Страница 58 из 63
Огрызкин молчал.
Васька Бабай дернул его за рукав.
— Счастье твое, что шкипер жену у тебя отбил. А то бы из тебя все внутренности выпотрошили и чучело набили.
Капитан поднял голову, уставился на старого матроса долгим непонимающим взглядом, точно соображая что-то. Потом, заколотившись, стуча себя в грудь кулаком, заорал неестественным визгливым голосом:
— Что вы издеваетесь надо мной! Режьте меня, душите! Вот я! Разорвите меня на части! Слышите? Выбросьте меня за борт! Слышите?..
— На черта ты нам сдался! Ты и без того сдохнешь.
Ночью буря стала ослабевать.
Шкипер и капитанша, разговаривая, сидели на кровати, когда в каюту вдруг ворвался шум моря и сразу же заглох. На момент замигала лампа. По трапу спускались чьи-то шаги. Шкипер соскочил с кровати.
У стола остановились два матроса из команды «Дельфина»: рулевой и кочегар, два ночных призрака. Первый был бледен, точно вымокший в морской соленой воде, второй посинел, как удавленник, бессмысленно выпучив глаза. Балансируя, молча посмотрели на шкипера, потом на капитаншу, укутанную в непромокаемый плащ.
— В чем дело? — настораживаясь, спросил шкипер.
Матросы загадочно переглянулись между собою.
Шкипер повысил голос, точно перед ним стояли глухие:
— Я спрашиваю вас: в чем дело?
Капитанша почувствовала, что затевается что-то недоброе.
Рулевой первый заговорил прыгающими губами:
— Да мы так… У вас тут просторно. А в кубрике тесно. Да, вот оно как. А в общем, нам надоело ждать смерти.
Кочегар, набравшись храбрости, заговорил смелее:
— Теперь, товарищ шкипер, все люди равные. Это не то, что раньше было: один человек завладеет всем — и шабаш. Не подходи к нему…
— Дальше! — сурово глядя на пришедших, подстегивал их шкипер.
Матросы, наглея, продолжали наперебой:
— Если по совести рассудить, вам бы следовало в кубрик пойти.
— Верно. А мы на часок-другой здесь останемся. Потом обратно вернетесь. Мы — чтобы без обиды…
У капитанши кожа на затылке стянулась, причиняя боль в корнях волос.
Шкипер неестественно усмехнулся и заговорил, как бы шутя:
— А-а! Вот в чем дело! Теперь я понимаю. Вам хочется остаться с моей женой?
Матросы опять переглянулись, хмыкнули, дернув плечами:
— С женой! Это можно назвать всякую…
Шкипер, подняв предупреждающе руку, рявкнул:
— Подождите!
Он подошел ближе к ним и заговорил редко, с расстановкой, точно диктовал телеграмму:
— Если кто из вас посмеет сказать в присутствии этой женщины хоть одно похабное слово, тому человеку я вырву язык и пришью к пятке. А теперь продолжайте.
Широко расставив ноги и пошатываясь в такт крена, шкипер стоял с сжатыми кулаками, готовый каждое мгновение вступить в бой. Стиснулись тяжелые челюсти, словно что-то хотели раздавить на зубах, а широкие ноздри вздрагивали. Матросы, почуяв несокрушимую силу противника, его решимость, застыли на месте. Капитанша испуганно втянула в плечи голову, пронизанную страшной мыслью о крови и насилии. У всех заострились зрачки, а на лицах было такое выражение, какое бывает у людей в ожидании выстрела из самой большой пушки. Положение создалось невыносимо тягостное: кто-то должен начать, и тогда в этом качающемся над бездной помещении, под грохот бури произойдет что-то нелепое и отвратительное. Только рыжий кот был спокоен. Вонзив для крепости когти в постель, он равнодушно переводил взгляд с одного человека на другого и, может быть, мысленно посмеивался над их глупостью.
Кочегар, теряя равновесие на уходящей из-под ног палубе, вдруг рванулся вперед и налетел на шкипера. В ту же секунду ударом кулака в грудь, пущенным только вполсилы, без размаха, он был отброшен к стенке и шлепнулся в воду. Едва поднялся и, согнувшись, как тяжко больной, направился к трапу.
— Ну, а вам что угодно? — обратился шкипер к рулевому.
