Остров Мертвых

Шли мы не спеша, тела наши снова были целы и невредимы. Могло показаться, что мы просто праздно шатаемся, но у нас была вполне определенная цель. Грин шел слева от меня среди холмов сна, навеянного глиттеном… А может, это был не сон? Все казалось вполне реальным. Вот наши измученные и искалеченные тела, мокнущие сейчас под дождем на голой скале, — лишь полузабытый сон давно минувших дней. На самом деле мы всегда бродили здесь — а может, так только казалось, — и нас окутывала атмосфера мира и спокойствия. Все было почти таким же, как и тогда, когда я посетил это место в последний раз. А может, я никогда и не уходил отсюда.

Некоторое время мы пели старинную пейанскую песню, затем Грин-Грин сказал:

— Я отдаю тебе месть, Дра. Теперь мы с тобой квиты.

— Это хорошо, Дра-тарл.

— Я обещал тебе еще что-то… Ах да, ленты… Они лежат под той пустой зеленой оболочкой, что я имел честь носить все это время.

— Понимаю.

— Но они бесполезны. Я перенес их туда из тайника, где они хранились, но землетрясение, разрушившее остров, повредило их так же, как и образцы тканей. Однако я сдержал свое слово, хотя и не лучшим образом. Но у меня не было выбора… Я не смог бы пройти этот путь один.

Я должен был по идее расстроиться, но подобные чувства здесь были неуместны.

— Ты сделал то, что должен был сделать, — успокоил я его. — Не тревожься. Быть может, это даже к лучшему, что я не смогу вернуть друзей. С тех пор как они умерли в первый раз, все так переменилось. Они могли бы чувствовать себя одиноко в непривычном для них мире, как это когда-то было со мной. У них могло и не хватить сил бороться с этим миром. Пусть лучше все останется как есть. Назад пути нет.

— Теперь я должен рассказать тебе о Рут Лэрис, — сказал он. — Она находится в лечебнице для умалишенных в Кобочо на Дрисколле. Зарегистрирована как Рита Лоуренс. Ее лицо изменено, сознание — тоже. Ты должен вызволить ее оттуда и направить к хорошему доктору.

— Почему она там?

— Это было проще, чем переправлять ее на Иллирию.

— Ты никогда не задумывался, сколько боли ты причинил людям?

— Нет. Видимо, я слишком долго работал с живой материей…

— …И весьма паршиво работал. Мне кажется, в этом повинен Белион.

— Я не говорил об этом, чтобы ты не подумал, что я оправдываюсь, но мне тоже так кажется. Вот почему я пытался убить Шимбо. Именно эта часть моей личности жаждала твоей смерти. Как только Белион покинул меня, я понял, что натворил, и ужаснулся. Он должен был отправиться обратно в ничто, потому и явился Шимбо. Нельзя было позволить Белиону плодить уродство и коварство. Шимбо, кто рассыпает планеты в пространстве, как сверкающие жемчужины в океане темноты, должен был вновь вступить с ним в единоборство. Он победил, и во Вселенной появится еще много прекрасных миров.

— Нет, — покачал я головой. — Без меня он бессилен, а я отрекся от Имени.

— Ты огорчен и подавлен тем, что тебе довелось пережить. Но нельзя так легко отказаться от своего призвания, Дра. Быть может, пройдет время…

Я не ответил, ибо мои мысли уже текли по другому руслу.

Мы шли путем смерти, каким бы приятным он ни казался под действием глиттена. И если обычный человек может пристраститься к нему из-за вызываемой им эйфории и видений, то телепаты используют глиттен в иных целях.

Когда его принимает один человек, то у него обостряется ментальная восприимчивость. Если его одновременно примут двое — они увидят одинаковый сон. Для странтрийцев сон всегда один и тот же, после длительных религиозно-психических тренировок подсознание воспроизводит его чисто рефлекторно. Такова традиция.

…И оба они видят один сон, но лишь один пробуждается от грез.

Глиттен используют в обряде смерти, чтобы умирающий уходил в некое место — от которого я вот уже тысячу лет стараюсь держаться подальше — не в одиночестве.

Кроме того, этот эффект используется для проведения дуэлей, ибо назад всегда возвращается тот, чей дух сильнее. Такова природа наркотика — благодаря ему вступают в единоборство некие скрытые потенциалы двух разумов, хотя человек может и не подозревать об их существовании.

