Прозрачный человек

Голос умолк, и спустя мгновение зазвенел колокольчик, стоявший на каминной полке. Чуть погодя, шаркающей походкой в комнату вошел старик в плотно облегающей шапочке.

— Каспар, покажи джентльмену волосы, — по-немецки попросил голос.

Не выказав никакого удивления, явно привыкший получать указания из пустоты, старый слуга поклонился и снял шапочку. Редкая растительность на его голове была изумрудно-зеленого цвета. Пораженный, я не мог не выразить своего восхищения.

— Джентльмен находит твои волосы очень красивыми, — снова по-немецки сказал голос. — Это все, Каспар.

Удовлетворив свое самолюбие, старик, надев шапочку, с довольным видом удалился.

— Раньше старина Каспар прислуживал Фрёликеру, теперь он мой слуга. На нем мы провели один из наших первых опытов. И этому достойному представителю рода человеческого так понравился результат, что он не позволил вернуть его волосам натуральный рыжий цвет. Каспар по-настоящему предан мне, он — единственная моя связь с видимым миром, мой посредник.

Теперь, — продолжил Флэк, — я расскажу, как оказался в нынешнем плачевном состоянии. Внимание великого гистолога, которому я имел честь ассистировать, привлекла другая, еще более интересная область научных изысканий. Раньше он, как я уже говорил, стремился усилить или изменить пигментацию тканей. А затем начал серию исследований для изучения возможности полного удаления пигментов из организма путем абсорбирования, экссудации, с помощью хлоридов и прочих химических реактивов, воздействующих на органическую материю. И он невероятно преуспел в этом!

Эксперименты снова проводились на мне. Всем занимался сам Фрёликер, посвящавший меня лишь в те детали, которые были необходимы для правильного проведения опытов. Я неделями сидел в его личной лаборатории, никому не показываясь на глаза и ни с кем не общаясь, кроме профессора и облеченного доверием Каспара. Герр Фрёликер был очень осторожен, не спешил, тщательно изучал эффект каждого нового эксперимента, переходя к следующему, только если был уверен в результатах предыдущего. Он продвигался к цели постепенно, шаг за шагом, и всегда имел путь для отступления. Именно поэтому я чувствовал себя в полной безопасности и выполнял все его требования.

Под действием специальных препаратов, которые для очищения и обесцвечивания моего тела использовал профессор, я стал сначала бледным, затем сильно побелел и в конечном итоге превратился в альбиноса, однако на моем здоровье это никак не сказалось. Кожа у меня приобрела сходство с мрамором, а волосы и борода выглядели как стекловолокно. Фрёликер остался доволен этими результатами, и опыты были на время прекращены. А мне профессор вернул мой нормальный вид.

В следующей серии экспериментов он подвергал ткани моего тела более мощному воздействию химических веществ. Я стал уже не просто обесцвеченным, а почти прозрачным, как фарфоровая статуэтка. Тогда он снова сделал паузу, дав мне возможность побыть в моем естественном облике и разрешив временно покинуть лабораторию. Через два месяца моя прозрачность усилилась. Представьте морскую медузу, с трудом различимую в воде. Я сделался почти таким же, только средой моего обитания была не вода, а воздух. Принося мне еду, Каспар уже с трудом мог найти меня в комнате — вот насколько прозрачным я стал. Во время моего добровольного заточения лишь Каспару разрешалось навещать меня, но я был окружен его заботой и ни в чем не нуждался.

— А как же ваша одежда? — прервал я рассказ Флэка. — На фоне прозрачного тела она ведь должна была сразу бросаться в глаза.

— Ах, нет, — ответил Флэк. — Одежда, которая разгуливает по лаборатории сама по себе, — зрелище столь гротескное, что даже сдержанный профессор не мог его выносить без смеха. Чтобы сохранить серьезную рабочую атмосферу, он был вынужден применить свое изобретение и к мертвой органической материи, сделав невидимыми шерстяную ткань моего плаща, хлопок моей рубашки и кожу моей обуви. Так что я получил экипировку, которая служит мне и по сей день.

Именно в этот период, когда мы уже добились прозрачности тканей, но еще не достигли полной невидимости, я и познакомился с Пандорой Блисс.

