Страница 12 из 37
— Сомневаюсь.
— А теперь отведайте филе вон из той прекрасной пресноводной трески: это такое чудо. Да только поторопитесь, а то Кроули все скушает один.
— Дорогой майор, — сказал со своей стороны лейтенант Робертс, — обращаюсь и я к вам, как к известному знатоку туземной кухни, будьте добры, объяснить мне, что там за блюдо?
— Какое блюдо, милый Робертс?
— Напротив вас. Я вижу тут в желтом соусе с фасолью какие-то куски мяса, похожие на ободранных мышей.
— Ободранных мышей! — вскричал в негодовании майор. — Ах, Робертс! Как вы неуважительно отзываетесь о колониальном поваренном искусстве!
— Но, дорогой майор… вид-то у них…
— Ваши ободранные мыши, — продолжал с комической важностью Гарвэй, — маленькие опоссумы.
— Майор, — вскричали мы в один голос, — простите европейским дикарям их невежество!
Эта комическая просьба рассмешила майора, который продолжал свои объяснения.
— Опоссум, — говорил он, — родит дюжину маленьких, плохо развитых и похожих больше на куски мягкого желатина, детенышей. Маленькие, величиною с вишню, зверьки подобно рожкам пристают к груди матери и в таком положении остаются день и ночь в продолжение месяца, по истечении этого срока вскармливание молоком матери кончается. Но при малейшем шуме они все-таки бегут к груди в обширную материнскую сумку. Те, которых вы видите пред собою, взяты как раз в последний момент их кормления: это опоссумы-сосунцы. Мой Том очень искусен в приготовлении этого блюда. В интересах ваших добрых отношений с ним, попробуйте: я уверен, оно покажется вам превосходным.
— Рискуя навлечь неблаговоление Тома, — возразил я со своей стороны, — я предпочту ростбиф и жаркое и, не медля более, сейчас наверстаю упущенное.
— Я далек от мысли порицать вас за это, однако вы можете без опаски, по крайней мере, отдать дань этим маленьким птичкам.
— О да! — откликнулся Кроули с набитым ртом, — это ведь австралийские овсянки?!
— Кой черт, овсянки! Мы говорим совсем не о них, а о полевых жаворонках Франции. Смотрите, милый Буссенар, здесь видна и этикетка. Я знаю ее хорошо.
— Вот это правда, — отвечал я, любуясь надписью на родном языке. — Однако какая необыкновенная встреча: произведение Франции и… в австралийской пустыне!
— Мне присылают их из Франции четыре или пять раз в году, — скромно заметил сэр Форстер, — это великолепное блюдо.
— Майор, — вскричал я в волнении, — не взирая на ярость Тома во всеуслышание провозглашаю превосходство родных жаворонков над сосунцами опоссума и обжаренными тараканами! За здоровье сэра Форстера! За здоровье нашего хозяина!
— Вы правы, мой милый француз, за здоровье сэра Форстера! За счастливый исход нашего предприятия! — проговорил майор, чокаясь со мною. — Несмотря на горячие просьбы нашего хозяина, — тут Гарвэй красноречивым жестом поблагодарил сэра Форстера, — мы не можем провести у него более одной ночи. Тем не менее этот достойный человек, желая подольше побыть с нами, решился верхом проводить нас до границы своих владений, в которых, на пространстве 400 квадратных верст, пасется 5000 быков, 40 000 овец и не известно сколько тысяч лошадей.
— До свидания, счастливого пути! — проговорил сэр Форстер, пожимая нам руки. — Не забудьте меня по возвращении!
— До свидания! Счастливо оставаться! — отвечали мы, прощаясь на другой день с гостеприимным хозяином на рубеже его владений.
Снова потянулся наш долгий путь. Дни проходили за днями, спокойно, неутомительно для нас. Одна только жара становилась все чувствительнее. Это было единственное неудобство, встреченное нами среди роскошной тропической растительности. В общем же путешествие проходило очень приятно; на каждом шагу нас ожидали впечатляющие картины дикой, но щедрой природы юга; словом, мы все более углублялись в страну неожиданностей и контрастов.
