Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 30

Для того чтобы вставить показания Ермоленко в правильные рамки, как будто бы надо, действительно обратиться к «Союзу Освобождения Украины». Выдержка из чрезвычайно ценного документа в свое время была приведена Милюковым в первом выпуске его «Истории революции» – это показания, данные военным летом в августе 17 г. украинским эмигрантом Вд. Степанковским, близко стоявшим к деятельности Союза возвратившимся в Россию. Степанковский расскажет как австрийское правительство постепенно к Союзу охладело и как последний перенес свою деятельность в Берлин и попал на полное иждивение Германии.

Германия, по примеру Австрии, стала выделять пленных украинцев в особые лагеря и пустила туда деятелей Союза для пропаганды отделениям Украины от России в самостоятельное государство, входящее в систему центральных держав. Эту позицию поддерживала в Германии группа, представленная генеральным штабом. Пленные были сосредоточены в лагере «Раштадт», где в 16 г. сформирован был «1-й сичевой Тараса Шевченки полк», одетый в национальные жупаны и к началу 17 г. насчитывавший 1.500 человек из наиболее распропагандированных[61]. Отсюда иногда и делались диверсии в Россию, те самые, о которых рассказывал Деникин, когда под видом инвалидов стали выпускаться здоровые украинские солдаты или перебрасываться на фронт под видом беглецов.

Достаточно ясно, что центральной кухней всех этих планов были Копенгаген и Стокгольм. Сюда «поближе к России» перебрались и вожди СОУ Иолтуховский и Меленевский, связанные с Парвусом еще деятельностью на Балканах. К ним примыкал и Ганецкий. «Нужно думать – заключал Степанковский, – что все они работают вместе». Все дороги ведут в Рим. Тут ужо недалеко и до мостика к Ленину, имя которого неожиданно назвал предназначаемый, быть может, только на роль скромного агента Иолтуховскаго, аауряд-прапорщик Ермоленко, Он мог случайно услышать это имя и от сопровождавшего его обер-лейтенапта. «Глупости» способны были делать и хорошо внешне дисциплинированные немецкие обер-лейтенанты.

Но вот что особо интересно. Иолтуховский и Меленевский оба обратились после революции к Временному Правительству с ходатайством разрешить вернуться на Украину, так нам с момента революции и падения царизма СОУ решил прекратить самостоятельную деятельность за границей, признавая, что правомочна говорить теперь от имени украииского народа единственно Центральная Рада. Революционная Россия не будет держать «дали в майданах неволи Украину», и поэтому по словам Иолтуховскаго, Союз занял нейтральную позицию в борьбе центральных держав с Россией. Все эта нейтральная позиция, если верить показаниям Степанковскаго, была весьма своеобразна. Получил Иолтуховский право вернуться в Россию – я не знаю по его словам, он приехал на Украину в конце 18г Но вот что передавал Степанковский: от самого Иолтуховскаго, а позже, в июле, от чиновника мин. иностр. дел фон-Бергена он слышал, что Иолтуховский создал в Полтаве тайную организацию, которая должна была соперничать с Центральной Радой. Организация эта действовала или должна была действовать с ведома германского штаба. Примыкавшие к ней украинцы по признанию Винниченко, склонны были «оголить» фронт». Разве так уже не прав был Ермоленко, дав двойной адрес Иолтуховскаго?

Как ни отнестись к показаниям Ермоленко, едва их можно признать «решающими» для определения отношения большевиков к германскому военному командованию, как это делает в своих воспоминаниях Керенский: Ермоленко де «были указаны пути и средства сношения, банки, через которые будут получаться денежные средства, а также некоторые другие виднейшие агенты, среди которых крупные украинцы – самостийники и…. Ленин». Своей излишней категоричностью, значительно расширявшей сведения, полученные через Ермоленко, Керенский дал лишь повод для издевательств со стороны достаточно ловкого и острого полемиста Троцкого[62]. Исследовать указанные Ермоленко пути, выследить агентов связи между Лениным и Людендорфом, захватить их с поличным, если это окажется возможным, – продолжает Керенский – вот трудная задача, которая встала тогда перед Временным Правительством». «Малейшая огласка, конечно, заставила бы германский штаб изменить систему сношений с Россией… Даже в самом правительстве необходимо было в наибольшей степени ограничить круг посвященных в эту государственную тайну чрезвычайной важности. Мы решили с ген. Алексеевым, что работа по разоблачению по путям Ермоленко связей неприятеля с украинцами будет производиться в особо секретном порядке в Ставке[63]. Расследование же указаний на Ленина я взял на ответственность Временного Правительства.

