. Но они задавали все эти глупые вопросы исключительно для проформы, и в действительности он, как и прежде, не вызывал у них ни малейшего интереса. У отца голова была занята только его работой, у матери – антиквариатом, женским клубом и шопингом.

– Я жду какого-нибудь умного ответа, – произнес отец, и в его голосе отчетливо прозвучала угроза. – У тебя ровно тридцать секунд. Потом ты можешь пожалеть о своем молчании.

– А, ну да… И что же ты со мной сделаешь? – Марк поднял голову и спокойно посмотрел отцу в глаза. – Выпорешь? Посадишь под домашний арест? Или выбросишь в окно мой компьютер?

Ему было совершенно все равно, что скажет или сделает отец. Если бы ему было куда деться, он ни за что не остался бы жить здесь. В карманных деньгах он не нуждался, поскольку Рики платила ему за работу в приюте для животных.

– Своим упрямством ты испортишь себе жизнь, – пророческим тоном произнес отец. – Если так будет продолжаться и дальше, ты останешься на второй год. Тебя выгонят из школы. Ты останешься без аттестата. Возможно, сейчас тебя это не волнует, но через пару лет ты поймешь, какую глупость совершил.

И так далее, все в том же духе, словно заезженная пластинка. Как же это действовало на нервы!

– Завтра я пойду в школу, – пробурчал Марк.

У него зарябило в левом глазу. Так происходило всегда, когда он испытывал стресс. Сначала яркие вспышки, затем зигзагообразные линии с пестро окрашенными шариками, которые расширялись до такой степени, что он почти переставал видеть. Одновременно сужалось поле зрения, превращаясь в туннель, и после этого в затылке возникала резкая боль, постепенно смещавшаяся вперед. Иногда это проходило быстро, иногда длилось несколько дней. Марк зажмурил глаза и принялся массировать основание носа большим и указательным пальцами.

– Что с тобой? – поинтересовался отец. – Марк, что у тебя случилось?

Он почувствовал, как на его плечо легла рука, и тут же раздраженно стряхнул ее резким движением. Любое прикосновение к телу усиливало боль.

– Ничего. Уйди, пожалуйста, – сказал он и открыл глаза, но даже тусклый свет оказался невыносимым.

Послышался звук удалявшихся шагов, захлопнулась дверь. Марк выдвинул ящик ночного столика и нашел ощупью таблетки. Если он принимал их вовремя, они хорошо помогали. Их дала ему Рики. Он проглотил две таблетки, запил их выдохшейся «колой», лег и закрыл глаза. Рики… Как она сейчас?

Ночь опустилась над лесом, словно занавес из темного бархата. Сиял серебристый полумесяц, засверкали первые звезды. Людвиг Хиртрайтер обратил взгляд на запад, где небо все еще было окрашено оранжевым светом. Здесь, у подножия Таунуса, ночи уже давно не были такими темными, как в его детстве. Раскинувшийся неподалеку крупный город, промышленная зона бывшей компании «Хёхст»[9] и огромный, неутомимый аэропорт превращали своими яркими огнями ночь в день. Хиртрайтер вздохнул и немного поерзал на скамье низкой охотничьей вышки, пока не нашел более или менее удобное положение. Он пощупал винтовку с оптическим прицелом, которая стояла рядом, прислоненная к невысокой стенке. Справа от него уютно устроился Телль, свернувшись в клубок. Сквозь спальный мешок Людвиг ощущал тепло собачьего тела. Слева от него стояли термос с горячим чаем и пластиковый контейнер с бутербродами. Он собирался нести вахту всю ночь, дабы никому из этих бандитов не пришло в голову тайком огородить участок и утром продолжить вырубку деревьев. Он провел в лесу уже много ночей. После того как два года назад умерла Эльфи, у него не осталось веских причин для того, чтобы непременно ночевать дома.