Перейдя реки Сиккус и Пасмур, наш караван двинулся мимо холмов Флиндерса. Тут 40 верст отделяли нас от телеграфных столбов станции Бельтона. При подобной близости почты у меня явилось сильное желание послать телеграмму в родной Париж с добрым пожеланием своим литературным товарищам, однако усилием воли я преодолел, хотя не без сожаления, это искушение.
Вдруг я хватился герра Шаффера. Куда же скрылся наш скромный и усердный начальник каравана? Никто не мог ответить мне на это: он словно в воду канул.
— Догонит нас на дороге, — заметил сэр Рид. Однако я обеспокоился, и прежние подозрения стали закрадываться в мою душу.
Старый скваттер не обманулся: вечером немец присоединился к каравану. На удивленные наши взгляды он хладнокровно отвечал, что увлекся стаею казуаров[9]. В качестве результатов счастливой охоты он представил нам даже одну из этих огромных птиц, висевшую у него на луке седла.
Однако я почему-то не верил его словам и быстро взглянул ему в глаза. Мне показалось при этом, что он немного смутился и слегка покраснел. Я перевел глаза на лошадь. Бедное животное было все в мыле и крови. Какую бешеную скачку должно было оно вынести, чтобы дойти до подобного состояния? Не знаю почему, острое подозрение снова защемило мне сердце. Что, если эта охота только для отвода наших глаз, и его отсутствие имело другую цель? Из-за казуаров не мучают так лошадей, как бы последних ни много было. А если немец замышлял недоброе?.. При этой мысли у меня появилось неодолимое желание всадить пулю в лоб почтенного герра, несмотря на все доводы рассудка о том, что поведение его пока безупречно. Ах! Как я сожалею теперь, что не последовал этому первому движению, безумному, глупому, — называйте как хотите, — но инстинктивному! Сколько страшных бедствий мы избегли бы! Но тогда никто не предполагал никаких злых замыслов в тевтонце.
Мы проехали, не останавливаясь, мимо Вильком-Майна (Счастливые Рудники), едва возникшего города, где только несколько домов возвышаются среди невообразимой смеси палаток и дощатых бараков. На улицах целые болота, в которых телеги увязают до осей, а лошади по самую грудь. На каждом шагу, подобно Балларату и Бендиго, свистят и дымят паровые машины. Их серный дым застилает свет, шум заглушает речь. Здесь разработка копей ведется почти исключительно крупными обществами с солидными капиталами. Диггеров почти не видно, разве только изредка попадаются небольшие горстки их, промывающих песок. Зато всюду глаз наталкивается на группы «желтолицых жителей Неба», с необыкновенным терпением и усердием промывающих и перемывающих песок, уже разработанный обществами.
Наконец, переступив 30-ю параллель и реку Тайлор, мы миновали озеро Грегори. Еще сотня верст, и можно было достичь Купер-Крика. Половина пути тогда пройдена, — конечно, половина самая легкая.
Раз утром мы с Кириллом опередили караван на несколько сотен сажен. Своих собак я благоразумно держал на своре[10], во избежание каких-нибудь непредвиденных выходок с их стороны. Вдруг они стали выказывать признаки беспокойства и с глухим рычанием рваться с привязи. Одна из них оборвалась и с яростным лаем бросилась к густому кустарнику.
Я поспешил за ней, осторожно раздвинул широкие листья и — судите о моем удивлении — увидел пред собою нагого молодца, черного, как солодковый корень. Туземец, изумленный не менее моего, в остолбенении уставился на меня, вращая своими белками. Но через минуту страх перед белым заставил его бежать.
Я увидел перед собою нагого молодца, черного как солодковый корень
Это совсем не входило в мои расчеты: черномазый мой мог призвать своих, и кто знает, что может случиться. Зная об ужасном действии, какое производит на этих детей природы огнестрельное оружие, я мгновенно поднял свой револьвер и один за другим выпустил шесть зарядов над самою головою молодца.
9
Крупных бегающих птиц с неразвитыми крыльями.
10
Ремень, на котором водят охотничьих собак.