Лукреция Борджиа

– Ну и что? Никто не заставит меня изменить своим привычкам. Король, мой отец, знает, как я люблю мужчин, и что он сделал? Он просто заявил: «Она – одна из нас. А апельсины на персиковых деревьях не растут». Мой брат только покачал головой и согласился, и даже бабушка знает, что пытаться влиять на меня бесполезно.

– Его Святейшество наставит вас на путь истинный. Именно поэтому он и послал за вами. Санча усмехнулась:

– Судя по тому, что я слыхала о Его Святейшестве, он вызвал меня в Рим вовсе не для того, чтобы наставлять на истинный путь.

Лойзелла заткнула уши, потому что не желала слушать подобные речи, но Санча расхохоталась и приказала Франческе принести ожерелье из золота с рубинами – его ей подарил последний любовник.

Она вскочила и принялась расхаживать перед девицами:

– Он сказал, что «это прекрасное тело достойно только самого лучшего», – Санча состроила гримаску и потрогала ожерелье. – Надеюсь, оно действительно из лучших.

– Великолепная работа! – воскликнула Франческа.

– Можешь примерить, – ответила Санча. – И вы все померьте. Ах! Прошлая ночь была просто чудо. Сегодняшняя? Кто знает, может, будет лучше, может, хуже. Вторая ночь – это словно плавание по морю, которое уже раз пересек. Нет ни тех сюрпризов, ни открытий… Как жалко, что меня не было в Неаполе, когда здесь стояли французы!

Франческа сделала вид, что ужаснулась:

– О них ходят такие разговоры! Вам бы не удалось спастись. Они бы непременно вас схватили.

– И это было бы великолепно! Говорят, французы отличные любовники, такие галантные кавалеры! Только подумать! В Неаполе творились такие чудесные дела, а мы скучали на этой противной Искии.

– Но вам могло бы это не понравиться, – заметила Бернардина. – Рассказывают об одной женщине: ее преследовали солдаты, так она предпочла броситься с крыши, нежели попасть им в руки.

– Я лично предпочитаю лежать на чем–то более мягком и удобном, чем камни, которыми вымощен двор… Да, как жалко, что меня не было в городе и я не увидела галантных французов: Я ужасно рассердилась, когда нас так поспешно отправили в изгнание. И я считаю необходимым компенсировать тамошнюю скуку и завести себе сейчас как можно больше любовников. Только подумать, сколько времени я потеряла!

– Наша хозяйка не привыкла терять ни минуты, – вполголоса заметила Лойзелла.

– Ну, по крайней мере, на мой счет слухи не лгут. Его Святейшество написал моему отцу, что разговоры о моем поведении достигли Рима и он весьма этим обеспокоен.

– Мадонна… Санча, будьте осторожны там, в Риме!

– Осторожна? Да никогда! Я там сразу же займусь Чезаре.

– Я слышала кое–что о Чезаре, – сказала Лойзелла.

– Кое–что настораживающее, – добавила Франческа.

– Говорят, – продолжала Лойзелла, – что стоит ему приметить женщину, он тут же командует «Иди сюда!», и не дай бедняжке Бог ослушаться или помедлить! Тогда ее берут силой и наказывают за то, что она посмела заставлять ждать самого господина кардинала.

– А я слышала, – сообщила Бернардина, – что он рыскает по улицам в поисках девственниц, чтобы пополнить свой гарем. И те, кто осмеливаются встать на его пути, умирают таинственным образом.

Санча взъерошила свои чудесные черные волосы и расхохоталась:

– Да, похоже, он станет самым волнующим из моих любовников! Дай Бог, чтобы малыш Гоффредо был сегодня вечером занят, а то он имеет обыкновение забредать ко мне в спальню и натыкаться на моих возлюбленных. Я считаю, что подобные встречи дурно влияют на воспитание.

Женщины рассмеялись.

– Бедненький Гоффредо! Он такой милый, такой хорошенький. Мне ужасно хочется его пожалеть и приласкать, – заявила Франческа.

– Бога ради, ласкай его, жалей, только держи подальше от моей спальни. Где он сейчас? Пусть придет и порасскажет о своем брате. В конце концов, он больше всех нас осведомлен о Чезаре Борджа.

Женщины помогли Санче одеться, и она возлегла на подушки в ожидании Гоффредо.

