Лукреция Борджиа

К тому же приятно было узнать, что Чезаре получает от жизни отнюдь не все, чего пожелает: он ненавидит церковь, и все же обязан служить ей. Санча, незаконная дочь неаполитанского короля, вынуждена была занимать второстепенное место рядом со своей сестрою, законной королевской дочерью, и потому хорошо понимала состояние Чезаре. Это понимание сближало ее с ним, а его ранимость в этом вопросе – интриговала.

Она отправилась в собор Святого Петра в отличном настроении, и даже обняла Лукрецию за плечи. Боже, до чего же долго тянулась служба! На ней присутствовал и святой отец – сейчас он совсем не походил на того веселого и забавного свекра, который развлекал ее на вчерашнем банкете. Ах, эти ужасные испанские священники…

– Я устала, – прошептала она Лукреции.

Лукреция покраснела: принцесса из Неаполя, похоже, совсем не знает, как положено вести себя на таких торжественных церемониях.

И промолчала.

– Ну, закончит ли он когда–нибудь? Лойзелла хихикнула, а Бернардина прошептала:

– Ради всех святых, мадонна, потише.

– Но это невозможно выдержать! – пожаловалась Санча. – Я уже и стоять не могу. Почему бы нам не сесть? Смотрите, здесь есть пустые скамьи.

Лукреция шепотом ответила:

– Они для хора.

– Пока хор не начал петь, мы можем там посидеть, – предложила Санча.

На них уже начали оборачиваться, а когда эта очаровательная женщина принялась усаживаться на скамью, шурша юбками и приоткрыв прелестные ножки, почти все присутствующие окончательно отвлеклись от службы. Лойзелла, Бернардина и Франческа бестрепетно последовали за своей хозяйкой.

Лукреция глядела на них в странном волнении: она знала, что эти женщины пережили множество приключений, и ей самой хотелось бы жить так же весело, как и им.

И, позабыв о колебаниях, она направилась к ним и тоже влезла на скамью: на губах ее играла улыбка, она еле сдерживала смех.

Санча состроила благочестивую гримаску, Лойзелла опустила голову, чтобы скрыть усмешку, а Лукреция изо всех сил боролась с истерическим смехом.

Папский двор был шокирован.

Никто и никогда, жаловались кардиналы, еще не вел себя столь распущенно во время торжественной церемонии. Эта особа из Неаполя – обыкновенная блудница. А взгляды, которыми она одаривает мужчин, – лишнее подтверждение ее отвратительной репутации.

Джироламо Савонарола с амвона собора Святого Марко во Флоренции громогласно клеймил папский двор, обзывая его «позором церкви», а женщин при папском дворе – «позором рода людского».

Кардиналы попробовали осторожно подступиться к Папе:

– Ваше Святейшество, должно быть, весьма опечалены, – заявил один. – Зрелище, которое являли эти молодые женщины в соборе, и их поведение смутило всех, кто при этом присутствовал.

– Да неужели? – переспросил Александр. – А мне показалось, что глаза многих из тех, кто обратил на них внимание, горели от удовольствия.

– О нет, это было отвращение.

– Странно, что я принял отвращение за восторг. Кардиналы угрюмо осведомились:

– Несомненно, Ваше Святейшество соответствующим образом поступит с теми, кто посмел оскорбить чувства молящихся?

– Ох, глупости, ну чем глупенькие молоденькие девушки могут кого–то оскорбить? Вы же знаете, как в молодости любят веселье и разные выходки. Я лично вижу ситуацию именно так. И, по правде говоря, разве всех нас нисколько не утомила чересчур затянутая проповедь высокочтимого прелата?

– Однако разве допустимо переносить манеры поведения, принятые в Неаполе, в Рим?

Папа закивал: он поговорит с юными дамами.

И поговорил. Он обнял одной рукой Санчу, другой – Лукрецию и состроил притворно строгую физиономию. Он нежно расцеловал Санчу и Лукрецию, благосклонно кивнул Лойзелле, Бернардине и Франческе – те стояли, склонив головы, но не настолько низко, чтобы исподлобья не бросать призывных взглядов на Его Святейшество.

– Вы шокировали общество, – объявил он. – И если б вы не были так хороши собою, мне пришлось бы выбранить вас, и мой выговор утомил бы вас не меньше, чем молитва испанского прелата.

