Простое море

— Значит, к субботе будем дома?

— Сегодня у нас среда?

— С утра была.

— Как ты скучно остришь, боцман... Если сегодня мы с буями разделаемся, то на вехи потребуется еще два дня... а то и с половиной. Потом еще надо будет выгрузить вехи в Усть-Салме, перетаскать их на склад...

— Это недолго.

— Все равно — время. Так что при самых благоприятных условиях мы с этим разочтемся в субботу к обеду. А в практической жизни, дорогой боцман, условия никогда не бывают самыми благоприятными.

— В субботу, значит, дома не будем, — уточнил Ваня Хлебов.

— Мое мнение, что не будем. Во всяком случае — в ближайшую субботу. По этому поводу советую тебе уделить Насте побольше внимания, — подмигнул второй помощник.

— A ну ее в болото, — скривился боцман. — Лезет, нe знаю чего. Губы красит, а от самой черт знает чем пахнет... Когда к первому бую подойдем?

— Минут через сорок. Приготовь побольше кранцев нa левом борту — волнишка разгуливается, колотить будет...

Тихо, незаметно подошел доктор.

— Я хотел обратиться к вам с небольшой просьбой, — сказал он помощнику.

— А, Илларион Кириллович! Мое почтение. Как голова? Не побаливает?

— Очень худо, — пожаловался доктор. — Так у меня к вам...

— Слышно, вас капитан вчера прошвабрил?

— Немножко. Я хотел у вас попросить...

— Это он в отместку за то, что вы ему зуб не вылечили.

— Ему зуб рвать надо. Я смотрел. А он мне такую, с позволения сказать, сложную операцию не доверяет. Так я хочу попросить у вас на время одного матроса.

— Пожалуйста, сколько угодно.

— Мне нужен матрос Черемухин. Он, как вы осведомлены, неплохо рисует, а я намерен выпустить сегодня стенгазету, посвященную задачам нынешнего плавания и вообще... Ведь мы, выражаясь торжественно, закрываем навигацию.

— Эх, доктор, для нас это торжественное закрытие навигации выразится в промокшей, испачканной грунтом робе, четырнадцатичасовой вахте в собачью погоду, двух-трех увечьях, одной аварии и тем, в частности, что лично вас капитан выгонит, не дожидаясь прихода в базу. Так что, чем мастерить газету, лучше постирайте бельишко, пока горячая вода под руками.

— Вы лирик, я понимаю, — нахмурился Илларион Кириллович, — но у меня сейчас болит голова, и я не способен наслаждаться вашими элегиями. Дайте мне матроса Черемухина, и я перестану вас беспокоить.

— Похмелье — пренеприятнейшая вещь. — Помощник взял доктора за пуговицу. — Особенно для человека с высшим медицинским образованием, который понимает, как это мерзко — напиваться до потери всякой сознательности... И зачем вам выпускать стенгазету? Ну как вы понимаете это слово: стенгазета? Для какой надобности она существует?

— Перестаньте, Владимир Михайлович. — Доктор отобрал пуговицу. — Я с вами серьезно говорю.

— И я тоже. Для чего вы собрались выпустить стенгазету?

— Не «для чего», а «для кого». Я хочу, чтобы люди видели, что они уже сделали и что еще предстоит сделать. Надо дать оценку работы каждого человека, рассказать, кто работает хорошо, кто — плохо, да мало ли еще чего...

— Это все слова, как говорил товарищ Гамлет. Стенгазета вам, дорогой доктор, нужна для того, чтобы не выглядеть совсем бездельником в глазах команды, — это раз. Чтобы доказать капитану, что вы всерьез собрались исправиться, — это два. Продолжать?

— Какой вы злой циник...

Доктор повернулся и пошел обратно к кормовым помещениям.

— Подождите, Илларион Кириллович! — позвал второй помощник. — Я дам вам матроса, только сейчас это невозможно сделать.

Доктор остановился. Владимир Михайлович подошел к нему.

