В вечном долгу

Так, может быть, и уехал бы Сергей в институт, если бы не случай, который помог ему сблизиться с Клавой.

Из колхоза отправляли в город оставшееся от сева зерно. В разломанной и ободранной церкви, где находился склад, работали девчата. Клавка Дорогина деревянной лопатой выгребала зерно на толок из-за веялки, куда насыпали его в спешке и бестолковщине. Отделенная от подруг корпусом веялки, она почти не слышала веселой и неумолчной болтовни подруг. Но в этот раз будто подтолкнул ее кто: послушай. Девчата о чем-то перешептывались и исподтишка посмеивались. Клава прислушалась и уловила:

— Глядите-ка, как он их легко-то…

— И верно, девчата.

— А чего это он вдруг?

— Кровь кипит у студентика.

— Эй, студентик!

— Да и вообще парень…

Клавка вышла из-за веялки и тоже стала смотреть в ту сторону, куда глядели подруги. К створчатым, настежь распахнутым дверям с мешком шел Сергей Лузанов. Она зачем-то дождалась, когда Сергей вернулся порожний и, легко подхватив с весов новый куль-пятерик, кинул его себе на плечо, не покачнувшись, снова пошел на улицу. И Клава будто впервые видела парня: он высок, не по-крестьянски тонок, но мешок лежит на его плече надежно, твердо. Девчата, переговариваясь, опять взялись за работу, только Клавка все стояла за углом веялки и все смотрела, как Сергей неторопливо, размеренным шагом ходил от весов к телегам и от телег к весам. Долгое лицо его, с тяжелым подбородком, было притомлено, красно и жарко, но не вспотело.

И вдруг какой-то бесенок кувыркнулся в груди у Клавки. Она вышла навстречу Сергею и весело заговорила:

— Девчонки, глядите-ка, ноги-то у него, как лист осиновый.

— А и впрямь, трясутся.

— Ха-ха-ха.

— Жидок. Ха-ха-ха.

— Это кто жидок?

— Ты, конечно. Ха-ха, девчонки.

— А ну, которую из вас взять в довесок к мешку?

Он угрожающе шагнул на девчат — те врассыпную. Лиза Котикова споткнулась о чью-то лопату и — на бок, а из-под платья мелькнул голубой краешек рейтуз. Только Клавка осталась на месте. Она не убежала, как все, а сцепилась с Сергеем бороться. Пока он в нерешительности прицеливался, как половчее подхватить ее, она заплетала его ноги и настойчиво теснила к куче зерна. Наконец, смеясь и задыхаясь от смеха, они упали на ворох пшеницы за веялку, и Сергей поцеловал девушку в горячий смеющийся рот.

— И доволен… Балбес…

Она закусила губу и низко склонилась с лопатой в руках. Склонился и Сергей рядом, будто пыль отряхивая с брюк, шепнул с мольбой и лаской:

— Клаша, ты не обидься… В ветельник приди вечером, Клаша…

Вечером Сергей спустился с горы за церковью в обшарпанный скотиной ветельник и притаился там. От реки веяло сыростью и прохладой. По траве стлался зябкий туман. А в кустах, вытоптанных коровами, было сухо и уютно пахло задубевшим листом талины, подсыхающим клевером, парным молоком и теплой землей. Уже совсем засумерилось, и белый туман стал подкрадываться к ветельнику, а прохлада от реки даже забралась в кусты. Где-то, просто рядом, на болотце, начал пилить деревянной пилой мягкую тишину коростель. Сергей нервничал. Коростель мешал ему слушать потемки, из которых должна была появиться Клава. «Неужели не придет? — уже веря, что она не придет, спрашивал он сам себя. — Неужели? Может, она не расслышала? Нет, все слышала и поняла». Он вспомнил, что Клава подняла на него свои продолговатые глаза — и в них не было ни злости, ни обиды…

Сергей ждал, пока не прозяб насквозь. На душе у него было муторно… Значит, ядовитые смешки поползут по селу: Клавка Дорогина отшила Лузанова раз и навсегда.

Подняв воротник пиджака и запустив руки в карманы, он из-под горы снова пришел на улицу. Здесь было светлее и теплее. Огибая церковную ограду, Сергей увидел, что впереди его кто-то шел легким, неторопливым шагом. И по этому сдержанному шагу Сергей безошибочно узнал Клаву и понял, что она ждала его тут.

— Клашенька, что же ты? Я весь замерз даже…

— А я при чем?..

