Страница 13 из 23
Сколько сидел Митька над рекой, неведомо. Только уж стало смеркаться, когда проходил берегом реки Митькин отец. Увидел сына, позвал. А тот не откликается. Подошел Кузьма к нему, положил руку на плечо.
– Митя! – позвал снова.
А Митька ничего не слышит. Сидит как завороженный, все в воду смотрит.
Счастливого тебе пути, Митька!
Пообещал барин откупить Митьку, да позабыл. Вспомнил уже через год, летом. Послал генерал к графу Гущину своего управляющего, а когда тот вернулся, вызвал Митьку.
Шел Митька к господскому дому, а у самого тяжесть какая-то на душе. И небо было серое, и полыхали где-то зарницы, и истошно петухи голосили. А у самого подъезда увидел Митька тележку – точь-в-точь как у немца Неймана была.
«Откуда такая?» – подумал.
– Э, – произнес генерал, когда вошел Митька, – да ты, говорят, смутьян!
– Говорят, в графском имении дом сжег и ихнего управляющего, немца, погубил. Было такое дело? – спрашивает генерал.
– Было, – отвечает Митька.
Генерал поднял брови, с удивлением посмотрел на Митьку, как будто бы впервые видит.
– Э, да ты на самом деле смутьян! Иди сюда. – И повел Митьку в соседнюю комнату.
Вошел Митька – и замер. Смотрит – стоит в комнате солдат, а рядом с ним девка Палашка.
– Он, он! – закричала Палашка. – Ирод, убивец! – бросилась она к Митьке.
Митька – в сторону. А барин его раз – и за руку: «Стой!» Рванулся Митька, а генерал опять: «Стой!» Схватил тогда Митька стул, поднял над головой, закричал:
– Уйди, барин! Уйди – не пожалею!
– Ах, злодей! – взвизгнул генерал, но остановился. А потом как закричит: – Хватай его, вяжи!
Бросились к Митьке солдат и Палашка, а он к окну, только – бемц! – звякнули стекла. Распахнулись от удара створки. Выпрыгнул Митька на улицу, прямо во двор, как раз к самым дрожкам. И в это время грянул гром, прошумел грозным раскатом. Вздрогнули кони, забили копытами. Митька – в возок, схватил кнут и полоснул лошадей во всю силу. Те взвились и понеслись к выходу. А ворота закрыты. И вдруг одна створка открылась. Вторую-то уже кони с размаху вынесли сами. Пролетая, увидел Митька кривого Савву.
Выбежали генерал, Палашка и солдат на дорогу, а Митька уже далеко. Только шарахаются из-под колес замешкавшиеся куры да остался у самой дороги раздавленный гусь. Промчались кони через село, перемахнули вброд речку, вынесли на бугор и, поднимая пыль, понеслись полем.
– Утек! – кричала Палашка. – Снова утек.
И опять грянул гром. Блеснула молния. Генерал побледнел, схватил солдата за руку, зашептал:
– Турка, снова турка войной идет… – потом как закричит: – Смирно! Из всех орудий пли!
Солдат растерялся. Схватил ружье, стрельнул. А девка Палашка вдруг умолкла, разинула рот и не знала, куда смотреть: то ли на барина, то ли туда, где на поле, на самом бугре, все еще держалась пыль, и кони – эхма, господские кони! – уносили злодея и ирода Митьку Мышкина.
Прощай, Митька! Счастливого тебе пути и большой удачи!
Жизнь и смерть Гришатки Соколова
Из повести «История крепостного мальчика» вы узнали о безвыходной, трагической судьбе крестьян во времена крепостного права.
Не раз подымались крестьяне на борьбу против дворян и помещиков. Но, плохо вооруженные, плохо обученные, они терпели поражения от правительственных войск.
В 1773 году вспыхнуло новое крестьянское восстание. Его возглавил смелый донской казак Емельян Иванович Пугачев. Это была самая настоящая война трудового народа против своих угнетателей и царицы Екатерины Второй. Больше года сражались отважные пугачевцы. Они одержали много славных побед, взяли много крепостей и городов. Но сил опять не хватило. В конце 1774 года восстание было подавлено. Пугачев схвачен, посажен в железную клетку и привезен в Москву. Здесь Пугачева казнили.
Прошло почти двести лет. Но память о великом народном вожде не забыта.