— Буквально через десять минут мы начнем работать — видите, вон там впереди буй болтается. Если Черемухин в это время займется рисованием вашего агитлистка, отношение к нему команды будет — сами понимаете, какое. Подождите часа два. Подцепим буй, пойдем в Салму — тогда берите своего Черемухина. А если вам пока что нема чего робыть — заставьте Настю вымыть камбуз и раздаточную, взгрейте артельщика за то, что у него грязища в провизионке, проверьте санитарное состояние носовых кают, попросите второго механика наладить вентиляцию в четырехместном кубрике—мало ли дел у доктора на судне. Надо только интересоваться делом, а не собственными переживаниями. Мне бы ваши заботы...

— А второй механик меня послушается, если я его попрошу?

— Не послушается — идите к капитану, настаивайте, добивайтесь. Эх, бить вас некому... А без битья — какое ученье...

— Спасибо, Владимир Михайлович. Вы прекрасно справляетесь с этой обязанностью, — доктор улыбнулся. — Серьезно, спасибо!

«Градус» медленно тащился к Усть-Салме, волоча за собой на буксире два больших морских буя. Эти буи отнимали у него ровно половину скорости. Матросы пошли отдыхать, а Черемухина доктор уговорил рисовать стенгазету. Доктор тоже в некотором роде начальство — и Черемухин согласился. Он сидел в салоне, разложив перед собой лист ватмана, и при помощи плакатного пера и разноцветной туши выводил славянской вязью заголовок «На курсе». Потом надо было нарисовать слева «Градус» в профиль, а справа — спасательный круг анфас. На круге следовало написать «№ 7». Сам доктор ходил по судну и собирал заметки. Старпом, потея и чертыхаясь, сочинял в рубке передовую статью. Витька Писаренко, свекольно покраснев, сунул доктору стихи и взял с него клятву, что он поместит их в газете под псевдонимом Моряк и никому не скажет, кто написал. Доктор дал клятву и прочел стихи на палубе, спрятавшись от ветра за носовую надстройку.

Прочитав стихи, доктор улыбнулся, а потом загрустил и долго еще стоял за надстройкой, не замечая того, что он без шинели, а ветер становится все сильней и холодней. Он думал о том, что нестриженый Витька Писаренко, с исцарапанными руками, бывший ученик шестого класса, «убоявшийся бездны премудрости», все же стремится к чему-то, придумывает себе судьбу, мечтает, слагает стихи... Может быть, боцман учит французский язык — никто не поручится, что это не так. Капитан Сергей Николаевич изобретает какой-то прибор для определения скорости судна относительно дна. Черемухин рисует. Даже старик-артельщик держит дома токарный станок и точит на нем какую-то ненужную ему в хозяйстве посуду. А чем увлекается, к примеру, Вася Ломакин? Тоже, надо думать, о чем-то фантазирует... Доктор стал думать о себе. Ветер вышиб из глаз слезинки. Доктор встряхнулся и пошел в салон.

Вокруг Черемухина уже собрались любопытствующие. С двух сторон животами на столе лежали Настя и Юра Галкин. Через плечо художника глядел на его работу Владимир Михайлович. Черемухин уже написал аккуратный желто-синий заголовок, вымыл измазанные тушью руки и приступил к изображению «Градуса». Настя жмурилась от удовольствия, глядя, как быстро и уверенно бегает по ватману остро отточенный карандаш. На бумаге возник корпус, надстройки, мачты, шлюпки, флагшток и даже миниатюрные иллюминаторы на бортах.

— И надо же иметь такой талант! — громким шепотом восклицала восхищенная Настя. — Такой художник, а рулевым работает...

— Не пугайся, он тут долго не проработает, — сказал Владимир Михайлович.

— Почему вы так думаете? — спросил Черемухин, не поднимая головы.

— А мне и думать нечего, я твои планы знаю, — засмеялся Владимир Михайлавич.

Черемухин промолчал, поболтал кисточкой в стакане и стал раскрашивать тушью «Градус» и прилегающее море.