Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 8



Когда за баш-кадиной закрылась дверь, стоявшая молча в стороне Самира подала голос:

– Неужели всегда так: сын против отца?

Хафса даже вздрогнула: хезнедар-уста озвучила самый большой кошмар ее жизни. Промолчала, но ответа не требовалось, Самира и без того понимала, что так.

Родившимся сыновьям радовались, желали их больше, но потом, когда сыновья подрастали, вставал тот же вопрос: власть, как ее делить? Селим, став султаном, а вернее, сместив отца, уничтожил не только своих братьев и племянников, но и собственных сыновей, могущих претендовать на престол, оставив одного Сулеймана. Хафса тогда поклялась мужу, что ее сын никогда не будет претендовать на власть при жизни отца. Только отец прожил после того недолго – всего восемь лет.

Сулейману никого не пришлось уничтожать, но что будет дальше? Мустафе сейчас десять, его отцу тридцать, Повелитель крепок и полон сил. Через десять лет Мустафе будет двадцать, в это время любого человека одолевают честолюбивые желания, а уж шех-заде особенно. Хафса знала, что годы летят очень быстро, пять лет правления Сулеймана промчались, как один миг, промчатся и эти десять лет, что тогда?

Она даже застонала от мысли о том, что должен чувствовать сам Сулейман, глядя на своего растущего сына. А на других? Сулейман любит Мехмедика, разумного, симпатичного, вечно улыбчивого, как его мать Хуррем. Что должен чувствовать Сулейман, зная, что ждет этих сыновей?

Хуррем внушает Мехмеду, что тот должен стать помощником брату, не пожалеть ради него своей жизни. Но это сейчас, а дальше? Что будет, когда они столкнутся между собой? И каково отцу понимать, что этого столкновения не избежать? Каково жить, зная, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть с собственным сыном и у сыновей между собой? А каково Хуррем, если она знает, что все ее сыновья должны быть уничтожены?

Как передавать власть, чтобы при этом не становиться братоубийцей? Иметь всего лишь одного сына опасно, смерть может не пощадить вдруг. А как в других странах?

Хафса почувствовала, что стало не хватать воздуха, сердце колотилось, словно намереваясь выскочить из груди. Так все чаще бывало после того проклятого бунта янычар, когда они с Махидевран сидели, трясясь, в гареме, а Хуррем с детьми на том берегу, ничего не знали о Хатидже Султан, Повелитель был далеко, и защиты почти никакой.

Хезнедар-уста засуетилась, открыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, позвала лекарку, помогла прилечь, подала ледяного мятного шербета, он хорошо успокаивал. Эх, не стоит размышлять о таких вопросах, как власть, даже размышления ни к чему хорошему не приводят. Почему же люди так стремятся к этой самой власти, словно это лучшее в жизни, словно нет ничего дороже и желанней, словно без нее, проклятущей, невозможно счастье?

Устроив валиде, старательно укрыв ей ноги, пригасив пару светильников, чтобы не раздражали, Самира сидела, глубоко задумавшись. Она-то прекрасно знала, чего стоило Хафсе привести к власти Сулеймана, знала все секреты, все – от рождения нынешнего Повелителя до того дня, когда он опоясался мечом Османов. И теперь, как и Хафса, не знала, что дальше.

Она услышала, как валиде прошептала скорей для себя, чем для собеседницы:

– Махидевран своего не упустит…

А Хафса уже размышляла над словами башкадины о том, что Мустафе давно пора сделать обрезание. Махидевран права, пора, непонятно, чего Повелитель тянет. Но это означало, что шехзаде объявлялся взрослым, то есть способен стать султаном в случае чего… В случае чего… От этих слов едва снова не случился сердечный приступ, вернее, от понимания, что, может, потому Сулейман и тянет?



Валиде застонала…

Когда-то она сама выбрала для сына Хуррем, надеясь, что зеленоглазая пигалица хотя бы на время отвлечет Махидевран и Гульфем от свары меж собой и заставит больше внимания уделять собственному виду. Одалисок много, и куда более красивых, потому валиде могла не опасаться, что эта худышка слишком понравится султану, но ее необычность заставит жен поволноваться. А что вышло?

