Красная роза печали

— Вот тут где-то, Миша.

Фонарик осветил кучу мокрой одежды, явно женской. Тело лежало на спине, остекленевшие глаза смотрели в небо. Михаил Петрович наклонился, вгляделся и ахнул:

— Мать честная, да это же Сталина Викентьевна!

Антонина подошла ближе, посмотрела спокойно, даже не ойкнула, а еще говорят, что водка вредная, вон баба как держится!

— Точно, она, Сталина. Она, значит, на вечернюю электричку шла, опоздала, видно. Что же с ней случилось, с сердцем, что ли, плохо стало? Посвети-ка еще!

В груди женщины торчал нож. Сверху на нож надет клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки дождя блестели на ней, как бриллианты.

Гарька вырвался из рук Антонины, отбежал подальше и заскулил. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было написано: «С днем рождения!» Михаил Петрович вздрогнул. Антонина перекрестилась.

— Все, уходим отсюда. Гарька, ко мне!

Гарька дал себя поймать и все жался к ногам.

— Куда мы теперь, Миша?

— Я в контору пойду звонить, а ты иди к Андроновне, Витькиной мамаше, там подожди и Гарьку возьми.

В конторе Михаил Петрович сначала долго дозванивался до милиции, потом долго препирался по телефону с женой председателя, которая не хотела мужа будить, хотя всего-то было одиннадцать часов вечера, наконец тот подошел, мигом проснулся от страшной новости, сказал, что приедет утром; а в милиции велели ничего не трогать и ждать машину.

Михаил Петрович разыскал в сарае старую автомобильную шину, принес на место преступления и поджег, чтобы милиция видела, а тело накрыл полиэтиленовой пленкой. Потом он зашел к соседке. Антонину развезло в тепле, и она клевала носом на диване. Андроновна же, напротив, была оживлена, полна энергии и даже собиралась пойти посмотреть. Михаил Петрович еле удержал ее, милицией пугнул. Они с Антониной пошли к себе, только он присел, раздался сигнал милицейской машины. Приехали трое: один знакомый милиционер Алексей Иванович и с ним двое молодых парней.

Алексей Иванович часто приезжал в садоводство по поводу разных краж, а в последний раз был летом, когда у Савушкиных с семнадцатого участка украли газовый баллон, а парни из Борщевки побили их ребят, из садоводства.

Михаил Петрович подсел в машину и так до рассвета и ездил, показывал и отвечал на вопросы. Часа в два ночи приехала труповозка, Сталину увезли. Мокрые менты курили в машине и дружно матерились. Тут кстати подоспела Антонина и пригласила всех перекусить. Все с энтузиазмом согласились, Михаил Петрович одобрительно посмотрел на жену, но впереди его ожидали сюрпризы. Войдя в натопленную, чисто выметенную кухню, он увидел накрытый стол, а посреди стола красовалась его недопитая бутылка «Смирновской». Ну и баба!

Когда выпили и поели, Алексей Иванович приступил к расспросам.

— Вот что, хозяева, скажите-ка мне, эта Сталина какая была по характеру, может, ссорилась с кем?

Михаил Петрович не успел и рта раскрыть, как Антонина, набрав побольше воздуха, всплеснула руками:

— Да вы спросите, с кем она не ссорилась! Да из нашего угла она, считай, со всеми соседями переругалась. С Андроновной из-за козы, с нами из-за собаки, Гарька как-то к ней на участок забежал, цветок сломал, у Савушкиных, соседей слева, два кота, так она говорит, что у нее кабачки не растут, потому что коты приходят специально в лунки гадить, якобы соседи их так приучают. А справа у нее зеленая зона, а через зону соседка Зинаида Павловна парник поставила и на полметра на эту зеленую зону заступила, так у них со Сталиной чуть до драки не дошло. И жаловаться Сталина к председателю бегала, и в управление какое-то писала, и на общем собрании Зинаиду позорила. Та уперлась, говорит: «Что, мол, мне теперь парник, что ли, перестраивать?»

А она, Зинаида-то, одинокая, она за эту теплицу мужикам платила деньги большие, так теперь ей что же, обратно платить? Уже председатель махнул рукой, что ж теперь, стреляться из-за полметра, а Сталина все не угомонится. Я, говорит, жизнь положу, но ты свой парник переставишь! Ой! — Антонина наконец сообразила замолчать.