Эльфи. Людвиг тосковал по ней каждую минуту своей жизни. Он тосковал по их задушевным беседам, по ее мудрым советам, их любви, которую он пронес через все пятьдесят восемь лет их знакомства. Рак подступал к ней дважды, и дважды отступал – но так только казалось. В действительности он проник в лимфатические узлы, спинной мозг и в конце концов поразил весь организм. Каким мужеством она обладала! Стойко, без единой жалобы, переносила болезненные, унизительные процедуры химиотерапии и даже находила в себе силы шутить по поводу выпадавших волос. Она молчала и тогда, когда уже не могла есть из-за отслоения слизистой оболочки рта. Эльфи боролась за свою жизнь, словно львица.

После изнурительного курса лечения она вроде бы пошла на поправку. Во время краткосрочного периода обманчивого улучшения состояния они предприняли последнее путешествие – на ее родину, в Верхнюю Баварию, которую она покинула из-за любви к нему. Они отправились в Карвендель, и, казалось, оба предчувствовали, что это их последняя совместная прогулка. На глаза у Людвига Хиртрайтера навернулись слезы. Спустя всего три недели он похоронил Эльфи. Оба его сына и дочь стояли рядом с ним, но они едва перемолвились, столь глубока была разделявшая их пропасть. Возможно, следовало воспользоваться случаем и помириться с ними, но из-за невыносимой душевной боли ему было не до этого. Теперь мириться было поздно. Слишком много недобрых слов сказали они друг другу, и их уже нельзя было вернуть назад. Людвиг был одинок, и таковым ему суждено было оставаться до конца своих дней.

Он сидел неподвижно и вслушивался в тишину леса. Легкий ветерок шевелил верхушки деревьев. До его слуха доносился слабый шелест листьев. Пахло ясменником и черемшой. Время от времени раздавался крик сыча. Барсучиха вывела своих детенышей на бледную лунную дорожку, пересекавшую поляну. Где-то в подлеске возился красный дикий кабан. Привычные, родные звуки и запахи, бальзам на его душевные раны.

Ему вспомнились события прошедшего вечера. Гнев на Яниса еще не утих. С самого начала этот парень вызывал у него подозрение. Хотя он и сделал многое в пользу общего дела, его мотивы представлялись эгоистичными, а одержимость, отчетливо прослеживавшаяся во всех предпринимавшихся им действиях, казалась просто опасной. Каким образом он узнал о предложении «ВиндПро»? Не поддерживает ли он связи с фирмой, на которую раньше работал? Конечно, ему нужно было самому рассказать о предложении, но он думал, что в этом нет необходимости. Кроме того, Людвиг опасался, что столь невероятная сумма может посеять недоверие и внести раскол в ряды членов комитета. Именно это и произошло сегодня вечером. Хиртрайтер сожалел о том, что прилюдно дал оплеуху Янису. Ему не следовало реагировать так бурно, но от ярости он потерял контроль над собой. И еще эта глупая баба набросилась на него! Он был несправедлив к Рики и понимал это, но ничего не мог с собой поделать. Причина его тайной неприязни к ней заключалась в том, что она предоставила Фрауке не только работу, но и кров. Если бы не Рики, сегодня Фрауке жила бы с ним, в усадьбе…

Телль вздрогнул и тихо зарычал во сне. Хиртрайтер протянул руку и погладил его жесткую шерсть.

– Все они понимают нас неправильно, – тихо произнес он, и Телль поднял уши.

В принципе, Людвиг ничего не имел бы против парка ветрогенераторов, если бы это место подходило для него. Но, как показали результаты двух независимых экспертиз, оно для него не подходило. Деревья вырубили бы в целях извлечения коммерческой выгоды, а лопасти ветротурбин отказались бы вращаться. Хиртрайтер познакомился с разряженными молодчиками из этой фирмы и видел, с каким легкомыслием они распоряжались деньгами, которые, по сути дела, принадлежали налогоплательщикам. За короткое время они подняли цену за Поповский луг до трех миллионов. По иронии судьбы, именно своим нежеланием продавать луг Хиртрайтер мог подрезать крылья ветротурбинам. И он сделает это. Что бы ни думали о нем люди, Тейссен и Кº получат Поповский луг только через его труп.

9

Немецкая химическая компания, выпускала химические волокна, пластмассы, лекарства и пр.