Он взял ее за плечи, повернул к себе и поцеловал в середину горячих и упрямых губ. И по тому, как девушка навстречу его поцелую чуть приоткрыла губы и доверчиво прижалась к его груди, Сергей понял, что добился своего.

V

Вечером, едва дождавшись сумерек, Клавка бежала под гору, где они встречались в вытоптанном скотиной ветельнике. Тут было безлюдно, пахло увядшими травами, парным молоком.

— Живем мы в красивых местах, — задумчиво говорил Сергей, а я больше всего люблю этот вытоптанный выгон. Черт его знает, и любить-то его вроде не за что, а вот любится. И все тут.

Клава никла головой к его плечу и, как только он умолкал, бралась за свое:

— Так прямо и слово дал учиться?

— Дал.

— Сам себе?

— Сам себе.

— И не отступишься?

— И не отступлюсь.

— А если я тебя попрошу о чем-то? Сильно-сильно. Сделаешь?

— Проси.

— Правда?

— Проси.

— Не езди никуда, Сережа. Возьми поцелуй меня и скажи: «Ос-та-юсь». Ну?

— Вот. Вот. Вот.

Он, смеясь, целовал ее в пухлые губы, потом почему-то тяжело вздыхал и говорил:

— Глупая ты, Клавка. Ой, глупая. И чем глупее, тем милее. Надо же как устроено в жизни: милому человеку и глупость к лицу. Вот задачка.

И он снова целовал ее, а она закрывала лицо ладонями, вяло отбивалась от ласк и допытывалась:

— Поедешь все-таки?

— Надо ехать.

— Зачем же, Сережа? Ты и так агроном. Что же это, всю жизнь, что ли, учиться?

— Хочу иметь высшее образование, Клавушка. Больше тысячи жителей в нашем Дядлове, а я буду первым с высшим. Первым! Поняла теперь?

— Понять поняла. Я, Сережа, думала, ты такой, простой из себя.

— А я и есть простой, Клавушка. Только хочу, чтобы ты гордилась мною. И мать и отец гордились.

— Вот я и говорю — непростой ты. Какой-то ты непонятный мне, Сережа.

— Пойдешь за мной — поймешь.

— Я хочу, чтобы ты шел за мной. Подумай вот.

И со смехом убежала. Сколько ни звал, не вернулась.

Как бы долго ни собирался человек в дорогу, самые большие хлопоты непременно останутся на последний день. Сергею завтра ехать, и дел у него по горло, а он ни за что не мог взяться. Все валилось из рук. Вчерашний разговор с Клавой в ветельнике отемяшил его, спутал, смотал в комок все его планы и мысли. Как он может ехать, ни о чем не договорившись с Клавой? «Остаться надо, — уговаривал себя Сергей. — Черт с ним, с институтом. В самом деле, всю жизнь, что ли, учиться? Не поеду. И Клавка будет моя. Не Алешке же Мостовому оставлять ее. Вот задачка».

Мать Сергея, Домна Никитична, полная, рыхлая женщина, совсем не могла без слез. Она видела, как тяжело Сергею покидать дом, и ей вдвойне не хотелось отпускать его от себя. Разве мало он намучился, родной, за четыре года учебы в техникуме? Кому охота опять пить голый кипяток да грызть сухую корку. Ей, Домне Никитичне, уже не дождаться его домой: здоровьишка у ней совсем не стало…

Гнули Домну Никитичну кручинные мысли, и слепли глаза ее от слез.

— И не ездил бы, Сережа. — Не знала Домна Никитична, сказала она эти слова или только подумала ими, но Сергей услышал их: он и она — оба они хотели этого.

— Не поеду я, мама. Все. — Он бросил в открытый чемодан выглаженную рубашку и захлопнул крышку. — К черту все.

— Ой ли?

— Не поеду. Хватит с меня варить картошку и есть ее из немытой миски. Надоело все до смерти. Пойду работать, как Алешка Мостовой. К черту учебу.

Сергей ушел в горницу и упал на кровать, головой залез под подушку. Хотелось, чтобы никто не мешал. Надо было освоиться с новыми мыслями и суметь защитить их перед отцом.

— Эй ты, слышь! Ну-ко встань.

Это отец, Лука Дмитриевич, положил тяжелую руку на плечо сына и ласково потрепал его. Сергей очнулся от забытья. Сел. Отец с мягкой улыбкой на губах сидел возле кровати и ерошил низко остриженные волосы. Это, пожалуй, только и выдавало его волнение.

— Ты, что, ай отдумал ехать?