– Ах, вы все понимаете, святой отец! – воскликнула Санча, одарив его взглядом синих–синих глаз.

– Конечно, понимаю, – ответствовал Папа, страстно пожирая ее глазами. – Мне доставляет огромное удовольствие лицезреть рядом с собою такую красоту, какую являете вы, милые мои дочери, и я был бы самым неблагодарным человеком на свете, если бы вздумал вас ругать.

И они все рассмеялись, а Санча объявила, что сейчас они будут для него петь – не только потому, что он святой отец, но еще и самый любимый ими человек на свете.

Санча пела, Лукреция аккомпанировала ей на лютне, а Лойзелла, Франческа и Бернардина устроились на скамеечках у его ног и бросали на него взгляды, в которых светились преданность и восхищение.

Бранить эти прелестные существа? – подумал Александр. Да никогда! Их милые выходки способны только радовать отца.

Этим вечером Санча танцевала с Чезаре. Она прекрасно понимала терзавшие его сожаления и горести, потому что эти чувства знакомы были и ей. Но у нее был другой характер – она не умела долго предаваться неприятным мыслям, и, отбросив их, с головой погружалась в удовольствия. И все же между ними было нечто общее.

Несмотря на все свои уверения в любви и преданности, Папа вовсе не спешил предоставить ей то положение при дворе, к которому она стремилась: она по–прежнему оставалась лишь женой маленького Гоффредо. Того самого, насчет происхождения которого были определенные сомнения. Вот если бы она была женой Чезаре, тогда ее положение было бы совершенно иным…

Но ее чувственная натура позволяла ей забывать обо всем, если она получала сексуальное удовлетворение. Стремление к подобному удовлетворению правило всей ее жизнью. У Чезаре все было по–другому: да, он жаждал чувственных наслаждений, но эти желания отнюдь не затмевали все другие. Его стремление к власти было куда более острым, чем желание женщин.

Она, прекрасно знавшая мужчин, понимала Чезаре, и стремилась заставить его забыть все остальные амбиции, кроме одной: завладеть ею, Санчей. Оба они были людьми в данном вопросе весьма опытными, и опыт обещал им обоим большие наслаждения. Они танцевали и обменивались взглядами, ясно говорившими: «Зачем откладывать? Зачем терпеть еще дольше?»

– Вы именно такой, каким я вас себя представляла, – сказала Санча.

– А вы – такая, какой я надеялся вас увидеть, – ответил он.

– Я все думала, когда нам с вами удастся переговорить друг с другом наедине. И вот это случилось, и, гляньте, все смотрят на нас во все глаза.

– Люди были правы, когда называли вас самой красивой женщиной в мире.

– Люди были правы, когда говорили, что в вас есть нечто пугающее.

– Так вы меня боитесь?

– Ни один мужчина не способен меня испугать, – засмеялась она.

– Неужто все они были к вам добры?

– Да, всегда. С того дня, как я произнесла первое свое слово, все мужчины были добры ко мне.

– И неужели вам не прискучили представители моего пола, если вы знаете их так хорошо?

– Все мужчины чем–то отличаются друг от друга – это я твердо усвоила. Возможно, поэтому я нахожу в каждом из них что–то забавное…

– Не нужна мне никакая армия, – говорил Чезаре. – Мне нужны сыновья… Законнорожденные сыновья. Я мечтаю сбросить кардинальское облачение, я ненавижу его и все, что с ним связано.

Санча села на постели, длинные распущенные волосы прикрывали ее наготу. Синие глаза сверкали. Она хотела отвлечь его от горьких мыслей, заставить снова заниматься любовью. Да неужели горечь, злоба, гнев для него важнее, чем я? – думала она. Что же он за человек, если может, лежа со мною в постели, думать о своих амбициях?

Она взяла его руки в свои и улыбнулась:

– Я не сомневаюсь, что все твои желания, Чезаре Борджа, сбудутся.

– Ты, что, ведьма?

Она медленно кивнула и рассмеялась, поддразнивая его розовым язычком.

– Да, Чезаре Борджа, я – ведьма, и обещаю, что все у тебя будет: и армия, и жена, и законные наследники.