Тот, оглядываясь, попятился назад, залепетал:
— Мы ничего… Мы… Я… Это все Яшка подбивал. В кубрике, говорит, тесно. Остальное меня не касается…
А когда поднялся по трапу, сверху уже крикнул:
— Мы придем к вам, товарищ шкипер, всей артелью!
— Милости просим! Я вас всех заставлю рылом воду бороздить!
Громко захлопнулась дверь.
— Что ж теперь будет? — с болью спросила капитанша.
— Ничего не будет.
Он подошел к кровати.
Женщина схватила его за руку и, словно ища в ней защиту, прижала к груди.
— Мне страшно, Федор Павлович! Я не могу понять — неужели это все действительность, а не бред? Ведь я отправилась на пароходе только прогуляться, подышать морским воздухом. А попала в какую-то нелепую карусель. Одна неожиданность ужаснее другой. Мне кажется, матросы опять придут, все придут. Разве ты не видел, что они уже близки к помешательству?..
Шкипер был спокоен, как вол после тяжелой работы.
— Не волнуйся. Никто не посмеет явиться сюда. И не все матросы такие.
Он погладил ее по лицу шершавой ладонью.
— Я когда-то охотился в Сибири, — заговорил он задушевным голосом, искренне, однако и на этот раз не мог обойтись без некоторой рисовки, ибо перед ним была красивая женщина. — Там водятся белые куропатки, любимая дичь для господского стола. Весною эти птицы постепенно меняют свой наряд в серый цвет. Только у самки это происходит быстрее, чем у самца. На серой земле она сидит на яйцах, незаметная для других. А он в это время все еще продолжает оставаться в зимнем оперении. Поодаль сторожит свою подругу, белый, точно ком снега, и отвлекает от нее всех врагов. Таким образом, все удары судьбы принимает только на свою голову. Вот у кого нам, мужчинам, надо поучиться.
— Это удивительно красиво! — с восторгом отозвалась капитанша, глядя на шкипера. — Неужели это верно?
Шкипер ничего не ответил. Он молча пошарил под кроватью, в плескавшейся воде, достал большой колун и положил его под матрац.
У капитанши в жутком изумлении поднялись черные брови. В это время она не знала, что страшнее — бездна моря или бездна человеческой души?
В лохматой и ревущей тьме, в черных потоках воды и воздуха, продолжая содрогаться, мчалась баржа. Куда? Быть может, к медленному провалу, а может быть, к катастрофе, чтобы свой треск смешать с последним криком этих людей.
Самохин проспал в кубрике до позднего утра.
Буря свирепствовала с прежней силой. Суда в море не выходили, отстаиваясь в гавани. Весь простор затянулся мглой. По набережной летала пыль, кружился мусор, запорашивая людям глаза. Ветер дул теперь с моря. Громаднейшие волны лезли на деревянную преграду, точно хотели заглянуть внутрь гавани.
В обед на «Дельфин» явился следователь, держа под мышкой толстый, словно беременный, портфель. Это был высокий человек в черном триковом френче, в блестящих хромовых сапогах бутылками. Узкий в плечах, он ниже бедер неестественно топорщился штанами-галифе. Нежное, как у девушки, лицо румянилось, тонкие бритые губы улыбались.
— Фу, какая скверная погода!
В капитанской каюте, куда позвали машиниста, он, раскладывая на столе бумаги, заговорил мягко:
— Ну-с, товарищ Самохин, приступим к делу. Садитесь на диван, устраивайтесь поудобнее.
Потом началось обычное: где родился, когда, где служил раньше. Вся эта канитель раздражала Самохина, но он решил крепиться и, отвечая, лишь хмурил брови. В дальнейшем пришлось повторить то же самое, что уже рассказывал начальнику милиции.
Следователь, задавая вопросы, говорил тихо и ласково, не повышая голоса, но в круглых глазах его было что-то подстерегающее.
— Трудно допустить, дружище, чтобы вы не знали, куда исчезли с парохода люди.
— На вахте я был в машине. Как же я мог видеть, что делается на верхней палубе?
— Ну хоть крики какие слышали?
— Да, слышал. Только ничего не мог разобрать: погода была плохая, судно билось о камни, а притом еще световые люки над машинным отделением были закрыты.
Следователь не отставал:
— Скажите, товарищ Самохин, какое это у вас недоразумение произошло недавно в трактире с тремя матросами?