Страница 20 из 71
Как сказать сыну Андрею о своей болезни, она не знала. Приехав домой, Люба достала из шифоньера ткань, белый китайский шелк сказочной красоты. Этот шелк она купила по огромному блату почти тридцать лет назад в Москве. Долгие годы берегла его на свадьбу, мечтая сшить подвенечное платье.
Люба была швеей, специализировалась по пошиву свадебных нарядов. Свадебные платья шили многие портнихи, но Люба была редкостной мастерицей, обладала тем тонким чутьем, которое помогало ей из любой, даже самой неказистой невесты сделать прекрасную принцессу. Несмотря на то, что брала она за свою работу недешево, особенно после рождения сына, будущие невесты приезжали к ней со всей округи. Теперь из свадебного шелка ей предстояло сшить себе погребальный саван.
Всю жизнь Люба провела за швейной машинкой. Окончила швейное училище, потом работала в ателье, брала заказы на дом, работая день и ночь, размышляла о своем скромном женском счастье. Каждый раз, обслуживая очередную невесту, мечтала Люба сшить и свое собственное свадебное платье. Для этого и берегла драгоценный материал. Но шли годы, свадьбы проходили мимо, Люба тихо старела под мерный стук своей машинки, а любимого мужчины, которого она ждала, все не было. В тридцать лет Люба с ужасом обнаружила у себя первые седые волосы и первые морщины вокруг глаз.
Прошло еще пять лет, и Люба уже шила платья дочерям своих первых клиенток. Вот так и стала бабушкой, думала она. Схоронила маму и осталась совсем одна на белом свете. Любе стало страшно. Страшно оттого, что одинокая старость уже не за горами и скоро некому будет подать стакан воды. И Люба решила родить для себя.
Для этого по совету своей знакомой взяла путевку на двадцать один день в Кисловодский дом отдыха. 'Гам ходила на танцы и вечера для тех, кому за... Присматривалась к разношерстной скучающей курортной публике. Но ЕГО все не было. Люба даже начала сомневаться в успехе своей затеи.
Если не сейчас, то никогда, тридцать седьмой год как-никак, думала Люба. И когда она было совсем разочаровалась и решила, что не судьба, ОН появился: красивый и статный, похожий на голливудскую звезду. Он сам пригласил ее на танец, потом еще и еще. Они гуляли по аллеям, ездили в горы и по лермонтовским местам, а потом случилось то, для чего Люба сюда приехала. Для Любиной затеи он подходил на все сто: не пьет, не курит, занимается спортом, якобы разведен, но имеет двоих детей. Это значит, что он не бесплодный, не импотент, не извращенец. Другое Любу и не интересовало.
Закрутился бурный курортный роман, но Люба даже влюбиться в него не догадалась. Она думала только об одном: забеременеть, обязательно забеременеть. И когда он деликатно предложил ей предохраняться, она с возмущением это отвергла. Оставшиеся две недели пролетели как один день. Вернувшись домой, Люба с ужасом ждала, что беременность не подтвердится. Она боялась радоваться, боялась ходить и дышать. Когда через месяц ее уже серьезно тошнило, она была вся - счастье, воспринимая женские скорби как самое лучшее, что могло случиться в ее жизни. Весной она родила сына Андрея. Отчество дала ему в честь своего отца - Павлович. В графе «отец» у Андрея стоял прочерк, впрочем, как у тысяч таких же советских детей матерей-одиночек. Когда маленький Андрей спросил у мамы, где его папа, Люба ответила честно: папы, сынок, у тебя нет, у тебя есть только мама. Она не стала рассказывать сыну глупости о погибшем во льдах летчике или о доблестном милиционере, павшем от бандитской пули.
«Есть дети, которые имеют и маму, и папу, а есть дети, у которых только мама».
«Мама, а есть дети, у которых только папа?»
«Есть и такие дети», - ответила Люба. На этом вопрос о папе для Андрея был закрыт, и эта тема мальчика больше не интересовала.
Лишь на смертном одре Люба пожалела, что ничего не знает об отце Андрея. Она даже имя его точно не запомнила: то ли Родион, то ли Ричард, да и вряд ли он называл свое настоящее имя. Правда, осталась одна фотография, случайно сделанная на прогулке в окрестностях Кисловодска.
