В вечном долгу

— Вот тут уже совсем плохо, что ты не разобрался в человеке. Ну, это другое дело. Хотелось бы мне, Сергей Лукич, знать, как бы ты поступил, будучи на месте руководителей «Ярового колоса».

— Не знаю. Не знаю как. Но будьте уверены, сева бы не остановил. Посевная — это же государственная кампания. Святое дело. Так, по крайней мере, я понимаю. «Правда» что пишет?

— Правильно понимаешь. И я так понимаю. Но окажись я в положении дядловцев, ей-богу, поступил бы по-ихнему. Подумай сам, Сергей Лукич, ведь надо же как-то поднимать наши земли. А дядловцы — вам, думаю, лучше моего известно — на самом деле по-хозяйски взялись за земли. Уж скажу дальше, что думаю. На твоем месте я бы под защиту взял Мостового. Мало у нас таких, сердцем болеющих за землю. Ведь он ради дела пошел на риск, и на немалый риск. Всем нам вызов бросил.

— Они хоть бы посоветовались, а то как-то воровски, тайком…

Капустин улыбнулся:

— Чудной ты, Сергей Лукич. Зачем же они пойдут к нам советоваться по такому вопросу, когда наперед знают, что нам нужны сроки сева? И только кратчайшие. Ведь ты бы ни в жизнь не разрешил.

— Что же это, Александр Тимофеевич, выходит? — резко встав и вспыхнув глазами, сказал Лузанов. — Выходит, с мнением главного агронома МТС колхозы могут считаться, а могут и не считаться.

— Ну зачем же так, Сергей Лукич? Какие вы, право, все кипяченые.

— Да как же не кипятиться, Александр Тимофеевич! Вот они там наплетут лаптей, а область спросит с меня. В ответе-то все-таки я — не они.

— Дорогой мой Сергей Лукич. — Капустин поднялся, подошел к Лузанову и, потрепав его по плечу, усадил на стул. Сам сел рядом. — Не сочти за грех, загляни еще раз в материалы сентябрьского Пленума. Погоди, погоди. Знаю, что читал. Но, видимо, плохо читал, коль за добрые дела собрался людям ломать руки. Ну поднимись немного выше, погляди пошире, да и тем, кто на местах, дай развернуться, показать себя. Не одергивай их, не опекай по мелочам — люди ведь они, с головами, а вот такие, как в Дядлове, с большим хозяйским сердцем. Вам же дались эти сроки, будто мужик сам не знает, что и когда ему сеять. Насчет удобрений я распорядился — вывезти все, до последней крохи. Вам бы это следовало сделать, да пораньше.

Ушел Лузанов от Капустина с острой досадой на себя: сгоряча необдуманно кинулся в райком и ничего не мог доказать секретарю. Вроде мальчишки-ябедника оказался. Осталось только после разговора с Капустиным неприятное сознание того, что Мостовой действительно не в пример ему, Лузанову, стал признанным в районе агрономом, с которым считаются все и с которым должен считаться Лузанов, хотя он, Лузанов, по образованию и должности выше Мостового. «Умеют же, черт возьми, люди мастерить себе авторитет. Внушил всем: землю он любит, болеет за нее. Не землю любит, а любит, чтобы поговорили о нем…»

Сергей с шумом повернулся на кровати, швырнул окурок прямо на пол и тут же закурил новую папиросу. Снова задумался, оглядывая на память свою окладинскую жизнь: все в ней шло не так, как ожидалось.

Утром его разбудили рано. Кто-то упорно стучался в дверь. Сергей прямо в трусах, давя на полу окурки, вышел из спальни и, поворачивая в замке ключ, ругался:

— Лупишь ни свет ни заря. Могла и позднее убрать.

Он даже не поглядел, кому открыл, вялым шагом, высоко подняв плечи, пошел обратно. За его спиной кто-то вошел в комнату. Но только Сергей лег в кровать, как постучали в спальню.

— Да какого же черта ты…

— Это я, Сергей Лукич.

На пороге стоял директор Клюшников.

Лузанов мгновенно спрыгнул с кровати и начал натягивать брюки. Спешил, не глядя на гостя, оправдывался:

— Извините, Михаил Антонович. Я думал, тетка Татьяна уже приволоклась уборку делать. Зачитался вчера.

Пока Сергей одевался, Клюшников стоял в дверях и, прислонившись широкой спиной к косяку, оглядывал то одну, то другую комнаты. Поймав немой вопрос хозяина, сказал:

— Смотрю вот, скучно живешь.

Лузанов смущенно улыбнулся:

— По-холостяцки, Михаил Антонович.

