Королева Марго

– Генрих! И это говорите вы, зная лучше всех, как это несправедливо! – воскликнула Маргарита Валуа. – Если б у меня было то желание, какое вы разумеете, разве просила бы я вас прийти сегодня в Лувр?

– Вы, Маргарита, просили меня явиться в Лувр для того, чтобы уничтожить все следы наших прошлых отношений, так как это прошлое живет не только в моем сердце, но и в том ларчике, который я принес.

– Разрешите, Генрих, сказать вам одну вещь, – ответила Маргарита, глядя пристально на герцога. – Вы мне напоминаете не владетельного князя, а школьника! Это я стану отрицать, что любила вас?! Это я стану гасить огонь, который, может быть, потухнет, но отблеск свой оставит навсегда?! Любовь женщин, занимающих такое положение, как я, может быть или светочем, или злым гением своей эпохи. Нет, мой герцог, нет! Вы можете оставить у себя и эти письма, и самый ларчик – мой подарок. Из всех писем, что в нем лежат, королева Маргарита требует только одно, да и то потому, что оно опасно в равной мере для вас и для нее.

– Все в вашем распоряжении; берите любое – какое вам угодно уничтожить.

Маргарита стала быстро рыться в ларчике, трепетной рукой перебрала в нем двенадцать писем, пробегая глазами только начало их, – было очевидно, что ей достаточно взглянуть на обращение, как в ее памяти сейчас же возникало и содержание письма; но, просмотрев все, она вдруг побледнела, перевела глаза на герцога и спросила:

– Месье, здесь нет того письма, которое мне нужно. Неужели вы потеряли его? Ведь… передать его…

– Мадам, какое письмо вам нужно?

– То, где я прошу вас немедленно жениться.

– Чтобы оправдать вашу неверность?

Маргарита пожала плечами.

– Нет, чтобы спасти вам жизнь. То письмо, где я предупреждала вас, что король заметил и нашу любовь, и мои старания расстроить предполагаемый ваш брак с инфантой Португальской, что он вызвал своего побочного брата, графа Ангулемского, и сказал ему, показывая на две шпаги: «Или вот этой ты убьешь герцога Гиза сегодня вечером, или вот этой я завтра же убью тебя». Где это письмо?

– Вот, – ответил герцог Гиз, вынимая из-за пазухи письмо.

Маргарита чуть не выхватила его у герцога, порывисто развернула, удостоверилась, что оно – то самое, вскрикнула от радости и поднесла к свече; бумага вспыхнула, и в один миг письма не стало; но королева не удовлетворилась этим и, словно боясь, что даже в пепле могут найти ее неосторожное предупреждение, растоптала и самый пепел.

Герцог Гиз все это время следил за лихорадочными движениями своей любовницы.

– Теперь, Маргарита, вы наконец довольны? – спросил он, когда все кончилось.

– Да, теперь вы женитесь на принцессе Порсиан, и благодаря этому брат Карл простит мою связь с вами; но он никогда бы не простил мне разглашение тайны, подобной той, какую я, из слабости к вам, была не в силах скрыть.

– Да, это правда, – ответил герцог Гиз, – в то время вы меня любили.

– Генрих, я вас люблю все так же и даже больше.

– Вы?

– Да, я. Я никогда так не нуждалась в преданном и бескорыстном друге, как теперь, – я, безземельная королева и безмужняя жена.

Молодой герцог грустно кивнул головой.

– Я говорила вам и повторяю, Генрих, что мой муж меня не только не любит, но презирает, даже ненавидит; впрочем, одно то, что вы находитесь у меня в спальне, лучше всего доказывает его презрение и ненависть ко мне.

– Мадам, еще не поздно: король задержался, отпуская своих придворных, и если не пришел еще, то явится сейчас.

– А я вам говорю, – воскликнула Маргарита с возрастающей досадой, – что король Наваррский не придет!

– Мадам, – сказала Жийона, приподняв портьеру, – мадам, король Наваррский вышел из своих покоев.

– О, я же знал, что он придет! – воскликнул герцог Гиз.

– Генрих, – решительно сказала Маргарита, сжимая руку герцога, – вы сейчас увидите, верна ли я своим словам и можно ли рассчитывать на то, что мною обещано. Войдите в этот кабинет.

– Мадам, лучше мне уйти, пока не поздно, а то при первой любовной ласке короля я выскочу из кабинета – и тогда горе королю!

– Вы с ума сошли! Входите же, входите, вам говорят, я отвечаю за все!

