Альтаир

Прошлым летом на радиолюбительской конференции Митяй встретился с Левой Усиковым. Собственно говоря, Лева и натолкнул Митяя на мысль, что можно поступить в Московский радиоинститут, хотя в Харькове тоже готовят радиоспециалистов.

Лева так расписывал достоинства московского института, рассказывая о лабораториях, опытных цехах, профессуре — он уже успел облазить весь институт, — что, возвратившись домой, Митяй согласился с отцом и решил получить "столичное образование".

Вторично Митяй встретил жизнерадостного Леву Усикова во дворе радиоинститута (это было еще до того, как Лева знал. что его не приняли по конкурсу, за отсутствием мест). Вместе сдавали экзамены, вместе получили тройки по химии. Это их сблизило: как же, товарищи по несчастью! Радовались пятеркам по всем другим предметам. В конце концов, у Левы и Митяя оказалось равное количество очков.

После заседания приемной комиссии вывесили список зачисленных на первый курс. В нем был Гораздый Дмитрий Иванович, а Усиков Лев Петрович отсутствовал. Лева глазам своим не верил. Как так? Ведь он же москвич, ему не нужно никакого общежития, он — дома. Неужели ему из Москвы ехать учиться в Харьков? Смешно! Это ошибка?

Не было ошибки. Кандидатуры Усикова и Гораздого комиссия изучила всесторонне. У Гораздого больше прав. Отец — инвалид Отечественной войны, а сын, несмотря на свою молодость, уже работал на заводе. Настойчивый парень, толк из него выйдет, если он в таких тяжелых условиях сумел сдать на аттестат зрелости и на конкурсных экзаменах оставить далеко позади тех ребят, которые, кроме учения, ничего в жизни не знали. Честь ему и хвала! Принять Гораздого обязательно!

Митяй как только мог утешал Левку, чувствовал себя виноватым, готов был бежать в приемную комиссию, доказывать их несправедливость: "Отдайте мое место товарищу Усикову, а меня направьте в харьковский институт". Но когда он заикнулся об этом Леве, тот разозлился: "Это еще что за самопожертвование?! Во–первых, глупо и наивно. Кто тебя, дурака, послушает? А во–вторых, ненавижу жалостливых друзей".

На том и расстались. Могли бы на всю жизнь рассориться, но судьба вернее, Министерство высшего образования — снова столкнула вместе Гораздого Дмитрия Ивановича и Усикова Льва Петровича.

Когда Лева узнал, что его зачислили на заочное отделение, а потом обещали перевести на основное, он поймал Митяя и потащил в "Кафе–мороженое" отпраздновать это счастливое событие. Выпили по стакану кагора, заели его несколькими порциями мороженого — Лева меньше трехсот граммов не ел, — и мир был восстановлен.

Мир оказался непрочным. Достаточно было пустяка, чтобы Левка вспыхивал, как елочный бенгальский огонь, негодовал, пылал, рассыпая вокруг себя трескучие искры. А искры только слегка покалывали, не жгли. Через минуту от бенгальского огня оставался лишь тлеющий уголек.

Митяй стоял у барьера, ждал очередной пятиминутки, когда заработает "Альтаир", Женя был занят какими‑то своими мыслями и, не обращая внимания на друзей, ссутулившись, шагал по площадке. Лева скучал, томился возле телевизора, но включать его было рано, и потом — Журавлихин отдал приказание не крутить ручки, чтоб не сдвинуть настройку.

Московское праздничное утро вступило в свои права. Люди ехали отдыхать за город, на пляжи, водные станции, в лес. Звенели трамваи, рычали троллейбусы, пыхтели машины. На утренней розовой, проснувшейся реке появились белые, как чайки, юркие катера — речные трамваи.

Митяй снисходительно посматривал на Женю, догадываясь, что нетерпение его и взволнованная походка объяснялись не только ожиданием передачи с "Альтаира", но и ожиданием консультации по данному поводу. А кто же консультант?

И это было известно Митяю, впрочем, так же, как и Леве Усикову. Журавлихин сообщил им, что опытная лаборантка Института электроники и телевидения Надя Колокольчикова милостиво согласилась помочь студентам в поисках "Альтаира".