— М-да, жениться — не напасть, вот жениться б да не пропасть. Видишь ли, какое дело, Сергей Лукич, — Клюшников прошел к столу, сел, тяжелые куцые руки свои сцепил на животе. — Видишь ли, какое дело. Сегодня к нам в МТС приезжает новый механик — со Светлодольского машиностроительного он, — и, понимаешь, едет с семьей…

— И надо уступить ему квартиру.

— Временно, Сергей Лукич.

— Да нет, зачем временно. Я на постоянно могу. Я, Михаил Антонович, так понимаю вас: не ко двору ты нам пришелся, товарищ Лузанов. Верно?

— Что за вздор, Сергей Лукич. — Маленькие глазки у Клюшникова выразительно округлились. — Откуда ты взял этот вздор?

— Вижу. Хотя бы с той же машиной история. Или теперь вот — квартира моя понадобилась… Не нужен я здесь — скажите уж прямо.

Клюшников улыбнулся и покачал головой.

— А ведь на комплимент напрашиваешься, ей-богу, Сергей Лукич. Ну какой ты самолюбивый — прямо не подступись. Среди людей живем, Сергей Лукич, и порой для них приходится потесниться. Дело житейское. Сегодня ты уступил, завтра тебе уступили, а ты: не ко двору. Обиделся. И машину притянул. А зря. То верно, я распорядился ограничить твои поездки. Но не потому, чтобы указать тебе на дверь. Нет. Хоть Лузанов у нас в МТС и один с высшим образованием специалист — о чем он любит всем напоминать, — однако машины персональной для него пока нету. И надо бы, но за недостатком нету. Есть общая машина для всех специалистов. Кому нужней, тот и едет. А ты, Сергей Лукич, прибрал ее к рукам и никому не даешь, будто у тебя дело, а у других безделица. Это непорядок. Мне доложили, что ты ежедневно наматываешь на ней до двухсот километров. Я тут уж вправе спросить у тебя, как же ты при такой мобильности ухитряешься руководить полеводством зоны. На ходу, что ли? Это, согласись сам, гастролерство. Не прими за обиду, но служба службой.

Клюшников встал, мягко ступая по полу своими разбитыми, с широкими, но короткими голенищами сапогами, прошелся по комнате. Отбросил ногой с дороги в угол комнаты окурок.

— С квартирой извини. Будем считать, что этот вариант неприемлем. Пойду в контору и покумекаю еще. Безвыходных положений не бывает. Счастливо оставаться.

И Клюшников ушел.

Оставшись один, Сергей опустился на закинутую одеялом кровать и долго сидел, задумавшись. Как всегда после неприятного разговора с кем-нибудь, им овладела желанная мысль бросить МТС и закатиться куда-нибудь. Куда именно, он не представлял, но тайно, глубоко в душе, берег надежду оказаться где-то рядом с Линой. Она любит его и простит ему ту мальчишескую выходку. А с Линой везде будет хорошо и уютно жить. Разве при Лине какой-нибудь байбак, подобный Клюшникову, скажет, что надо потесниться? «Комнаты отдам, — вдруг решительно подумал он. — На кой черт мне они, эти пустые стены. А случится уехать — из-за квартиры, мол. Все равно я тут и так один и этак один. Не ко двору, словом…»

С этими мыслями он вышел из дому и на крыльце столкнулся с теткой Татьяной. Она поднималась убирать его квартиру и несла ведро с веником и тряпкой.

— Здравствуйте, Сергей Лукич. — Женщина уступила ему дорогу. — Ключик-то на месте?

— Ты вот что… Прибери там, а все мои вещи перенеси к себе.

— Куда к себе, Сергей Лукич?

— Другие будут там жить, не понимаешь, что ли? Перетащишь и сходи к Клюшникову, скажи, Лузанов освободил ему квартиру.

Сергей, не заходя в контору, прошел в гараж, приказал первому попавшемуся шоферу завести «газик» и, сев за руль, уехал в колхоз «Пламя», где все еще тянулась посевная, потому что хозяйство больше всех сеяло по весновспашке.

Когда выехал за Окладин, солнце уже было высокое и жаркое. В машине, под легким тентом, копилась тугая духота. Ноги в заношенных портянках и тесноватых сапогах жарко горели от пота. У первого же мосточка, пока не остыли, мыл ноги. Потом посидел босой, с наслаждением шевеля освеженными пальцами.

Вода в ручейке теплая, чистая. С берегов в нее спускалась нежно-зеленая трава, насквозь прохваченная солнцем. Пахло чем-то свежим, крепким, раздражающим. «Вот и весна кончилась, — грустно подумалось Сергею, — а я, можно сказать, и не видел ее. Кажется, на глазах растаял снег, обогрелась земля, проклюнулась травка, поднялась, дохнуло свежестью, а я почему-то ничего этого не заметил. Да и до этого ли? Колесишь по полям день и ночь. И неужели так будет каждой весной?..»