Гоффредо – действительно очень хорошенький мальчик, он выглядел еще моложе своих четырнадцати лет – вбежал в спальню и примостился рядом с супругой. Она нежно обняла его и принялась гладить чудесные волосы цвета меди. Он с восхищением смотрел на супругу из–под длинных, загнутых ресниц – Гоффредо знал, что его женили на одной из самых красивых женщин Италии. Он слышал, что по красоте она равна его сестре Лукреции и любовнице отца Джулии и что некоторые уверяли, будто в Санче даже больше прелестей – по крайней мере, она пикантней. Ее красота была полна чувственности, и если Лукрецией и Джулией восхищались, то ни один представитель противоположного пола, раз взглянув на Санчу, уже никогда не мог ее забыть.

– Чем сегодня занимался мой маленький муженек? – осведомилась Санча.

Он поцеловал ее в щеку:

– Ездил верхом. Ой, какое красивое ожерелье!

– Мне подарили его вчера ночью.

– Я к тебе вчера не заходил – Лойзелла сказала, что нельзя тебя тревожить.

– Ах, какая нехорошая Лойзелла!

– У тебя был возлюбленный, – по–детски констатировал Гоффредо. – Ну и как, он тебе понравился?

Она чмокнула Гоффредо в лоб:

– Я знавала и получше, знавала и похуже.

Гоффредо захихикал от удовольствия и с важностью объявил:

– У моей жены больше любовников, чем у всех женщин Неаполя – не считая, конечно, куртизанок, но ведь куртизанки не в счет, правда?

– Воистину так, – согласилась Франческа.

– А теперь расскажи нам о своем брате, знаменитом Чезаре Борджа, – потребовала Санча.

– Ну, такого человека, как мой брат Чезаре, вы еще никогда не встречали!

– Да, если судить по слухам.

– Мой отец очень его любит, а ни одна женщина не может ему отказать, – похвастался Гоффредо.

– А мы слыхали, что женщин, посмевших ему отказать, наказывают. Как же тогда получается, что ни одна женщина не может сказать ему «нет»? – спросила Лойзелла.

– Вот так и получается! Они просто боятся говорить ему «нет». Поэтому они говорят «да, да, да».

Санча вознаградила мальчика конфетами, и он снова улегся на подушки, энергично жуя.

– Франческа! – приказала Санча. – Расчеши моему маленькому муженьку кудри. Они у него такие красивые! Пройдешься щеткой – и они сверкают, словно медь.

Франческа повиновалась, а две другие девушки растянулись в изножье огромной кровати. Санча лежала сонная, слегка приобняв мужа. Время от времени она тянулась за конфеткой, облизывала ее, а затем отправляла в рот Гоффредо.

А Гоффредо, обласканный и закормленный, продолжал хвастаться.

Он хвастался Чезаре – воспевал его смелость и его жестокость.

Гоффредо даже и не знал, кем он гордился больше: своим братом, при имени которого трепетал весь Рим, или своей женой, у которой любовников было больше, чем у всех женщин Неаполя вместе взятых, за исключением куртизанок – но эти, конечно, не в счет.

К Риму двигалась веселая кавалькада, в центре которой ехали красавица Санча, ее маленький муж и три преданных служанки–подружки. Санча умела держать себя по–королевски – вероятно, потому, что она на самом деле была незаконной дочерью неаполитанского короля и на публике старалась напускать на себя чрезмерно горделивый вид. Эти ее манеры тем более привлекали к ней внимание, потому что под видимыми достоинством и холодностью сквозило то самое обещание, которое легко разгадывали все мужчины, обещание, адресованное всем мужчинам без исключения – пусть даже грумам и конюхам.

Фрейлины посмеивались над ее любвеобильностью, впрочем, и сами они отнюдь не были скромницами: словно бабочки в летний день, они порхали от любовника к любовнику, но им все же недоставало смелости и решительности Санчи.

Санча уже перестала горевать о том, что не встретила в Неаполе доблестных французских воинов и не познакомилась с королем Франции: она предвкушала встречу с Чезаре Борджа. Он, Санча в это твердо верила, будет куда более волнующим любовником, чем этот бедный маленький Карл.

Да Санча вообще никогда не горевала о несостоявшемся: жизнь каждый день предлагает новые удовольствия, и уж ее–то богатство всегда при ней. А всякие печальные и даже ужасные вещи происходили не с нею, с кем–то другим. Вот, например, ее отец. Бедняга! Когда французы захватили Неаполь, он вынужден был бежать и в результате повредился рассудком.