Вот и эта повесть посвящена Пугачеву. В ней вы подружитесь с маленьким отважным пугачевцем Гришаткой Соколовым, мальчиком, который вместе со взрослыми сражался и погиб за свободу.
Глава первая Фантазии
Первое знакомство
Гришатку Соколова привезли в Оренбург в начале 1773 года.
Жил Гришатка с отцом, с матерью, с дедом Тимофеем Васильевичем и сестренкой Аннушкой в селе Тоцком. За всю свою жизнь дальше Тоцкого не был. А тут на тебе – в Оренбург собирайся!
Село Тоцкое большое, приметное. Около сотни дворов, четыреста душ жителей. Божий храм на пригорке. Погост. Речка журчит Незнайка. Каменный дом купца Недосекина. Каменный дом барского управителя отставного штык-юнкера Хлыстова. Мельница. Избы. Овины. Село Тоцкое и люди, живущие в нем, принадлежали оренбургскому губернатору генерал-поручику немцу Ивану Андреевичу Рейнсдорпу. Он здесь хозяин всему, судья и всему повелитель.
Из тоцких крестьян набиралась в губернаторский дом прислуга: камердинеры, повара, лакеи. В Оренбург в услужение к барину был привезен и Гришатка.
Глянул губернатор на мальчика.
– Гут, гут[3], – произнес. – Иди-ка сюда, – поманил он пальцем Гришатку. – Подставляй свой голова.
Гришатка подставил.
Взял губернатор трубку и чубуком Гришатку по темени стук-пристук. Стал выбивать о голову мальчика пепел. Посыпалась табачная труха, а следом за ней вылетел огонек. Припек он Гришатку.
– Ай! – не сдержался мальчик.
– Фи, какой, – поморщился генерал. – Так и знал – дурной он есть, твой голова. – И для первого знакомства отодрал Гришатку за ухо.
Вавила и другие
Поселился Гришатка на первом этаже губернаторского дома в каморке у Вавилы Вязова.
Вавиле лет двадцать. Он истопник и дровокол здешний. Под лежанкой у него топоры и пилы, в каморке мрак, сырость.
Познакомился Гришатка и с другой барской прислугой. С парикмахером Алексашкой. Озорник Алексашка. В первый же день зазвал он Гришатку к себе в парикмахерский кабинет и завил мальчика.
То-то было для всех потехи.
Повстречался Гришатка и с кухонной судомойкой теткой Степанидой.
– Ой, ой, Ванечка мой из гроба явился, – заголосила Степанида. – Родненький, кровинушка ты моя. – И ну обнимать, целовать и ласкать мальчика. – Ванечка! Ванечка!
Гришатка опешил. Потом-то узнал: лет десять тому назад засек до смерти Степанидиного сынка Ванечку барский управитель Хлыстов. С той поры и впала Степанида в головную болезнь – всех детей за Ванечку принимала.
Затем прибежали дворовые девки – сестры Акулька и Юлька.
– Ох, ох, из Тоцкого! – заверещали они. – Как там папенька наш, как там маменька. Ох, ох, приехал из Тоцкого!
Познакомился Гришатка и с дедом Кобылиным. Как и все, дед тоже из Тоцкого. И его, как Гришатку, привезли однажды в Оренбург. Только было это давным-давно.
Состоял Кобылин при губернаторе в камердинерах и лакеях, а потом, по преклонности лет, был удален от барских покоев и определен в водовозы. Возил он с реки Яика воду в генеральский дом для всякой хозяйственной надобности.
Была у старика и другая обязанность: пороть крепостных. Здорово это у него получалось. Врежет плеткой, словно саблей пройдется.
– У меня талант к этому, – хвастал Кобылин. – Тут в замахе все дело.
Дед принял Гришатку добром. Завел разговор про Тоцкое.
А что рассказать Гришатке? Село как село. Недород четвертое лето. По весне голодуха. Смертей – что грибов в урожайный год.
Барский правитель Хлыстов больно лютует. Нет на него управы.
– Так, так, – поддакивает старик, а сам: – Знаю Хлыстова. Исправно ведет хозяйство. Мужику всыпать, так это же не в помех. Откуда, думаешь, недород? Людишки ленятся – отсюда и недород. Помирают, говоришь, мужички. Эх-эх, воля на то Господня.
3
Хорошо.