Кроме кн. Львова в правительстве об этом знали, кроме меня, только двое: министр иностранных дел Терещенко и министр путей сообщения Некрасов («Триумвират»). И в этом узком кругу исполнение задачи было поручено Терещенко, а каждый из нас остальных старался по возможности не интересоваться подробностями начатой работы… А работа была крайне кропотливая, трудная, сложная и долгая». Вот почему материалы, полученные из Ставки даже не были сообщены в петербургскую военную контрразведку, которая концентрировала у себя расследование связи большевиков и немцев; вот почему доклад о Ермоленко в течение полутора месяцев «оставался под спудом». Но ни Керенский, ни Терещенко который вел непосредственно расследование, ничего не сообщили впоследствии о своей работе, увенчавшейся исключительным успехом: итог «получился для Ленина убийственный» – «весь аппарат сношений Ленина с Германией был установлен». И далее несколько неожиданно Керенский рассказывает, в сущности, только то, что было известно в июльские дни по данным, полученным контрразведкой.

3. «Русская Дрейфусиада».

Так назвали большевики дни, последовавшие за июльским уличным выступлением, организованным партией Ленина против Временного Правительства[64] Ленину и иже с ним было предъявлено официальное обвинение в измене. Так как следственное июльское дело вне нашей досягаемости, в основу изложения приходится положить воспоминания того, кто руководил тем центром, около которого сосредоточились собирание и предварительная разработка обвинительного материала. Мы начнем с известных уже нам воспоминаний начальника контрразведки петербургского военного округа. Кое-где придется восполнить пробелы памяти полк. Никитина, пользуясь случайными отрывками из следственного дела, использованными советской историографией, и газетными сообщениями того времени. И следует еще раз с самого начала повторить сделанную уже оговорку. В авторском предисловии к книге «Роковые годы» говорится; «Взвешивая каждое слово, я стремился изложить только факты, которые в своих существенных чертах все могут быть доказаны историком». На примере с документами, касавшимися эпизода с Черновым, можно было уже увидеть, что в действительности не всегда это так. Некоторые и другие «факты», сообщаемые Никитиным, опровергаются документами, т. с. перестают быть фактами. В процессе работы над воспоминаниями у бывшего начальника петербургской контрразведки в распоряжении, очевидно, почти не было документов – единственным исключением являются воспроизводимые им копии 29 телеграмм Ганецкого и к Ганецкому, которыми обменивались в первые месяцы революции Стокгольм и Петербург (копии с этих телеграмм вручены были контрразведке представителем аналогичного учреждения иностранного государства). Память мемуаристов иногда непроизвольно даже способна совершать курбеты, далеко отклоняющее рассказ оттого, что было в действительности, или предположения и догадки выдавать за установленные факты. Не всегда можно сделать проверку, и именно то, что автор воспоминаний строго не «взвешивает каждое слово», должно ослаблять впечатление от некоторых его заключений тогда, когда дело касается фактов, проверить которые мы не в состоянии. Приходится принимать их только на веру. Мне кажется, что, быв. министр юстиции Врем. Правительства Переверзев, принявший столь активное участие в июльских делах, слишком поспешил с безоговорочным признанием «совершенной правдивости и правоты» изложения, данного в книге «Роковые годы» полк. Никитина[65]. «Ничего, – писал Переверзев (письмо в „Посл. Нов.“ 31 октября 30 г.) – к этой стороне его мемуаров я прибавить не могу, равно, как не могу внести в нее каких либо исправлений».

61

3000 в лагере значились «курсантами», сочувствующими пропаганде; 5000 были «противниками и подвергались суровому режиму; остальные числились в «преклонниках», сохранявших нейтралитет.

62

Большой цены им нет, так как «ловкость» в данном случае оказалась чрезмерной. Вот, например, образец «достойных» цитат Троцкого. Он повторяет слова Керенского; «в апреле явился в Ставку к ген. Алексееву украинский офицер по имени Ярмоленко»…. «Не мешает тут же отметить – прибавляет полемист – что Керенский не умеет быть точным даже тогда, где он даже не заинтересован в неточности. Фамилия того мелкого плута, которого он выводит на сцену, не Ярмоленко, а Ермоленко». В «Совр. Записках» в статье Керенского напечатано: «в апреле месяце в Ставку Верховн. Глав. ген. Алексеева явился «бежавший из плена» офицер украинский Ермоленко». По истине удивителен такой дикий прием полемического наскока.

63

Деникин излагает дело несколько по иному: «все представления верховного командования, рисующие невыносимое положение армии перед лицом такого грандиозного предательства, не только оставались безрезультатными, но не вызвали ни разу ответа. «Таким молчанием Деникин и объясняет решение: обратиться к экспертизе Бурцева и предоставление ему для использования полученного материала.

64

Эту терминологию впервые употребил Ленин, за ним повторил «меньшевик» Суханов в своей работе.

65

Воспоминания его в значительной его части предварительно были напечатаны в «Посл. Нов.».