Можно не обладать наблюдательностью Митяя, чтобы заметить, как изменился Женя за последние дни. Дело, конечно, не в разговорах о необыкновенных талантах лаборантки Колокольчиковой, чем он особенно удивлял своих друзей, а в гораздо более важном.

"Какой нормальный и уважающий себя парень из СНОРИТа стал бы думать сейчас о девчонке и даже назначать ей свидание на крыше, когда решается судьба "Альтаира"? — спрашивал себя Митяй, с сожалением поглядывая на Журавлихина. Левке и то непростительно".

— Надя обещала приехать с аппаратом для измерения напряженности поля, наконец заговорил Женя. — Пичуева будто бы интересуют эти испытания. Мне кажется, он что‑то задумал. Не правда ли?

Ничего не ответил Митяй. Инженеру легко, он может задумывать все, что хочет. Его аппараты спокойненько стоят в запечатанной лаборатории, и ни один из них не бродит по неизвестным улицам. "Эх, не до шуток рыбке, коль крючком под жабры хватают!"

Усиков тоже молчал, загадочно поглядывая на Женю.

— Надя уверена, что измерение силы сигнала поможет нам определить расстояние до передатчика, — продолжал Журавлихин, наклоняясь над улицей, чтобы не видно было лица. — Она занималась этими расчетами. У Нади, я бы сказал, прирожденный талант. Посмотрели бы, как она…

— Верю. Можешь не уговаривать, — с кислой улыбкой прервал его Митяй. Даже если бы ты сказал, что се скоро выберут в действительные члены Академии наук, я бы нисколько не удивился. Кто же может сравниться с Надей Колокольчиковой!

Ироническое замечание Митяя покоробило Женю. Что он сказал особенного? И Левка почему‑то ухмыляется. Странное отношение! Впрочем, что первокурсники понимают! Он отвернулся и, прислонившись к барьеру, стал внимательно разглядывать набережную, как бы желая увидеть машину, с которой должна приехать Надя. Все они казались маленькими, блестящими, точно бросили на асфальт сотни стальных шариков и те разбежались в разные стороны.

Проходили минуты. Митяй позвал Женю к телевизору. Вспыхнул экран. Закачались темные полосы, бледные, расплывчатые пятна густели, затем деловито разместились на положенных им местах. Как из детских кубиков, составлялась четкая картинка.

Прежде всего, Женя увидел молодые деревца, низкорослый кустарник и скамейку. За ними смутно различалось светлое здание с черными прямоугольниками окон. Похоже было, что машина с "Альтаиром" остановилась возле сквера на одной из новых московских улиц. Невысокая чугунная ограда вырисовывалась у самого края экрана.

Картинка некоторое время оставалась почти неподвижной, если не считать легкого мелькания блестящих пятен от никеля автомобилей, видимых сквозь листву кустарника.

Митяй провел пальцем по стеклу.

— Узнаете, ребята, этот дом? Примерно в таком же Пичуев живет на Новопесчаной улице. Я его там встретил. Видите, балкон, дверь, рядом окно.

— Угол с характерным рисунком облицовки, — подтвердил Женя. — Теперь узнаю. А вот еще…

Он замолк. На экране показался человек, подошел к скамейке и быстро сел.

Затаив дыхание, невпопад, хватая то одну, то другую ручку, Женя старался поточнее настроиться, чтобы рассмотреть знакомого ему парня. Где‑то он его видел? Высокий, курчавый, лицо, как говорят, одухотворенное, крылатые брови, взлетающие вверх. Одет он был в безукоризненно сшитый костюм; гладкая рубашка с модно завязанным галстуком. Весь его облик, удивительно знакомый Жене, почему‑то вызывал досадное, горькое чувство.

Сейчас человек на экране напряженно всматривался куда‑то вдаль, причем взгляд его был направлен мимо машины с "Альтаиром". Но вот он вскочил, лицо расплылось, стало огромным.

Усиков удивленно воскликнул:

— Это он! Помнишь, Женечка! Мы еще удивлялись, почему он по вечерам дежурит возле института.

И Женя его вспомнил: не раз попадался на глаза у входа в институт, где работает Пичуев. А потом видел с Надей. Но вот и она показалась на экране. Легка на помине!

Надя быстро шла навстречу ожидавшему ее человеку.