Грин-Грин был в таком состоянии, что я мог не опасаться какой-нибудь прощальной ловушки мстительного пейанца. Даже если это было задумано как дуэль, мне нечего было бояться при данном соотношении сил.

Но, шагая рядом с ним, я вдруг сообразил, что под видом приятного мистического обряда я ускоряю его смерть на несколько часов.

Убийство при помощи мысли.

Я был рад помочь сотоварищу пройти его последний путь, раз ему того хотелось, но это заставило меня подумать о собственной смерти… Не сомневаюсь, она вряд ли будет приятной.

Говорят, что, как бы вы ни любили жизнь, как бы ни желали, чтобы она длилась вечно, однажды вы будете с нетерпением ждать прихода смерти и молиться, чтобы она пришла поскорее. Когда говорят об этом, имеют в виду избавление от мучений. Мол, все были бы рады тихо и мирно угаснуть.

Я надеюсь, что не уйду так же мягко и спокойно в вечную ночь. Как сказал кто-то из великих: меня бесит умирание света. И я буду выть и драться за каждый миг жизни. Болезнь, что забросила меня в такую даль времен, заставила испытать страшные муки, даже мучительную агонию, прежде чем меня заморозили. Я много думал об этом и решил, что никогда не соглашусь на облегчение своего ухода из жизни. Я хочу жить и чувствовать до самого конца…

Есть книга, автора которой я уважаю, — это Андре Жид. Она называется «Яства земные». Он дописывал ее уже на смертном одре, зная, что жить ему осталось всего несколько дней. Закончил ее за три дня и умер. В ней он описывает все прекрасные взаимопревращения земли, воздуха, огня и воды — того, что его окружало и что он так любил, чему напоследок хотел сказать свое последнее «прощай». Несмотря ни на что, он цеплялся за жизнь до последнего.

В этом я с ним солидарен. Поэтому не мог одобрить сделанный пейанцем выбор. Я бы предпочел лежать на камнях с переломанными костями, ощущать падающие капли дождя и удивляться им, слегка негодуя, в чем-то раскаиваясь и многого еще желая… Быть может, именно жажда жизни сделала меня мироформистом, чтобы я сам мог творить жизнь, пока у меня есть еще на то силы…

Мы поднялись на холм и остановились, глядя на раскинувшуюся внизу долину. Я уже заранее знал, какой она окажется.

…Беря начало меж двух массивных серых валунов, поросшая ярко-зеленой травой, что становилась все темнее и темнее по мере удаления от нас, она лежала перед нами — большая, темная долина. И вдруг где-то вдали я увидел полоску абсолютной тьмы — место, где царило Ничто.

— Я пройду с тобой еще сотню шагов, — сказал я.

— Спасибо, Дра.

Мы спустились с холма и пошли по зеленой траве.

— Как ты думаешь, что скажут на Мегапее, когда узнают, что я ушел?

— Не знаю.

— Скажи им, если тебя спросят, что я был глупцом, который раскаялся в своих поступках, прежде чем оказался здесь.

— Скажу.

— И…

— Да, это я тоже передам, — пообещал я. — Я попрошу, чтобы твои останки были перевезены в горы, где ты родился.

Он склонил голову в знак благодарности.

— Тогда все. Ты посмотришь, как я буду уходить?

— Да.

— Говорят, в конце дороги виден свет.

— Так говорят.

— Я пойду искать его.

— Счастливого пути, Дра Грин-грин-тарл.

— Ты выиграл битву и покинешь это место. Создашь ли ты новые миры? Мне уже не суждено этого сделать…

— Быть может, — ответил я, глядя в беспросветную тьму. Там не было ничего — ни звезд, ни комет, ни метеоров.

И вдруг там что-то возникло…

Во тьме плыла Новая Индиана. До нее было, казалось, не менее миллиона миль, но все детали ясно различались. Планета сияла мягким торжественным светом. Она медленно двигалась вправо, пока ее не скрыла скала, но к тому времени в поле зрения появился Кокитус. За ним последовали все остальные: Св. Мартин, Бунинград, Неприветливая, М-2, Хонки-тонк, Милосердная, Вершина Тангия, Безумство Родена, Вольная, Кастор, Поллукс, Центриллия, Денди и все прочие.