Алексей Иванович подумал, закурил сигарету, спросил:

— А с прежним председателем, мужем своим бывшим, как Сталина Викентьевна, разобралась?

— А вы будто не знаете, Алексей Иванович, что никак они не разобрались, разве не вас они вызывали участок делить и не вы им колышки вбивали? Только и колышки не помогли, все равно она его с дачи выжила, уехал он в Новгородскую область, дом купил и зиму там жить собирается.

— А сюда он в последнее время не наведывался?

Михаил Петрович помрачнел, понял, куда милиционер клонит, но Антонина опять не дала ему ответить:

— Ой, да он сюда последний раз в июле приезжал, когда Сталины не было. Михаила в гости приглашал, там у меня, говорит, озеро большое, рыбалка очень хорошая. А Сталина потом шухер подняла. Кричит — обокрали! А это Федор Тимофеевич кровати взял старые железные да плиту газовую.

Молодые парни оживились:

— Так у вас, стало быть, и адрес его имеется?

— Есть, а как же, сейчас принесу. Михаил Петрович только скрипнул зубами.

Антонина принесла бумажку с адресом, потом фыркнула:

— Ой, Миша, а помнишь, Федор Тимофеевич рассказывал, как она к нему в деревню приперлась? Где уж она адрес достала, видит бог, не у нас, я бы ей ни за что не дала, только приперлась она и стала калитку открывать. А он как раз в огороде копался, говорит, как увидел ее, так и обмер, думал, мерещится все. А у него собака непривязанная по двору бегала. Собака видит — баба незнакомая прется, она и давай лаять и даже плащ у Сталины порвала. А Федор-то стоит столбом и даже собаке крикнуть не может. Так Сталина рассвирепела, побежала в сельсовет жаловаться, что Федор на нее собаку натравил и в морду дал и чтобы ей в сельсовете по этому поводу справку предоставили. Ну, там, в сельсовете, народ простой, ее быстро подальше послали, так и уехала ни с чем.

Наконец милиция собралась уходить. Михаил Петрович проводил их до калитки и вернулся в дом, кипя от злости:

— Ну ты, балаболка, ты за что же это хорошего человека под монастырь подвела!

Антонина посмотрела на него совершенно спокойно:

— Что ты, Миша, это ему нисколько не повредит, а только поможет. Вот ты сам посуди, начнет милиция разбираться, людей расспрашивать, все сразу скажут, что она с мужем разводилась и имущество делила, опять же суды эти. И первым делом на Федора подумают. А если рассказать побольше, как она ну буквально со всеми ссорилась, и по пустякам даже, как все ее ненавидели, а не только один Федор, так и пусть себе милиция расследует и каждого проверяет.

— Ну, это уж ты хватила! Думаешь, милиция, да и вообще кто-нибудь поверит, что Зинаида Павловна ее прирезала из-за парника или Савушкины из-за котов?

— Нет, конечно, нет. Но пока разбираться будут, время пройдет, что-то еще может выясниться, и Федор как-нибудь отобьется.

— А как ты думаешь, Антонина, может, это он все-таки? Ну, довела ведь она его!

Антонина посмотрела твердо:

— И думать не смей! Чтобы такой человек приличный на мокрое дело пошел? Никогда не поверю! И вообще, Миша, ложись-ка ты, поспи хоть немного, а то с утра председатель приедет, да родственники Сталинины, отдохнуть тебе не дадут.

Михаил Петрович долго лежал без сна. Пожалуй, права Антонина, ишь как толково все объяснила. А ведь он никогда не замечал у нее умения логически мыслить. Водка, что ли, влияет на ее умственные способности?

— Все, педсовет закончен, а вы, Алла Константиновна, останьтесь.

Завуч Алла Константиновна подавила вздох и украдкой взглянула на часы. Господи, сколько же можно… восьмой час уже! Дома дети не ухожены, муж с работы вернулся, сидит голодный, сам ни за что еды не разогреет, опять будет скандал. И тетрадей на завтра проверять — сумка неподъемная. И о чем еще тут разговаривать, четыре часа заседали, ведь все уже обсудили. Но она знала, о чем директриса хочет с ней говорить, и настроение ее испортилось еще больше.