В июле прошлого года, в перерыве между экспериментами, временно пребывая в своем естественном состоянии, я отправился в курортный Шварцвальд, чтобы восстановить силы и здоровье. В маленьком городке Санкт-Блазиен, впервые увидев Пандору, я был очарован ею. Они с отцом приехали с Рейнского водопада и направлялись дальше на север. Я последовал за ними.

В отеле «Штерн-Инн» я влюбился в Пандору, на вершине горы Фельдберг уже буквально боготворил ее, преодолевая Адский перевал, готов был отдать жизнь за одно лишь ласковое слово из ее уст. На гребне Хорнисгринде я умолял ее разрешить мне броситься с вершины в мрачные воды озера Муммельзее, чтобы доказать мою преданность.

Вы знаете Пандору, так что, думаю, нет нужды оправдываться за мою столь стремительно набравшую силу безумную страсть к этой леди. Пандора соблазняла меня, подшучивала надо мной, мы вместе смеялись, ездили, гуляли, бродили по глухим тропинкам в зеленом лесу, совершали такие головокружительные восхождения, что путь к вершинам превращался в одно восхитительное долгое объятие. Она разговаривала со мной о науке и о чувствах, выслушивала мои пылкие речи, полные энтузиазма и надежд, одергивала меня, остужала — иными словами, делала все, что заблагорассудится, пока ее безразличный к подобным материям отец убивал время, сидя в кафе отеля за чашечкой кофе и просматривая финансовые колонки свежих нью-йоркских газет. Но любила ли она меня, я и по сей день не знаю.

Когда Пандора рассказала отцу, чем я занимаюсь и какие у меня перспективы, он тут же пресек нашу короткую идиллию. Думаю, он счел меня то ли профессиональным обманщиком, то ли лекарем-шарлатаном. Напрасно я уверял его, что стану известным и, вероятно, богатым. «Когда станете известным и богатым, — заметил он с усмешкой, — буду рад видеть вас в моем офисе на Брод-стрит», — и увез Пандору в Париж. А я вернулся во Фрайбург.

Спустя несколько недель я стоял в лаборатории Фрёликера, освещенный полуденным августовским солнцем, и четыре человека с расстояния вытянутой руки меня не видели. Каспар за моей спиной мыл лабораторные сосуды. Фрёликер с гордой улыбкой на лице пристально всматривался в пустоту, где, как он знал, должен был находиться я. Два профессора, коллеги Фрёликера, приглашенные под пустячным предлогом, обсуждали какую-то тривиальную проблему, едва не задевая меня локтями. Они были так близко, что могли слышать биение моего сердца. Перед уходом один из них спросил: «Кстати, герр профессор, ваш ассистент, герр Флэк, уже вернулся из отпуска?» Испытаниеувенчалось безоговорочным успехом.

Когда мы остались одни, Фрёликер пожал мою невидимую руку, как это сегодня сделали и вы. Он был в приподнятом настроении. «Мой дорогой друг, — сказал профессор, — наша работа подошла к концу, и завтра мы наконец обнародуем ее. Вы должны появиться… вернее — не появиться перед собранием факультета. Я уже отправил телеграфом приглашения в Гейдельберг, в Бонн, в Берлин. Шроттер, Хэкель, Штайнметц, Лавалло — все будут здесь. Наш триумф состоится в присутствии самых выдающихся физиков современности. И тогда я раскрою все тайны процесса, которые до сих пор скрывал даже от вас, моего помощника и верного друга. Вы должны разделить славу со мной. Я кое-что слышал о лесной птичке, упорхнувшей от вас. Мой мальчик, когда, восстановив пигментацию, вы снова обретете свой нормальный вид, отправляйтесь в Париж и, найдя ее, предстаньте перед ней в ореоле славы и научного признания».

Утром следующего дня, девятнадцатого августа, когда я еще почивал на своей раскладушке, в лабораторию буквально влетел всклокоченный Каспар. «Герр Флэк! Герр Флэк! — кричал он, с трудом переводя дыхание. — Герр доктор профессор умер от апоплексического удара…»

Рассказ подошел к концу. Я надолго погрузился в размышления. Что я мог сделать? Что сказать? Как утешить этого несчастного человека?