Пигалица захватила сердце султана надолго, так надолго, что Повелитель начал нарушать ради нее неписаные правила гарема. И даже долгое увлечение Сулеймана не помешало бы валиде, если бы не эти нарушения. Государство делилось на две части – огромную внешнюю, за стенами гарема, где Повелитель на виду, и внутреннюю – в гареме, за высокой оградой, в семье, скрытой от внешних глаз лучше, чем любое сокровище, с тысячами стражей, со своими законами и правилами. Эта часть, конечно, меньше, но ее влияние на султана огромно, это его семья, а там, снаружи, чужие люди.

Хафса Айше стала первой, кто получил официальный титул «валиде-султан» – «королева-мать», первая женщина империи. Именно она правила закрытой от чужих взглядов и таинственной частью – гаремом, в который вели Ворота блаженства. Она устанавливала законы этого государства в государстве, часто очень жесткие и даже жестокие законы. Она царила в этом мире, по праву считая себя и считаясь другими соправительницей султана. Да, соправительница, не вмешивающаяся в мужские дела вне гарема, но не допускающая вмешательство в дела женские внутри него. Повелителю позволительно увлечься какой-то наложницей, но ему непозволительно диктовать законы в гареме, это не его территория, это территория валиде.

Хафса создала свой мир, свое царство и не желала, чтобы кто-то, даже сын, даже Повелитель, Тень Аллаха на земле, вмешивался в правление этим миром.

Гарем не только жены или наложницы, это все женщины и дети семьи. Султаны давно перестали официально жениться, чтобы не повторить судьбу и позор несчастного султана Баязида I. Султан попал в плен к великому Тимуру, но, кроме того, попала в плен и его жена, Тимур сделал ее своей наложницей. Собственный плен Баязид еще мог пережить, но позор семьи нет, он лишил себя жизни.

С тех пор султаны предпочитали брать наложниц, не объявляя их официально женами. Они звались кадинами, имели много прав, кроме одного – воли. Все женщины султана, от башкадины (старшей жены, матери наследника) до служанки, стирающей белье, – рабыни султана. Не рабыни его кровные родственницы – валиде, сестры, тетки, если таковые имелись, дочери, племянницы…

Конечно, положение, содержание и возможности баш-кадины, той, что родила старшего сына, и даже гёзде – девушки, именем которой однажды поинтересовался Повелитель, – не сравнить, любая гёзде могла стать даже кадиной, женщиной, родившей султану ребенка, но баш-кадина только одна, та, которая станет следующей валиде-султан.

Сейчас это Махидевран, после смерти от проклятой болезни сразу двух сыновей – Махмуда, рожденного еще Фюлане, первой наложницей Сулеймана, и сынишки Гульфем Мурада, у Махидевран осталась одна соперница – Хуррем. Махидевран и соперницей ее не считала, ведь сын баш-кадины Мустафа был на шесть лет старше сына Хуррем Мехмеда, кроме того, Мустафа красив, умен и обожаем в Стамбуле, особенно янычарами.

Сулейман любил Мустафу, считал его прекрасным наследником и всячески подчеркивал это. Хуррем не оставалось никаких надежд, было ясно, что если не случится чего-то страшного, вроде той эпидемии, которая освободила дорогу к трону Мустафе, убив его братьев, то Махидевран станет валиде. И уж тогда Хуррем и ее отпрыскам придется совсем плохо.

Хафса Айше тоже любила красивого, умного мальчика, тоже считала его лучшим наследником, какого только можно найти, и хотя она видела, как на глазах растет и развивается такой слабенький сначала Мехмед, старший сын Хуррем, как он явно обгоняет в развитии Мустафу в том же возрасте, валиде предпочитала старшего внука.

Почему же сейчас вдруг стало не по себе?

Размышляя об этом, валиде поняла: из-за Махидевран. Баш-кадина, кажется, уже слишком откровенно примеряла на себя роль валиде. А вот это откровенная угроза не только самой валиде, но и султану. Хафса слишком хорошо помнила, как ее муж султан Селим пришел к власти. У Селима не было никаких шансов стать следующим султаном, ведь он был младшим из сыновей султана Баязида.