Тогда на пустой аллее к ним буквально пристал уличный фотограф, умолявший сделать снимочек. Ричард категорически отказывался, но Люба поддалась и согласилась сфотографироваться. Когда она забирала фотографии, уже перед самым отъездом, фотограф рассыпался в комплиментах, говоря, что они очень красивая пара. Люба улыбнулась и, прижав к себе фотографии, быстро вышла на улицу. Больше она никогда не видела ни Ричарда, ни фотографа, да и в Кисловодск не случилось съездить. Кто он и откуда, этот Ричард, она не знала, а значит, и Андрей никогда об этом не узнает.
Умерла Люба в середине декабря. На похороны съехалось очень много народа. Был ужасный промозглый ветреный день, с утра шел проливной дождь, часто сменявшийся обильным мокрым снегом. Дороги развезло, и на кладбище грязь была непролазная.
На юге принято хоронить на следующий день после смерти. Покойников редко везут в храм -священника приглашают домой. Местный батюшка отпел Любу дома, а потом, несмотря на погоду, отправился и на кладбище. В могиле стояла вода, и это очень встревожило и без того потрясенного Андрея. Он не давал опускать чуда гроб, обхватил его своими руками и долго беззвучно трясся, только батюшка смог его уговорить отпустить I роб. Батюшка пригласил Андрея к себе, а потом, чтобы мальчика не забрали в детский дом, мать отца Леонтия оформила над ним опекунство. По тем временам служителю культа усыновить или оформить опекунство над ребенком было невозможно. Но матери священника, как герою труда и фронтовичке, это сделать разрешили.
Так и остался Андрей у местного священника, пока к ним в станицу однажды не приехал на престольный праздник архиерей, епископ Серафим. Владыке очень понравился красивый благоговейный юноша, прекрасно певший и знавший церковный устав. Времена шли самые что ни на есть перестроечные, тем не менее хорошие иподьяконы всегда были редкостью. Вот и забрал владыка Андрея к себе в иподьяконы, уговорил отца Леонтия, расписав сказочные перспективы в архиерейском доме. Священник не мог препятствовать воле епископа и не без сожаления отпустил своего подопечного. Епископ Серафим стал со временем для Андрея и отцом, и духовником.
Через несколько лет владыка, уже будучи правящим архиепископом, отправил Андрея в семинарию в надежде вернуть его уже в сане священном и сделать своей правой рукой.
Они встретились после ужина, как и договаривались.
К вечеру снегопад прекратился. Стояла удивительная снежная тишина.
Лавра закрылась для посетителей, было безлюдно. За день намело огромные сугробы, деревья клонились под тяжестью серебристых снеговых шапок, напоминая причудливых чудовищ из сказочного мира. Расчищенные дорожки освещались желтым светом фонарей под старину. На Лаврской колокольне тихую мелодию проиграли старые часы, и опять все замерло, только тихо скрипел под ногами мягкий снег.
Андрей не понимал, что делает рядом с ним эта маленькая девушка в белом пуховом платке и зачем он пригласил ее на прогулку. Он думал, что это наваждение. Ему было совестно, словно он изменил Алене, казалось, что завтра она приедет и все встанет на свои места. Он возьмет ее за руку, и они пойдут бродить по заснеженным улицам Сергиевого Посада. Ему начинало казаться, что и не было вовсе сегодняшнего тяжелого разговора, что это был странный сон или видение. Но реальность пересилила, рядом с Андреем шла совсем чужая девушка, почти на голову ниже Алены.
Она странно смущалась и смотрела себе под ноги. Он не решался взять ее за руку, она была чужая и непривычная. Андрей хотел распрощаться с ней прямо сейчас и больше не встречаться, никогда. Не замечать ее, как и раньше не замечал. Надо ждать Аленку, она приедет, и все будет по-прежнему. И если вдруг Алена откажет ему, то принять монашество. Сразу же подать прошение на постриг. Андрей понимал, что монашество надо принимать по призванию, а не потому, что невеста отказала. Но, может быть, отказ невесты - это знак от Господа, что Он не благословляет его на брак, а призывает на путь иночества.