Она втолкнула герцога в кабинет, и вовремя: едва успел он закрыть за собой дверь, как Генрих Наваррский, в сопровождении двух пажей, освещавших ему путь восемью восковыми свечами в двух канделябрах, переступил с улыбкой порог комнаты.

Маргарита сделала глубокий реверанс, чтобы скрыть свое смущение.

– Вы еще не легли спать? – спросил Беарнец с веселым и открытым выражением лица. – Уж не меня ли вы дожидались?

– Нет, месье, – ответила Маргарита, – ведь вы еще вчера сказали мне, что считаете наш брак только политическим союзом и никогда не позволите себе посягать на меня лично.

– Очень хорошо! Но это нисколько не мешает нам поговорить друг с другом. Жийона, заприте дверь и оставьте нас одних.

Маргарита, до этого сидевшая на стуле, встала и протянула руку по направлению к пажам, как бы приказывая им остаться.

– Может быть, позвать и ваших женщин? – спросил король. – Если изволите, я это сделаю, но должен вам признаться – мой разговор с вами касается таких вещей, что я бы предпочел свидание с глазу на глаз.

И король Наваррский направился к двери кабинета.

– Нет! – воскликнула Маргарита, стремительно преграждая ему путь. – Нет, не надо, я выслушаю вас.

Беарнец теперь знал все, что ему нужно было знать; он быстро, но зорко взглянул на кабинет, точно хотел проникнуть взором сквозь портьеру до самых темных уголков его, затем перевел взгляд на бледную от страха красавицу жену.

– В таком случае, – сказал он, – поговорим спокойно.

– Как будет угодно вашему величеству, – ответила она, почти падая в кресло, на которое указал ей муж.

Беарнец сел рядом с ней.

– Мадам, – продолжал он, – пусть там болтают что угодно, но, по-моему, наш брак – добрый брак. Во всяком случае, я – ваш, а вы – моя.

– Но… – испуганно произнесла Маргарита.

– Следовательно, – продолжал Беарнец, как бы не замечая ее смущения, – мы обязаны быть добрыми союзниками, ведь мы сегодня перед богом дали клятву быть в союзе. Не так ли?

– Разумеется, месье.

– Мадам, я знаю, как вы прозорливы, и знаю, сколько опасных пропастей бывает на дворцовой почве; я молод, и, хотя никому не делал зла, врагов у меня много. Так вот, к какому лагерю я должен отнести ту, которая перед алтарем клялась мне в добрых чувствах и носит мое имя?

– О месье, как вы могли подумать…

– Я ничего не думаю, мадам, я лишь надеюсь и хочу только убедиться, что моя надежда имеет основания. Несомненно одно: наш брак – или политический ход, или ловушка.

Маргарита вздрогнула, возможно, потому, что эта мысль приходила в голову и ей.

– Итак, какой же лагерь – ваш? – продолжал Генрих Наваррский. – Король меня ненавидит, герцог Анжуйский – тоже, герцог Алансонский – тоже, Екатерина Медичи настолько ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.

– Ах, месье, что вы говорите?!

– Только истину, мадам, и если думают, что меня сумели обмануть относительно убийства де Муи и отравления моей матери, то я не хочу, чтобы так думали, и был бы поэтому не прочь, если бы здесь оказался кто-нибудь еще, кто мог бы меня слышать.

– Что вы! Вы прекрасно знаете, что здесь нас только двое: вы и я, – ответила она быстро, но как можно спокойнее и веселее.

– Поэтому-то я и пускаюсь в откровенность, поэтому-то и решаюсь вам сказать, что я не обманываюсь ни ласками царствующего дома, ни ласками семейства лотарингских герцогов.

– Сир! Сир! – воскликнула Маргарита.

– В чем дело, моя крошка? – улыбаясь, спросил Генрих.

– А в том, что такие разговоры очень опасны.

– С глазу на глаз? Нисколько. Так я вам говорил…

Для Маргариты это было пыткой; ей хотелось остановить короля на каждом слове; но Генрих с нарочитой искренностью продолжал речь:

– Да! Так я вам говорил, что угроза нависла надо мной со всех сторон; мне угрожают и король, и герцог Алансонский, и герцог Анжуйский, и королева-мать, и герцог Гиз, и герцог Майнцский, и кардинал Лотарингский – словом, все. Такие вещи чувствуешь инстинктивно, вы это понимаете, мадам. И вот от всех этих угроз, готовых обратиться в прямое нападение, я мог бы защитить себя при вашей помощи, потому что как раз те люди, которые меня не переносят, любят вас.